Золотая чаша

– Ты, может быть, удивишься, но я давно уже хочу кое о чем тебя спросить, вот только случая все не было. Возможно, все было бы гораздо проще, если бы ты предоставила мне такой случай. Как видишь, мне пришлось воспользоваться тем, который подвернулся сам.

Они стояли в центре огромной комнаты, и Мегги чувствовала, что воображаемая сцена, какой она представлялась ей двадцать минут назад, теперь населена вполне. Несколько откровенных слов Шарлотты наполнили ее до краев, и в равной мере сознание Мегги было переполнено тем, какую роль ей предстоит сыграть в сегодняшнем спектакле. Шарлотта сразу вышла на середину, волоча за собою шлейф; она стояла, прекрасная и свободная, всем своим видом и каждым жестом подтверждая решительность своих слов. На плечах Мегги все еще была шаль, которую она захватила, выходя в сад, – княгинюшка нервно куталась в нее, словно ища укрытия, словно прикрываясь от своего унижения. Она выглядывала из-под этого импровизированного капюшона, похожего на головной убор нищенки, побирающейся у дверей богатой гордячки; она и стояла, словно нищенка, и в глазах у нее светились признания, с которыми она была не в силах совладать. Она попыталась слабо откликнуться:

– О чем же спросить? – но весь ее облик, с ног до головы, выдавал Шарлотте, что она знает.

Мегги слишком хорошо сознавала, что это видно. Бесполезно было пытаться спасти жалкие остатки достоинства, оставалось только одно – любой ценой, хоть бы даже в нарушение всякой логики, попытаться сделать вид, что ей не страшно. Если бы только удалось притвориться, будто ей ни капельки не страшно, можно было бы также сделать вид, будто ей и не очень стыдно – не стыдно бояться; это единственная разновидность стыда, которую можно было ей приписать, а в основе все-таки лежал страх. Впрочем, ее вызов, ее изумление и ужас, слившиеся в единое размытое пятно, очень скоро лишились всякого значения, так как подавляющее превосходство Шарлотты стало к этому времени настолько очевидно, что даже следующие ее слова почти ничего не могли к нему прибавить.

– У тебя есть какие-то основания жаловаться на меня? Ты считаешь, что я тебя чем-то обидела? Я, наконец, имею право спросить тебя об этом.

Так они и стояли, глаза в глаза, и стояли довольно долго. Мегги не отвела взгляд; хоть этого позора удалось избежать.

– Почему ты спрашиваешь?

– Просто хочется понять. Ты так долго пренебрегала этим моим естественным желанием.

Мегги выждала полминутки.

– Так долго? Значит, ты подумала…

– Я хочу сказать, моя дорогая, что я видела. Неделю за неделей я наблюдала, как ты, по всей видимости, о чем-то думаешь. Что-то тебя беспокоит. Я в какой-то мере ответственна за это?

Мегги собрала последние силы.

– Боже мой, что же это такое может быть?

– О, этого уж я не могу себе представить! Очень не хотелось бы делать какие-то предположения. Насколько мне известно, я ни в чем перед тобой не провинилась, – сказала Шарлотта, – и ни перед кем из тех, кто тебе достаточно дорог. Если я и сделала что-то не так, то это случилось нечаянно, и я очень прошу тебя честно мне сказать. Мне показалось, в последнее время ты стала вести себя со мной совсем по-другому, но, конечно, я могу и ошибаться. Если так – тем лучше. Я была бы очень этому рада.

Мегги заметила, что она говорит все более и более непринужденно, как будто с каждой минутой все больше обретает уверенность, слыша звуки собственного голоса и видя, как воспринимаются ее слова. Шарлотта поняла, что взяла верный тон, что, обдумывая этот разговор заранее, пожалуй, преувеличила трудность своей задачи. Трудности-то не так уж велики, и все уменьшаются по мере того, как съеживается ее противница. Мало того что она получила возможность делать то, что задумано, – она уже и сделала это, и подвела черту. От всего этого Мегги только острее сознавала, насколько важно ей продержаться до конца.

– Ты сказала: «я могу и ошибаться»? – Голос княгинюшки почти не дрожал. – Ты и в самом деле ошибаешься.

Шарлотта ответила великолепным бестрепетным взглядом.

– Ты совершенно уверена, что ошибаюсь только я одна?

