Полумейстер

40. Правда

— А почему Шиповник? — спросил Бран, помогая Томмену пристроить шину на крылышко дракона. — Потому что он рыжий, как спелая ягода?

— Не только, — Визерис улыбнулся. — Помнишь песню Нянюшки? Шиповник с терновником делят добычу...

— Глаза человечьи и остовы птичьи! — радостно подхватил Бран. — А дева, что бросила царство и трон, на ложе высоком вкушает свой сон!

— Ой, я знаю эту песню, — обрадовался Томмен. — Я её читал в «Балладах для развлечения и упражнения ума»! Там дальше так: «И прячет, как солнце свой лик среди туч, в рукав золотой и рубиновый ключ», да?

— И станет тому, кто владеет ключом, — пропел Бран, — шиповник щитом, а терновник — мечом! Мейстер Верис, ты теперь заведёшь второго дракона и назовёшь Терновником?

— Нет. Зачем мне меч? Я мейстер, не рыцарь. А щит каждому пригодится. Вот и этот малыш меня уже защитил...

Он вздрогнул, прислушавшись. Так и есть: его зачем-то звал король Роберт.

— Бран, Томмен, вы справитесь сами? Я в вас верю! — сказал он, вставая и направляясь в сторону королевской кибитки.

* * *

Раньше слова Роберта «Нед, надо поговорить» скорее радовали — друг всё-таки, и не так часто они просто беседовали по душам, а не о делах. Теперь, после почти трёх месяцев в дороге — скорее пугали.

Первый раз они прозвучали рано-рано поутру, за час или два до рассвета. Нед мирно смотрел свои кошмары, когда Роберт ткнул его в бок локтём, так что перед глазами расцвели фейерверки боли.

— Нед, надо поговорить. Я тут подумал: какого цвета у Рейгара были брови?

— Брови? Сейчас ещё даже не час волка, Роберт. Откуда брови?

— Бабы говорят, какого цвета брови, такого и волосы на лобке. Так какого цвета у Рейгара были брови?..

Второй раз... второй раз был около часа призраков, на Перешейке. Нед только-только заснул, поборов нестерпимую влажную духоту — он ненавидел болото, ненавидел жару и ненавидел необходимость закрываться пологом от свежего воздуха, но укусы мошки (и возможно, клещей) он ненавидел куда сильнее. Роберт тряхнул его за плечо, едва не выбив сустав, и прорычал тем, что у него сходило за шёпот:

— Нед, надо поговорить. Я вот думаю: папаша мне никогда не рассказывал, с чего все решили, что Орис Баратеон был бастард Таргариенов. Он же чёрный был, и глаза тоже чёрные. И вообще, не в предполагаемого отца ни разу. Но все считают, что в отца — значит, должна быть примета какая-нибудь, верно?

Нед посмотрел на него, как пленник на палача и почему-то вспомнил ту чушь с Рейгаром:

— Думаешь, у него на лобке были лиловые глаза... в смысле, белые брови? — поправился он.

— Ну спасибо, друг дорогой, мне же оно приснится! — расхохотался Роберт.

— Всегда пожалуйста, государь, — Нед натянул на голову одеяло и сделал вид, что друга не существует.

Из этого он сделал два вывода: что под утро Роберт начинает усиленно думать — и что думать Роберту противопоказано. Но сейчас был белый день — час пополудни, на юге известный как час улитки — и поэтому предложение Роберта пугало пуще обычного. А уж его хмурая физиономия...

— Нед, — сказал Роберт, глядя на него сурово и недобро, — расскажи-ка мне, как ты относишься к ящерицам?

Холодный пот выступил между лопатками и потёк по спине противной струйкой.

— Мерзкие твари, верно? Втираются в доверие, притворяются людьми, а потом сбрасывают маски и предстают во всём своём чешуйчатом великолепии. Я поймал одну ящерицу, Нед. Хочешь, вместе с ней поболтаем?

Это не было предложением.

Оставалось только молиться: «Боги, не Джон, пожалуйста, только не Джон. Лианна не простит меня. Только не Джон. Я чуть не умер вчера, когда узнал, что Ланнистеры напали на моих детей, а меня не было рядом. Боги, сохраните их сегодня, пожалуйста. Сохраните их всех».

