Полумейстер

92. Дорнийские пряности

Тиена лежала на покрытом тканью столе, глядя в потолок каменными глазами.

Рана от копья была скрыта под платьем, светлые волосы заплетены и уложены, а на указательном пальце красовалось кольцо, как если бы она была помолвлена. Её лицо казалось сейчас даже более юным и тонким, чем при жизни. Искусные руки молчаливых сестёр заставили его застыть в нарисованной улыбке, но ничто не могло стереть с него ту печаль, которая всегда приходит к покойникам.

Оберин невольно вспомнил свою мать, княгиню Лорезу, и душный зал перед входом в домашний храм, наполненный запахами курений и специй, которые не в силах были прогнать сладковатую мерзость тления. Ей тоже нарисовали такую улыбку, и это было столь же фальшиво: при жизни она улыбалась совсем иначе, то лукаво, то игриво, но никогда не так.

Лорды и леди подходили прощаться с ней и каждый, как положено, говорил о ней добрые слова, септоны и септы по очереди читали молитвы, но Оберин стоял и пытался понять, как вдруг его мать, полная жизни и огня, может лежать так спокойно и равнодушно, не пытаясь разогнать веером дым от курильниц, заставить лордов и леди соблюдать очередь или септонов — читать громче и ровнее.

Тела сестры он так и не увидел — только её кости.

Может, и к лучшему.

Он выпросил дозволения похоронить свою дочь, хотя по закону её тело должно было достаться хищным зверям. Её тело — и тела тех глупых мальчишек, которых заболтала глупая, самовлюблённая Арианна. «Пламя и кровь», боги и боги, чем она только думала? Зачем она это сделала?

Дорн потерял десять тысяч человек в Восстании Баратеона, потому что проклятый Эйрис держал их Элию. Дорн потерял ещё пять тысяч по глупости самого Оберина, в его бесполезной попытке воевать за Визериса. Сколько они потеряют теперь? Двадцать, тридцать тысяч? Да останется ли у них кто-нибудь — войны ведь забирают молодых и сильных, наивных и страстных, тех, кто мог бы вырасти в лучших лордов и леди. Остаются старики, малые дети, подлецы и трусы, и Арианна отдавала Дорн им в руки.

Что сделало её такой?

Недостаток любви?

Доран не любил своих детей, это верно. Видел в них вечную помеху — сначала браку с Мелларио, потом своим большим планам, потом своей неторопливой жизни и своим попыткам не дать никому выйти за границы рассудительного покоя. У Квентена хотя бы был воспитатель, бедняжка Ари и малыш Трис росли уж совсем как трава в поле. Но так ли много может изменить любовь?

Его любовь не помешала Тиене стать близнецом Ари во всём, кроме внешности — столь же самовлюблённой дурочкой, мнящей себя коварной соблазнительницей. Его любовь не помешала Нимерии затащить в свою постель мальчишек Иронвуда и отправиться с ними вместе убивать детей Ланнистеров. Судя по всему, убили её саму. Оберин не хотел знать, чья рука нанесла удар; как отец, он обязан был возненавидеть убийцу, но как человек он готов был понять и простить любого, кто встал на защиту невинной девочки.

Его любовь...

— Эллария, когда я успел стать стариком? — тихо спросил он, сам удивлённый своими размышлениями.

— Никогда, — она поцеловала его в шею за ухом. — Ты просто вырос, солнце. Это случается с большинством людей, рано или поздно.

— Я думаю о судьбах Дорна и о своих ошибках как отца, — поделился он.

— Ты был им хорошим отцом. Не твоя вина, что они выбрали быть дурными дочерьми. У наших детей есть своя воля, солнце, и не всегда она ведёт к добру. Я годами пыталась научить Элию вести себя, как леди — и что?

— Она всё ещё копьеносная дева, — грустно усмехнулся он и подумал, что Элия слишком много общалась с Ари, как и все его змейки.

Что может быть, отсюда многие беды. Поэтому и Обара, и Сарелла не подвержены общему безумию: одна слишком взрослая, у другой есть мать и свои интересы. Арианна из книг любила только любовные романы и повести о скандальном поведении великих людей прошлого.

Он погладил руку Тиены и тихо сказал:

— Её мать не простит меня. Она будет ставить за меня свечи Неведомому.

Он дружил с Тарпеей, и потерять эту дружбу было бы грустно. Он вообще старался дружить с теми, с кем больше не спал — потому что слишком часто, как теперь понимал, спал с теми, с кем хотел бы дружить. Они встречались, когда он навещал Старомест — он часто ходил именно к Тарпее на исповедь, доверяя её совету и её молитвам больше, чем советам и молитвам толстопузых ханжей из Звёздной Септы. Теперь больше никаких встреч не будет, только холодная ненависть во взгляде.

«Если, конечно, ещё останется Старомест». Самозванец шёл на Простор, в конце концов.

— Она слишком хорошо тебя знает, чтобы не простить, солнце, — возразила Эллария. — Но она будет оплакивать свою дочь.

— Я тоже.

Оберин из прошлого сейчас вскочил бы на коня и погнал его неведомо куда, лишь бы хоть примерно в сторону Арианны, ища крови и мести. Оберин сегодняшний был старше и умнее, он понимал, что хитростью часто даётся то, что не даётся наскоком. Он был готов подождать, пока Тайвин Ланнистер вылезет из своей норы, чтобы поймать его и заставить покаяться, корчась от боли. Он был готов подождать и сейчас — благо, долго ждать не было нужды.

Визерис сказал ему о своём плане.

Арианна направлялась к самозванцу.

Всё просто.

Мальчишка, конечно, пытался его отговорить — кажется, он пытался отговорить всякого, кто просился с ним в эту авантюру. Никто не должен рисковать собой, кроме него одного — где бы он мог такого набраться? «Кажется, я и правда вырос: научился самоиронии».

— Пойми, — сказал Визерис наконец, — Эллария тебя одного не отпустит. Более того, будет очень странно, если её с тобой не будет. Мы ведь не военный отряд, мы вроде как я и моя свита, прибывшие выразить любовь и почтение родственнику. А Эллария...

— Не могу тебя не понять. Но, — Оберин развёл руками, — она взрослая женщина и у неё своя воля и свой разум. Она решает сама, под какой нож подставить свою несравненную шею. И давай сразу внесём одну небольшую коррективу в твой план.

— Я ещё даже не согласился на твоё участие.

— Ты уже исчерпал все аргументы против. Так вот, корректива. Ты приедешь к нему не союзником, который ему не нужен. Ты приедешь к нему как его чистокровная невеста, которая ему совершенно необходима. Не Визерисом, но Дейнерис.

Его лицо было бесценно.

Но возражений не поступило, тот только вопросительно указал пальцем на повязку.

— Заживёт совсем скоро, а шрам прикроем чёлкой, — махнул рукой Оберин. — Будешь рассказывать, как ужасные псы Узурпатора пытались тебя изуродовать.

— Она официально в Эссосе.

— Это ложь, чтобы сбить псов со следа и дать ей встретиться с долгожданным женихом.

— Я женат.

— Кому это когда мешало одеться в женские тряпки и дурить голову молодым да ранним?

Тот помолчал, видимо, ища хоть какие-нибудь аргументы против, и наконец обречённым тоном сказал:

— Но снова перешивать рукава я не буду, ищите платье, к которому подойдут эти!