Дмитрий Донской. Зори над Русью

12. НОВГОРОДСКИЕ ЗАЛОЖНИКИ

Черны бесснежные ночи поздней осени. Никто не ждал Семеновой сотни об эту пору в Вологде. Было за полночь, когда без шума москвичи подошли к городским стенам. Откуда–то с посада приволокли лестницу, хватило ее как раз до крыши вала: был он невысок. Пятеро смельчаков быстро вскарабкались наверх. На коньке крыши на миг приостановились, чуть заметно чернея на темном ночном небе, потом один за другим исчезли. Спустившись по веревке за ограду, воины не мешкая побежали отваливать засов на воротах. Под воротами на бревнышке, подняв выше головы воротник бараньего тулупа, сладко посапывал сторож. Когда на промерзших, заиндевелых петлях заскрипели ворота, он поднял голову, оторопело смотрел: в яви, во сне ли видит, как в ворота въезжают вооруженные конники. Не дав очухаться, его схватили, поволокли. Уперся — дали по шее, голова мотнулась. Тут только дрема окончательно с него соскочила, понял: дело скверное! И не во сне! Какой тут сон, коли по шее хлестать начали!

Когда притащили его к Семену, сторож вздумал повалиться ему в ноги, но оказалось, что смирением от нежданных гостей не отделаешься. Мигом две пары крепких рук вцепились в воротник, подняли, коленкой сзади крепко внушили, чтобы стоял, не валился.

— Кто у вас тут во граде Вологде гостит? — спросил Семен и, видя, как испуганно озирается по сторонам сторож, добавил: — Ты не бойся. Худа тебе не будет.

Сторож только вздохнул.

— Худа не будет? А по шее — это худо аль благо? А коленкой — это сласть?

— Ты не ори, не ори, дядя! Ишь, его чуть зацепили, он и огневался. Отвечай лучше, коли добром спрашиваю!

Голос сотника потвердел. Сторож понял: здесь дурака валять не дадут. Заговорил:

— Боярин Великого Новгорода Василий Данилыч Машков с сыном Иваном, да с Прокопием Киевом, да с людьми со своими пришли с Двины, ждут снега, чтоб в Новгород идти.

— Много у них людей?

— Да поболе трех сотен будет.

— Так… — в раздумье протянул Семен. — Где новогородцы на постое стоят?

— Стоят повсюду, по избам, а боярин Василий Данилыч у Прокопия Киева гостит, у того здесь подворье.

— Так! — еще раз сказал Семен. — Что же ты, сторож, с головой их мне выдал?

Сторож, чуя, что больше бить не будут, осмелел, заспешил скороговоркой:

— Да, батюшка воевода, прости, не ведаю, как тя звать–величать, мне–то что их оберегать? Тати! Одна слава, что с двинян дань брали, а по правде повоевали они Двину без пощады, а ныне с корыстью немалой восвояси идут, а корысть–то воровская…

Сторож еще бубнил что–то, но Семен его уже не слушал, отдавал приказания десятникам брать новогородцев быстро и тихо, чтоб кто тревоги не поднял. Потом приказал сторожу:

— Веди меня на подворье к Прокопию.

…На крыльце Семен остановился, оглянулся на своих, сказал шепотом:

— Смотрите, ребята, раньше времени не шуметь. — Рывком распахнул дверь. В сенях — никого. Дверь в горницу приоткрыта, сквозь щель виден свет. Семен, не дыша, подкрался к двери, заглянул в щель и понял, что особенно можно не стеречься: здесь непрошеных гостей не ждали, не береглись.

Боярин Василий Данилыч сидел за столом, подперев голову руками. Сбившаяся скатерть одним углом свисала до самого пола. Боярин что–то говорил. Медленно шевелилась его длинная черная борода. Глаза были в глубокой тени, и только порой две яркие искры — отражение свечи — вспыхивали в них.

Семен узнал Василия Данилыча сразу, был он все тот же: годы его не брали. Спиной к двери сидел, видимо, хозяин Прокопий Киев, низкорослый, кряжистый, лысоватый. Свет свечи поблескивал на его голом темени.

Взглянув на стол, на рассыпанные по скатерти бирки, Семен догадался: разговор у них деловой, доходы считают. Вслушался:

— Чем дальше заберешься, тем лучше. Вот, скажем, топор. В Новом городе ему красная цена одна ногата, [154] много ли серебра в ногате! Порой и хуже бывает — мортку [155] дают. Это, выходит, за гривну кун тридцать топоров отдай. Беда! А на Двине — бери, что хошь!

— Истинно! Истинно! — поддакивал Василию Данилычу Прокопий. — Уж мы и брали! Сколько через дыру топора собольих шкурок зараз пролезет, все наше! — Прокопий довольно фыркнул, но его прервал молодой звонкий голос:

— Правду говорят: от черта крестом, от свиньи пестом, а от лихого человека — ничем! Торговали! Да мы не столько топоры на соболей меняли, сколько этими самими топорами людей рубили! Аль не было того? Аль мы двинян не грабили? Аки тати в нощи…

Василий Данилыч ударил кулаком по столу.

— Довольно, Ванька! Вот, Прокопий, наградил меня бог сынком. Пойми, дурень, нехристи они, их грабить греха нет, бить тоже не жалко…

— А царям ордынским нас грабить не жалко, мы для них неверные псы. Так и живем по–звериному.

— Ну и видно, что дурак! Царям мы дань платим, и все тут! Разбойничают они на Руси, а до Новгорода далеко… — Боярин не кончил, Семен распахнул дверь, шагнул в горницу.

— А Новгород — нешто не Русь, боярин?

У Василия Данилыча и голоса не стало, смотрел на Семеновых людей, открыв рот, глотая беззвучно воздух. Прокопий сгреб со стола бирки, стоял, прижимая их к груди, и только Иван выхватил меч, кинулся вперед, остановился между Семеном и Василием Данилычем.

Семен только сейчас разглядел его. Сын боярина Василия высок ростом и крепок телом, молодое лицо бесхитростно.

— Вот это мне любо, с отцом спорил, а как до дела дошло — собой отца прикрыл! Однако, боярин, ты меч опусти, гляди — мы в броне, а ты в рубахе, где уж тут драться.

Василий Данилыч перегнулся через стол, ухватил Ивана за локти.

— Не замай! Не замай их, сынок!

Иван оглянулся на отца, бросил к ногам Семена меч, поникнув головой, ушел в угол.

Прокопий, опомнясь, спросил строго:

— Кто ты, человече? Чего те надобно?

— Сотник я великого князя Московского, — ответил Семен. — Шел за ушкуйниками Александра Аввакумовича, чаю, он вам ведом, да не настиг. Ныне беру вас заложниками! — Покосившись на бирки, которые все еще прижимал Прокопий Киев к груди, Семен усмехнулся зловеще: — Похоже, вы того стоите! По делам вашим вы тати! — Мигнул своим. Воины кинулись вязать новгородцев.