– Я могу только сказать, что у тебя сложилось ложное впечатление.

– Вот как! Ну что же, тем лучше. Но раз уж оно сложилось, необходимо было поговорить об этом рано или поздно. Такое у меня правило, видишь ли. А теперь я рада, что заговорила, – прибавила Шарлотта. – Я тебе очень благодарна.

Как странно – с этой минуты Мегги тоже вдруг начало казаться, что трудности рассеиваются прямо на глазах. Шарлотта приняла ее объяснение, как будто дала слово не ухудшать дело больше, чем нужно. С этим Мегги стало гораздо легче возводить здание вранья, и она не замедлила уложить на место еще один кирпичик.

– Видимо, тебе как-то нечаянно почудилось что-то такое, о чем я совсем не думала. У меня никогда и в мыслях не бывало, будто ты меня чем-то обидела.

– Неужели подобная вещь могла прийти мне в голову? – осведомилась Шарлотта.

Мегги даже не пыталась ответить, но смотрела на Шарлотту уже намного спокойнее. Помолчав, она высказалась по существу дела:

– Я тебя… Я тебя ни в чем не обвиняю.

– Какое счастье!

Эти слова Шарлотта произнесла чрезвычайно выразительно, чуть ли даже не со смехом, и Мегги не смогла бы продолжать, если бы не подумала в эту минуту об Америго – ему ведь тоже пришлось лгать Шарлотте, он пошел на это ради своей жены, значит, выдержит и она. Ему тоже, наверное, было трудно. Образ Америго, сражающегося с этим ослепительным существом, как сражалась сейчас Мегги, стоял у нее перед глазами, и где-то вдали вдруг забрезжил прямой и сильный луч, озаривший все вокруг до самых потаенных уголков. Америго подал ей пример, и она, как говорят, «не подвела». Значит, они опять вместе, они заодно, а Шарлотта, хоть и стоит перед ней, сверкая горделивым великолепием, на самом-то деле затеряна где-то там, в темноте, ее терзает одиночество и изматывают заботы. У княгинюшки сердце так и взыграло, несмотря на только что пережитое унижение: все-таки она не сбилась с верного пути, и за это будет ей награда, подобная редкостному цветку, сорванному на немыслимой крутизне у самого края пропасти. Все было сделано правильно, пусть и пришлось сжульничать, как выразилась про себя Мегги. Теперь главное – ни на волос не уклониться в сторону правды. Мегги ощутила в себе новые силы.

– Уверяю тебя, тут одно только сплошное недоразумение. Уверяю тебя, мне ни на минуту даже не мерещилось, будто я могу как-нибудь пострадать из-за тебя. – Поразительно – ей удалось не только удержаться на прежнем уровне вранья, но еще и приукрасить его. – Уверяю тебя, я всегда считала тебя самой красивой, самой доброй и замечательной подругой, чего же больше?

Шарлотта удержала княгинюшку еще на мгновение. Последнее слово должно остаться за ней, иначе ее демарш выродится в простую бестактность.

– Это уже гораздо больше, чем я смела надеяться. Я просто хотела услышать от тебя, что ничего такого нет.

– Что ж, ты это услышала.

– Честное слово?

– Честное слово.

Наша юная приятельница не сделала попытки уйти первой. Шаль, уже не стискиваемая судорожной рукой, свободно свисала с ее плеча, сама же она стояла неподвижно, как бы ожидая, не потребуется ли что-нибудь еще, пока с нее не снимут груз. И очень скоро она поняла, что ее испытание еще не закончено. Она увидела это в лице Шарлотты, почувствовала холодок в воздухе, довершивший ледяной холод их взаимного клятвопреступления.

– Тогда давай поцелуемся?

Она не смогла сказать «да», но не сказала и «нет». Застыв на месте, она в глубине души поражалась тому, как далеко отступила Шарлотта с занимаемых позиций. Но тут было и что-то другое, и в тот самый миг, когда этот противоестественный поцелуй коснулся ее щеки, она поняла, что именно: в дальнем конце комнаты отворилась дверь, и игроки в бридж, забросившие свои карты, остановились на пороге при виде трогательной картины. Отец Мегги и ее муж шли впереди и первыми увидели, как Шарлотта обнимает ее – что с их точки зрения выглядело совершенно так же, как если бы она обнимала Шарлотту.