К счастью, это был Визерис. Должно быть, Роберт узнал о взявшемся из ниоткуда раненом дракончике, которого этот дурень таскал с собой вместо того, чтобы прятать. Или о том случае в банях. Или о родстве с Ридами — боги, Риды, они ведь тоже теперь в опасности...

— Скажи-ка, мейстер, — сказал Роберт с нехорошей ухмылкой, — как ты относишься к покойным Таргариенам?

— В основном, ненавижу, государь, — ответил тот не раздумывая. Нед удивлённо поднял бровь.

— В основном? — спросил Роберт.

— Мёртвых Таргариенов много, государь. Не все заслуживают ненависти, и тем более не все заслуживают хоть каких-то чувств, — мальчишка явно всё понял и решил напоследок понаглеть. — Я едва знаю хоть что-то про мейстера Вэйгона, например. Как я могу к нему что-то чувствовать? Или вот, например, принцесса Гейль. За что её ненавидеть? Её жаль.

— И кого же ещё тебе жаль?

— Вашу бабушку, государь. Она была храброй и доброй женщиной, мудрой, как Старица. Седьмое пекло — недостаточное наказание за её смерть. Мне жаль королеву Рейллу, которая страдала при жизни и не узнала утешения в смерти, вынужденная возложить все надежды на мальчишку, не способного их понять, не то что понести с честью. И принцессу Рейнис, мне жаль принцессу Рейнис. Умирать не так страшно, как истекать кровью под пыткой.

Нед много лет знал Роберта и видел, как выглядит его ярость — настоящая, не та, которая вспыхивает и гаснет, но та, которая горит годами и способна вести войска и сокрушать троны. Сейчас Роберт был в ярости.

— Государь, — начал он, ища слова, чтобы успокоить его, но Роберт коротким движением руки велел ему замолчать.

— Нет-нет, Нед, я говорю с твоим мейстером, — сказал он спокойно до ужаса. — Пусть он расскажет мне, например, о принце Рейгаре. Не правда ли, он был гордостью своей семьи? Прекрасный принц с серебряными волосами и серебряной арфой, и голосом подстать её струнам?

— Он был гордостью своего отца, — ответил Визерис, как сплюнул. — Если ты ждёшь от меня признания в любви к Рейегару, государь, то ты не дождёшься. О да, он играл на арфе! Моя... — он поправился, невесть зачем продолжая игру, — его мать молила о милости, пока он играл на арфе. Его жена не могла подняться с родильного ложа, пока он играл на арфе. Его отец сжёг свою тётку в пиршественном зале и жаловался на то, что запах горелого мяса портит ему вкус ягод — а Рейегар продолжал играть на арфе, государь, на своей серебряной арфе. И петь своим серебряным голосом о принце, который придёт и принесёт новый век — петь, пока другие кричали, корчась в огне.

Что-то человеческое мелькнуло в лице Роберта, пробилось сквозь ненависть. Жалость? Да, это была жалость.

— Я был однажды при дворе Безумного Эйриса, — сказал он. — Это не место для ребёнка.

— Это не место ни для кого, государь. А Железный Трон — не место для драконов. Драконы должны летать, а не править страной. Они честно пытались три сотни лет, — он развёл руками. — Как мейстер со звеном историка могу сказать, что вышло не очень. Хорошо, что Визерис Таргариен сдох в изгнании; надеюсь, дотракийцы скоро отправят к нему и его сестричку. Они грубые люди, и нравы у них грубые.

— Визерис Таргариен сдох в изгнании, значит? — сказал Роберт. — Забавно.

— Да, такие надежды, такие планы, пиры для Золотых Мечей — и смерть, причины которой не удостоил вниманием даже новостной листок, рассказывающий обо всех переменах платья браавосийских шлюх. Ирония судьбы!

Удивительно, но Роберт всё ещё не приказал прибить ящерицу. Всё ещё продолжал говорить — разговаривать, эти двое в самом деле разговаривали, и в душе Неда даже затеплилась надежда, что как-нибудь обойдётся. Что он не окажется виновен в смерти ещё одного невинного, которого не смог защитить.

— Государь! — Санса вбежала на поляну, где Роберт и Нед держали суд, и бросилась в ноги Роберту. — Государь, пощадите его! Я... я взываю к закону о невинной деве! — крикнула она. — Я клянусь, что люблю его и прошу его в мужья!