Вместе и врозь

12

На самолетной стоянке меня встретил Акбашев.

— Машина осмотрена и заправлена полностью. К вылету все готово, — доложил и первым протянул руку.

— Здравствуй, — сказал я, — ты чего такой небритый?

— А когда бриться? Вчера с работы ночью ушли в половине двенадцатого, а сегодня в шесть ноль-ноль машину расчехлили. Так когда бриться?

— И чем вызван такой энтузиазм?

— С Самарским будет и не такой еще энтузиазм! Надо не надо, а он работу найдет. Я дело делаю, он бумагу пишет. Если что не так, у него все зафиксировано и отражено: он предупреждал, он указывал, он предполагал… Кто виноват? Исполнитель — я или тот, кто летал, виноват, — ты!

— Мрачно рисуешь…

— Может, мрачно, но так оно и есть. Мне пятьдесят третий год пошел. Сколько лет я зазоры устраняю? Больше тридцати. Научился кое-что понимать. Научили…

Тут зазвонил телефон. Акбашев поднял трубку, послушал и сказал:

— Вылет откладывается на час. Звонили от главного. "От главного? — подумал я. — С чего бы? Странно". Я отошел от машины, прилег на траву и сказал себе: "Хорошо бы главный сам приехал".

Правильно говорится: нет хуже ждать и догонять… Правильно! Делать нечего, уйти некуда, и в голову лезут самые несуразные мысли: "Ну, допустим, главный приехал…" И я стал конструировать возможный разговор с ним:

— Здравствуйте! — говорит он.

— Здравия желаю, — отвечаю я.

— Как дела?

— Пока никак. Сидим.

— Почему не летаете?

— У Самарского есть соображения, Вадим Николаевич…

В этот момент главный наверняка повернулся бы ко мне спиной, взял за локоть Самарского и сказал тихим, шелестящим голосом:

— Какие у вас соображения, Илья Павлович? — и зашагал с ним вдоль кромки бетона, в сторону от лишних свидетелей, и слушал бы Самарского, склонив седую голову на одно плечо…

Впрочем, разговор мог быть и иным:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Почему не летаете?

— Не летаем и не скоро полетим, Вадим Николаевич. Пока вы не выгоните к чертовой матери Самарского, толку не ждите: вчера он взял под сомнение демпфер передней стойки, сегодня — бустер элеронов, завтра он найдет что-нибудь еще… При такой системе вероятность неприятностей можно и вовсе дотянуть до нуля, если никогда и ни на чем не летать. Кажется, к этому и сводится генеральная идея Самарского…

Снова зазвонил телефон. Акбашев послушал и сказал:

— Приказано заводить машину в ангар.

Я вызвал по телефону Валенчуса:

— Валентин Григорьевич, машину забирают в ангар, мне что прикажете?

— А пошел ты… — незлобно сказал Валенчус и повесил трубку.

Клянусь всеми святыми, на этот раз я не обиделся. Только представил себе раздраженное лицо Валенчуса, его кривящийся в нервном тике рот и растянутые в щелочки глаза. Это работа Самарского. Факт!

"Все, — решил я. — Хватит! Раз такое дело получается, сам пойду к главному. Пусть они грызутся как хотят, пусть, но я им не извозчик и не мальчишка. В конце концов лично ко мне пусть относятся как угодно, но уважают труд и человеческое достоинство. Не желаете уважать — увольняйте. Уйду на пенсию и буду разводить гладиолусы, как Спицын…"

Но я не успел закончить проект моего нового выступления: позвали к городскому телефону.

— Жена просит, — сказал диспетчер, подавая трубку.

Это было странно. Клава никогда не звонила на аэродром, даже если я задерживался на ночных полетах. Так уж было заведено с самого начала.

— Что случилось? — спросил я в ядовито-зеленую трубку.

— Ничего особенного. Не волнуйся. Просто я хотела предупредить: мы с Тиной едем сейчас к маме. Маме что-то нехорошо с сердцем. Соседи вызвали "неотложку" и позвонили мне. Когда ты будешь дома?

— Через час!

Сначала я решил было уехать, никого не предупреждая: провались все пропадом! Но потом все-таки зашел к диспетчеру и сказал:

— Меня вызвали домой. С тещей плохо. Если что, позвони на квартиру…