Золотая чаша

– Сюда бы еще луну, мандолину и немножко опасности, и выйдет настоящая серенада!

– Ах, ну тогда, – весело отозвалась Шарлотта, – пусть будет хотя бы это!

Она отцепила от своего платья роскошный белый бутон, разлучив его с другим таким же, и бросила вниз, князю.

Князь поймал бутон на лету и, вдев в петлицу, снова устремил взгляд вверх.

– Спускайся скорее! – позвал он по-итальянски, негромким грудным голосом.

– Vengo, vengo![41]– пропела она таким же ясным голосом, но как будто более беспечно, и тут же скрылась, оставив князя дожидаться ее прихода.

Он снова прошелся по террасе, то и дело останавливаясь и задерживая взгляд, как и прежде, на чуть более насыщенных по тону участках размытых акварельных далей, обозначающих собою отдаленные кафедральные города. Добрую половину ночи в ушах князя отдавалось имя одного из них, с его огромным храмом, с его гостеприимством, с манящими на горизонте высокими башнями, с его английской историей и чарующим обликом, и имя его стало всего лишь другим, удобным названием для того обостренного ощущения полноты бытия, что трепетало сейчас в душе князя. «Глостер, Глостер, Глостер», – повторял он про себя, точно в этом слове наиболее полно выразился высочайший смысл всей его прошлой жизни. А смысл сводился к тому, что положение его по-прежнему оставалось неподражаемо гармоничным, и сия истина озаряла и князя, и Шарлотту своим ослепительным сиянием. Вся окружающая обстановка прямо-таки кричала об этом; о том же шептало, овевая их, нежное дыхание утра. Теперь Америго знал, для чего так терпеливо соблюдал столь безропотное послушание с самых первых дней своей женитьбы, для чего стольким поступился, для чего решился переносить такую невыносимую скуку; для чего, в каком-то смысле, продал себя и по собственной воле оказался в situation nette. На все пошел он единственно ради того, чтобы вот в эту минуту держать в руках свою… свободу – иначе не скажешь! – подобно огромной, идеально округлой сверкающей жемчужине. Он не строил тайных козней, не пускался на коварные ухищрения, он просто взял то, что было ему дано: чудесная, редкостная жемчужина сама упала ему в руки. Вот она перед ним, словно наяву, и сделалась еще больше, еще драгоценнее, когда из маленькой боковой двери показалась миссис Вервер. Молча она направилась к нему, и он шагнул к ней навстречу; фасад старинного здания был велик, и оттого их сближение как бы распалось на несколько этапов, постепенно овладевая сознанием. Лишь когда она подошла совсем близко, князь воскликнул свое:

– Глостер, Глостер, Глостер, – и еще: – Посмотри вон туда!

Она прекрасно знала, куда нужно смотреть.

– Да; не правда ли, он один из лучших? Там есть монастырь, не то колокольня, не то еще что-то… – И хотя губы ее улыбались, взгляд, обращенный к нему, казался почти торжественным в своем приятии судьбы. – Не то гробница какого-то из древних королей.

– Непременно нужно посетить древнего короля; совершенно необходимо «осмотреть» собор, – сказал князь, – мы должны изучить его вдоль и поперек. Ах, – вздохнул он полной грудью, – нужно как следует использовать такой случай! – И снова он заглянул в самую глубину ее глаз. – Сегодняшний день – словно огромная золотая чаша, и мы должны осушить ее вместе.

– Я, как всегда, чувствую то же, что и ты; поэтому я всегда знаю, что ты чувствуешь, хоть бы и за десять миль! Но помнишь ли ты, – спросила Шарлотта вдруг, – кстати о золотых чашах, помнишь ту красивую чашу, настоящую, которую я предложила тебе когда-то, давным-давно, а ты не захотел принять? Как раз перед твоей свадьбой, – уточнила она, воскрешая для него тот день, – позолоченная хрустальная чаша в маленькой антикварной лавке в Блумсбери?

– О да! – Но ее слова удивили князя, воспоминание потребовало от него легкого усилия. – Зловредная надтреснутая вещица, которую ты порывалась мне всучить при пособничестве жуликоватого еврея, понимающего по-итальянски! Надеюсь, – прибавил он с улыбкой, – ты не хочешь сказать, что и сегодняшний великолепный случай тоже с трещиной?

Разговаривали они, естественно, скорее тихо, нежели громко, поскольку на террасу, где они стояли, выходило множество окон, хотя и на порядочном расстоянии. От этого каждому слышалось в голосе другого нечто неторопливое и вдумчивое.

– Не слишком ли большое значение ты придаешь «трещинам» и не слишком ли их боишься? А я готова рискнуть, меня трещины не пугают, – сказала Шарлотта. – Я часто вспоминала ту чашу и маленького жуликоватого еврея. Интересно, удалось ему с ней расстаться? Он произвел на меня большое впечатление.

– Не сомневаюсь, что ты тоже произвела на него большое впечатление. Думается мне, если бы ты снова заглянула к нему, оказалось бы, что он хранит это сокровище специально для тебя. А что касается трещин, – продолжал князь, – вы, англичане, ты говорила на днях, как-то очень изящно их называете – «изъян внутри лютни»? Можешь рисковать сколько угодно, только не от моего имени. – Он произнес это очень весело, сохраняя обычную свою, лишь чуть-чуть дрогнувшую невозмутимость. – Я, как ты знаешь, привержен суевериям. Именно поэтому, – прибавил Америго, – я совершенно точно знаю, что нам повезет. Сегодня все приметы до единой на нашей стороне.

