Дмитрий Донской. Зори над Русью

2. МАЛАЯ ПТАХА

То ли проворен был монах, то ли просто деньгу имел человек, но в Кашине они не застряли. Монах быстрехонько раздобыл коней, и в сумерки они выехали на Тверскую дорогу. Метель к тому времени утихла. Монах сердито ворчал себе под нос, глядя, как их кони перебираются через сугробы, которые намело поперек дороги.

— След оставляем явный.

— Неужто погони за нами ждешь? — спросил Бориско. — Не велика я птаха, чтоб за мной гоняться.

Монах только фыркнул в ответ.

Быстро темнело. Из–за елей поднимался медный щит месяца. Постепенно снег поголубел, заискрился. Наступила ночь. Дорога, круто изгибаясь, полезла вверх через высокий, заросший лесом холм. На вершине его монах отпрукал коня, оглянулся. Небо с неяркими, притушенными лунным светом звездами огромным зеленовато–синим шатром висело над спящей землей. Уходя в бесконечную даль, темнели леса. Светились в прогалинах между ними снежные поляны. Но монаху было не до красот зимней ночи, он смотрел вниз на узкую змейку дороги, то взбегавшую на холмы, то прятавшуюся в тени дремучих елей. Бориско проследил взглядом один за другим все видные отсюда извивы дороги — пусто.

— Поехали, что ли, отче. Никого за нами нет.

Но монах продолжал вглядываться. Он хорошо знал весь сложный переплет дел в Тверском княжестве и не мог поверить, что нет за ними погони. Усобица! Это слово он долго вдалбливал в Борискину голову, но не мог втолковать парню, что тот для кого–то может стать завидной добычей.

— Усобица — дело княжье, — твердил Бориско, — я тут ни при чем.

— А кто в кабаке брехал, что–де у него с князем Дмитрием свои счеты?

— Сбрехнул я самую малость!

— А коли правду говорил, так нечего прибедняться. Аль думаешь, что я тебя, дурака, жалеючи в Тверь с собой везу? В Кашине я, тебя выручил потому, что князю Михайлу Александровичу ты пригодишься.

— Да на что я ему?

— Придет пора князю Дмитрию какую ни есть пакость сделать — лучше тебя и человека не сыскать. — Монах вдруг подался в тень под широкие лапы ели: — Смотри!

На темени соседнего холма, на дороге, в просвете между деревьями мелькнул всадник, за ним другой, третий, четвертый…

— Может, это так, проезжающие, — нерешительно пробормотал Бориско. Парень все не верил в погоню.

— Смотри, дурень, шеломы поблескивают.

Всего они насчитали десяток преследователей. Когда проехал последний, монах хлестнул коня.

— Видал? Уразумел? Десять соколов на тебя, на малую птаху, выпустил Кашинский князь. Теперь давай бог ноги. Близко они!..

Скакали всю ночь. Под утро шатающиеся от усталости кони начали спотыкаться. Монах с тревогой оглядывался назад.

В серой, леденящей мгле предрассветного тумана в двадцати шагах все становилось размытым, зыбким, а дальше и совсем ничего не было видно. Бориско не мог понять, по каким признакам узнает монах, что погоня не отстала, но по явной тревоге на его лице он догадывался, что это так.

Монах вдруг остановился, огляделся по сторонам.

— Здесь!

Повернул коня в лес по еле заметной среди сугробов тропе. Бориско осмелился было спросить:

— Почто мы в лес повернули?

Но монах коротко оборвал:

— Прикуси язык!

Ехали друг за другом: монах впереди, Бориско следом. Монах все время перегибался с седла, вглядывался в тропу. Внезапно резко остановил коня, так что Бориско наехал на него сзади. Соскочив в снег, монах показал на ствол сломанной сосны.

— Стой здесь. Шаг вперед — смерть! Голос подам, тогда можно вперед ехать. Вишь, там впереди столетняя ель? Как за нее завернешь, жди меня.

Повернулся, пошел в лес, нимало не заботясь, что в сугробах он оставляет явный, даже ночью хорошо видный след.