Полумейстер

94. Второй сон Визериса

Во сне Рейнис наряжала его в алое с золотом ройнарское платье и набивала короткую блузу мятыми тряпками.

— Не переусердствуй, — он хмыкнул. — У нас, Таргариенов, отродясь сисек не водилось.

— У Рейниры были, если Грибок не врёт, — возразила Рейнис, но часть тряпок вынула.

Они сидели в саду на скамейке, рядом на низком столике были разложены мамины драгоценности — и проданные, и не проданные — и стояли узорчатые футляры с сурьмой, помадой и румянами.

Рейнис взяла в руки расчёску и начала укладывать ему волосы, пытаясь сделать их, такие непростительно короткие, хоть сколько-то подобающими для благородной девицы. Касания её рук были легки, как взмахи крыльев бабочки, и хотелось закрыть глаза и уснуть во сне, наслаждаясь ощущением. Правда, Рейнис ни разу не дала ему расслабиться, пребольно дёргая волосы всякий раз, как он начинал уплывать на волнах тихого блаженства.

— Знаешь, — вдруг сказала она, тихо и доверительно, — а ведь ты не обрадуешься, если я окажусь жива.

Это было неприятно и больно слышать, но он мог только выдохнуть короткое «Ни за что!».

— Ты только что женился, пошил себе новый дублет в цветах Мандерли, твоя жизнь так удобно распланирована, — сказала Рейнис, отделив несколько прядей и начиная сплетать из них косичку. — И вдруг окажется, что я где-то есть, и тебе придётся искать способ аннулировать ваш брак, а ведь он же консуммирован... консуммирован, а?

«Вот же вредина».

— Принцессы Таргариен такими вопросами не задаются, им не пристало, — огрызнулся он.

— Мёртвым пристало что угодно, а я ревную, между прочим. Ты забыл, что ты мой жених? Ни одна девушка не захочет себе такого неверного жениха, как ты! За считанные дни успел бросить одну красавицу, жениться на другой и теперь вознамерился соблазнить своего племянника — куда это годится? — она очередной раз дёрнула его за волосы.

— Ни одна красавица не сравнится с тобой, — искренне возразил он.

— Все мужчины так говорят, когда провинятся перед своими невестами. И ещё — «Это не любовь, это только зов плоти», и «Того требовали обстоятельства». С кем я связалась!

— Со своим дядей, моя радость, это у нас семейное.

Она рассмеялась, легко и весело, и понудила его встать и закружиться с ней вместе.

Тонкие красные шелка летели по ветру, шелка его ройнарского платья и её придворного, летели по ветру её чёрные косы и лепестки цветов лимона.

Она держала его за руки, надевая на запястье браслет за браслетом — тонкие золотые и серебряные для звона, чугунное плетение с рубинами для тяжести и красоты — и Визерис невольно пытался поймать её пальцы, переплести со своими. Она уворачивалась, качала головой неодобрительно и грозилась накрасить ему ногти.

— И тебе надо научиться ходить, — скорбно сказала она. — К юбкам тебя мейстерский балахон приучил, но походка спешащего серого гуся совсем не подходит прекрасной принцессе.

— Почему гуся?!

— Семенит и переваливается, периодически пытаясь подпрыгивать, — безжалостно припечатала Рейнис. — Давай-ка, повторяй за мной, как в танце, будем превращать гуся в прекрасную лебёдушку.

Она была суровой учительницей, даже сорвала длинный прут и не забывала хлестнуть его по ногам, когда он по привычке сбивался с плавно-текучих женских движений на привычный частый топоток. Это было как танец, где она вела, а он послушно следовал за ней, поворачивая голову направо и налево, склоняя, чтобы не дать чёлке открыть уродливый шрам.

— И не маши руками, Визерис. И попробуй говорить иначе. Как я.

— Ты говоришь... обычно.

— Неправда. Я говорю красиво и старательно. Слушай мелодию слов — твой голос должен стать песней сирен, он должен чаровать и завораживать. Сейчас он больше похож на...

— Кряканье? — вздохнул он.

— Мурчание, скорее. Ровный звук, убаюкивающий, но низкий и лишённый тона. Красавицы говорят иначе. Тебе надо научиться пришёптывать, это считают ужасно соблазнительным.

— Откуда ты знаешь, что считают соблазнительным?

— Ты не представляешь, сколько и о чём болтают придворные дамы, когда им нечего делать и они сидят за рукодельем...

Они прошлись по саду, по дорожкам, встали в тени деревьев, усыпанных крупными белыми цветами, и он невольно вспомнил старую песню про цветущий миндаль. Рейнис тоже не дожила до зимы, никогда не видела снега — даже эта, взрослая Рейнис. Те, кто видели зиму, смотрят иначе.

Они стояли на краю обрыва, и море шумело внизу.

— Ты поцелуешь меня? — спросила она.

— В прошлый раз твой поцелуй забрал мой левый глаз. Что я потеряю теперь?

— Ничего. А чего ты боишься потерять?

— Голову.

Он знал, что если сейчас поцелует её, дороги назад не будет.

Он оставит своё сердце здесь, в саду, которого нет, никогда не сможет полюбить свою жену, преодолеть её холод и обрести с ней тепло. Что это обречёт его на вечную тоску по несбыточному и брак без любви и счастья, брак, где только дети связывают двух чужих людей.

Губы Рейнис были на вкус сладкими, как дорнийский лимон, горькими как цедра, пьяными, как вино, жаркими, как пламя.

— Yw temese(39), — прошептала она, и он ощутил на щеке её дыхание.

— Temerys isin amar(40).

— Laenor isin ka-timaor(41), — ответила она поговоркой на поговорку.

— Потому что ему уже нечего терять, — ответил он на всеобщем. Валирийский мало подходил для разговоров по душам, он был слишком холоден и далёк — а ройнарский Визерис знал мало и наполовину успел позабыть.

— А тебе?

— То, что отдано тебе, то не потеряно, — ответил он.

Каждый новый поцелуй был горячее прежнего, и оторваться становилось всё сложнее.

Она отступила на шаг, потом на другой, замерла напротив на расстоянии вытянутой руки.

— Скажи, — попросил он, — скажи, ты существуешь в самом деле? Ты моя Рейнис или я тебя придумал?

— А есть разница?

— А её нет? Любить собственную мечту — всё равно что любить собственное отражение: глупо и эгоистично. Любить мёртвую племянницу... положим, не совсем нормально, но не унизительно.

Она рассмеялась.

— Идём танцевать, Визерис-зануда. Я научу тебя новым танцам, которые ты никогда ни от кого больше не узнаешь.

— Если я сегодня зануда, то кто ты?

— Я стану Рейнис-плаксой, когда ты вернёшься к своей северной жене, — пообещала она.