Полумейстер

63. Молитва Отцу

— Отец наш и мать, всё в ваших руках — прошу, сохраните молитву в сердцах, ветра в океане, корабль в тумане и свет в небесах, — снова и снова бормотал Деван.

Мейстер Крессен говорил, это даже не молитва, а так — заклинание, народная магия с применением богов в качестве особенно сильных духов. «Молиться надо иначе. Но Деван пока иначе не умеет, поэтому не мешайте ему, леди Ширен», — завершал он.

Поэтому она не стала мешать Девану, а просто, поморщившись, вырвала у себя несколько волосков, подобрала пару листьев и веточку и сделала маленькую птичку. Птичка свисала с сучка и трепетала на слабом ветерке, готовая отнести её просьбы Небесному Отцу. Ширен сложила ладони и тихонько запела единственный его гимн, который она помнила:

— Самый быстрый среди птиц,

Сокол света, лорд ветров,

Справедливость без границ,

Кормчий корабля миров... — от слов пахло ладаном, морской солью, свежей рыбой и яблоками из Эйгонова Сада; бедные поля и огороды Драконьего Камня давали свой урожай куда позже, поэтому на обряд «освящения плодов земли» несли то, что было. А потом танцевали, рука в руке, знать и простонародье, потому что перед Небесным Отцом все равны, и даже папу иногда удавалось втянуть в хоровод, пусть и только ради долга...

Вскрик Красной Женщины вырвал её из светлых воспоминаний, заставил прервать молитву. Резкий порыв ветра сорвал птицу и бросил в костёр и оттуда донёсся низкий мужской голос:

— Мелони? Мелони, ты?

Красная Женщина никогда не плакала. Мейстер Крессен как раз рассказывал Ширен о добродетели снисхождения(29) — и Красная Женщина, казалось, её воплощала. Мягкая улыбка в ответ на любую грубость, никогда ни крика, ни брани — впрочем, оно и логично. Она ведь мнила себя служительницей единственного настоящего бога, перед которым даже короли — пыль и прах.

Но сейчас эта невозмутимая личность сидела перед костром, спрятав лицо в ладони, и горько плакала, так что аж плечи у неё тряслись.

И её было жалко. Она не боялась прорицать погибель мироздания, не боялась спорить с папой — но какой-то голос из огня, и она превратилась в обычную женщину в дурацком красном наряде.

Ширен подошла, присела рядом с ней и положила ей руку на плечо.

Постепенно всхлипы затихли. Теперь следовало поговорить, чтобы не дать ей снова сорваться в рыдания:

— А кто это был?

— Отец, — тихо ответила Красная Женщина.

— Твой папа? — изумился Деван. Да уж, то, что у неё были родители... что она когда-то, наверное, была обычной девочкой... это не очень укладывалось в голове.

— Мой отец, — поправила та. — Он был... совсем не папа.

— Я зову папу папой, — возразила Ширен.

— Довод, моя леди. — Женщина издала странный горловой звук — смешок, это был смешок, превратившийся во всхлип. — Он был похож на Азора Ахая, да. Только шире. В плечах, в груди... вообще был широкий человек. Мачеха всё говорила ему: «Тебя бы сузить, милый мой, а то свет застишь и в двери не проходишь».

— Мачеха?

— Мачеха, — та кивнула. — Моя мама погибла в море, но мачеха была лучшей из людей и никогда не просила её забыть... — Красная Женщина (нет, Мелони — её зовут Мелони) резким движением вытерла слёзы и поднялась. — Впрочем, не время грустить, мне надо поймать вам новый обед, моя леди.

* * *

Джой Хилл бежала по коридору — вниз, вниз, вниз — когда её поймал за руку кузен Тай.

— И куда это ты собралась? — спросил он, дыша винными парами.

Его брат Вил Фрей и другой Виллем, близнец Мартина, отмечали сегодня именины. С их-то праздничного стола она и собрала свою корзинку. В Кастерли постоянно кто-то что-то отмечал, столько здесь жило народу, но сейчас Джой была этому совсем не рада.

— В Валирию, — пискнула она.

Так учила говорить мама, и хотя с тех пор Джой выросла и расцвела, ответ не изменился. Она идёт в Валирию, к далёким берегам, к колдуньям и драконам, неведомым богам. Всё как в детстве. Мартин и Виллем, и кузен Тай, и кузен Вил — да все её кузены, и даже лорд Джейме, когда-то тоже играли с ней в Валирию — не настоящую, конечно. Они были её верными матросами, а она — их храбрым капитаном.

— А не слишком ли ты взрослая, чтобы бегать в Валирию, а, Джой?

Рука кузена была на её талии, и ей было страшно — и страшно неловко.