Шарлотта молчала, опираясь на парапет, обратив лицо в сторону головокружительного пейзажа, но в следующую минуту князь заметил, что глаза у нее закрыты.

– А я привержена только одному. – Ее рука лежала на теплом от солнца камне, и поскольку они стояли спиной к дому, князь накрыл ее руку своей. – Тебе, – сказала Шарлотта. – Я привержена только тебе.

Так они стояли какое-то время, пока князь не заговорил снова, сопровождая свои слова соответствующим жестом.

– Главная примета, которой нам бы надо придерживаться, – это, знаешь ли, мои наручные часы. Уже одиннадцать, – он успел взглянуть на циферблат, – и если мы останемся здесь на ланч, не пропадет ли у нас весь день?

Глаза Шарлотты широко раскрылись.

– Совершенно ни к чему оставаться на ланч. Разве ты не заметил, что я совсем готова?

Он заметил, но у нее всегда имелась в запасе какая-нибудь неожиданность.

– Хочешь сказать, ты сумела устроить?..

– Все устроилось очень легко. Горничная отвезет мои вещи в город. Тебе осталось только отправить своего человека с багажом, они могут поехать вместе.

– Значит, мы можем ехать прямо сейчас?

Она снизошла до разъяснений.

– Я договорилась, чтобы один из экипажей вернулся за нами. Он, вероятно, уже здесь. На твоей стороне суеверия, – улыбнулась Шарлотта, – а на моей – четкая организация. Спорим, мое средство надежнее!

– Так ты уже думала… про Глостер, – проговорил пораженный князь.

Шарлотта замялась, но только для виду.

– Я подумала, что ты об этом подумаешь. Слава богу, у нас с тобой бывают такие совпадения. Вот, если угодно, источник суеверий! Просто прекрасно, – продолжала она, – что это будет именно Глостер. Как ты произносишь: Глостер, Глостер – похоже на старинную песню. Словом, я уверена, в Глостере будет чудесно. Там несложно будет перекусить, прислугу и багаж мы сбыли с рук, и у нас еще останется по крайней мере три или четыре часа. Мы можем оттуда послать телеграмму, – закончила она свою речь.

Все это было высказано очень тихо, и точно так же князь был вынужден приглушить свое восхищение.

– Так значит, леди Каслдин?..

– И думать не думала оставлять нас на ланч.

Князь все еще пытался осмыслить:

– О чем же она думала?

– О мистере Блинте, глупенький, исключительно о мистере Блинте. – Шарлотта непринужденно улыбнулась князю. – Неужели я должна растолковывать тебе по слогам, что мы ей совершенно ни к чему? Ей только и было нужно показать остальным, что мы здесь, что она не остается с ним наедине. Теперь дело сделано, все разъехались, и она, конечно, сама прекрасно понимает…

– «Понимает»? – словно эхо, откликнулся князь.

– О, понимает, что мы обожаем соборы и при всяком удобном случае обязательно в них заглядываем или любуемся ими со стороны, что дома у нас именно этого ожидают и будут страшно разочарованы, если мы упустим такую возможность. Ведь мы forestieri[42], – уточнила миссис Вервер, – вот тебе сильнейшая побудительная причина… Если бы у нас и без того не хватало причин.

Князь был не в силах отвести от Шарлотты глаз.

– И даже поезд уже наметила?

– И даже поезд. С Паддингтонского вокзала, обратный, шесть пятьдесят. Остается море времени; можно будет пообедать дома, и поскольку Мегги, конечно, окажется на Итон-сквер, я и тебя приглашаю.

Несколько минут он все глядел на нее, прежде чем заговорить:

– Премного благодарен, буду очень рад. – И тут же добавил: – А поезд на Глостер?

– Местный, одиннадцать двадцать две, с несколькими остановками, но в целом скорость хорошая, уж не помню сколько миль в час. Так что время у нас есть, нужно только с толком его использовать.

Князь встряхнулся, словно сбрасывая с себя чары. Пока они шли к двери, из которой раньше появилась Шарлотта, князь снова взглянул на часы, но не удержался, чтобы не остановиться еще раз – у него еще оставались вопросы по поводу не до конца разгаданных чудес.

– Ты сама посмотрела расписание, хоть я тебя не просил?

– Ах, мой милый, – рассмеялась она, – я же видела, как ты листал справочник Брэдшоу! Тут нужна англо-саксонская кровь!

– «Кровь»? – переспросил он. – Да в тебе есть кровь любой расы! – Тут она остановилась. – Ты пугающе неподражаема!

Что ж, можно и так назвать, если ему это нравится.

– Я и название гостиницы знаю.

– Какое же?

– Их там две, ты увидишь. Но я выбрала ту, которую надо. И гробницу, кажется, я помню, – улыбнулась Шарлотта.

– Ах, гробницу! – Ему сойдет любая гробница. – Но я хотел сказать: я так любовно приберегал для тебя свою блестящую идею, а ты уже и сама до нее додумалась!

– Можешь приберегать для меня свои идеи, сколько душе угодно. Но почему ты думаешь, – поинтересовалась Шарлотта, – будто можешь уберечь их от меня?

– Уже не думаю. Что же я стану делать, если когда-нибудь мне захочется что-нибудь от тебя скрыть?

– Ах, обещаю тебе, я буду необыкновенно тупа во всем, чего мне не хотелось бы знать. – Они уже подошли к двери; Шарлотта приостановилась, чтобы пояснить: – Все эти дни, вчера, позавчера, сегодня утром, мне хотелось всего.

Ну, с этим-то как раз полный порядок.

– Ты получишь все.