— Оставь её, — спасение, как это часто бывало, пришло от Давена. — Хочется ей играть, так пусть играет. Она не леди, в конце концов, и замуж её пока не зовут. — Давен дёрнул Тая за воротник и повторил: — Я сказал, оставь её! Не то пожалуюсь твоей матери, и клянусь Воином, твоя фрейская задница ещё неделю сидеть не сможет.

Джой благодарно на него посмотрела, присела в реверансе.

— Беги уже, — фыркнул тот. — Не могу тебя винить за желание поесть и попить в одиночку, за столом творится форменный бардак и фреевщина. Если захочешь чего-то поприличнее, Виллем и Мартин собираются завтра праздновать между собой и нами.

— Спасибо, — она кивнула. — Ты лучший!

— Я знаю, — рассмеялся Давен. — И я собираюсь как следует напраздноваться перед Приречьем.

Она не собиралась ни соблазнять его, ни глупо надеяться за него замуж, они просто дружили. Самое лучшее, что может быть между мужчиной и женщиной, считала Джой.

Вниз, за поворот, третий кирпич от какого-то из лордов Джоффри с огромной бородой — и снова вниз по узкому проходу, пока не упрёшься в решётку. Она ходила здесь много лет, но каждый раз сердце колотилось, как в первый.

Её Валирия. Её валирийский король.

Из узкого оконца наверху камеры падал тонкий луч света и расширялся, отражаясь от осколков зеркала, пристроенных на правильных местах — так что тоненький луч становился настоящим солнцем. Так работают маяки, объясняла ей мама. Мамин папа делал зеркала для маяков, а мама — для папиной камеры.

— Я принесла тебе поесть, — сказала Джой тихонько. Вдруг он спит? Тогда не стоит его будить.

— А, моя валирийская принцесса! — отец пошевелился, выползая из-под лоскутного одеяла. Его одежда совсем истёрлась, надо будет принести новую. — Привет-привет! Что нового в Вестеросе? — просипел он.

Он моргнул и потёр глаза. Всё-таки спал, значит.

— Почти ничего нового, — доложила Джой, передавая через решётку бутыль вина, хлебцы, мясо и фрукты. — У Виллемов именины. Давена пошлют в Приречье, похоже, что там всё не так хорошо, как нам рассказывают.

— Потому что посылают Давена? Похоже на то. Что ещё, моя умница? — он протянул через рёшетку руку, и она положила на неё ладонь. — Никто не собирается меня проведать с той стороны? — он кивнул на большую запертую дверь.

— Нет, все далеко. Лорд Тайвин, лорд Кеван, лорд Стаффорд — все в Приречье. Мне кажется, они не сумели отбить леди Серсею, — неуверенно сказала Джой. — Мы праздновали, когда погибли жена и дочь лорда Станниса, — пояснила она. — То есть, конечно, это называлось не так, но...

— При мне можешь не «нокать», — фыркнул папа.

Он был похож на настоящего льва — грязно-золотая нестриженая грива из волос и бороды и сильное тело. Надо будет принести воды, чтобы он мог помыться.

— Бриони всё болеет?

Джой печально кивнула.

— Мейстер говорит, это каменная пыль. Она ей слишком много дышала, — попыталась она объяснить. — Лав и Хоуп в порядке зато! — порадовала она отца. Каждый раз, когда заходила речь о брате и сестре, Джой старательно не задумывалась, как так папа и мама произвели их на свет, через рёшетку-то.

— Славно, — кивнул тот. — А меня Хозяйка водила гулять, — поделился он. — Всё как положено, золотого львёнка прислала, спросила, не желаю ли я поглядеть её малый сад. И ты бы видела, малышка! Мы шли, и в лад нашим шагам загорались огни, освещая путь, а потом, потом мы вышли в огромную пещеру, стены которой были прошиты золотой рудой, как платье матушки — золотой нитью...

Джой покачала головой.

— Папа, я уже не маленькая. Можешь не пытаться утешить меня сказками, — попросила она.

Тот издал обиженный звук, тоже совсем как львы в зверинце.

— Кто тебе сказал, что это сказка? Может, твоя мама, для которой Хозяйка открыла этот ход из уважения к её золотым рукам? Или её наставник, который с Хозяйкой не только гулял, но и погуливал?

Иногда Джой думала, что он рехнулся от одиночества. Иногда она верила в Золотую Хозяйку и молилась ей так же, как Отцу и Матери — чтобы папа был жив, чтобы папа был здоров, чтобы папа однажды обрёл свободу, чтобы Джой не выдали замуж далеко от Кастерли, ведь кто тогда будет носить ему еду и вино, мыть ему лицо и волосы?

— Так вот, стены пещеры были прошиты золотой рудой, а среди неё, маленькая моя неверующая дикарка, среди неё поблёскивали друзы аметистов...