Золотая чаша

– Необыкновенно!

– Бесподобно, – сказала миссис Ассингем.

– Бесподобно, – подтвердила княгинюшка.

– Значит, он сам сделает все, что понадобится. За что взялся ради тебя, то он доведет до конца. Он не для того за это брался, чтобы сорваться на полдороге. С его терпением, с его необыкновенной душой, разве он хоть когда-нибудь позволял себе срывы? В жизни еще не случалось, чтобы он провалил какое-нибудь дело, и на этот раз не допустит ничего такого.

– Ах, на этот раз!.. – Мегги снова вспомнила обо всем, и у нее вырвался вопль отчаяния. – Да могу ли я быть уверена, что он хотя бы знает, о чем речь? А можно ли быть уверенной, что он не знает?

– Если не знает, так тем лучше. Оставь его в покое.

– Ты предлагаешь мне махнуть на него рукой?

– Оставь ее в покое, – уточнила миссис Ассингем. – Предоставь ее ему.

Мегги устремила на нее мрачный взгляд.

– В смысле – предоставить его ей? После вот этого?

– После всего. Ведь они теперь все-таки близкие люди.

– Близкие? Откуда мне знать?

Но Фанни не отступалась.

– А вы с мужем – разве нет, вопреки всему?

Глаза Мегги расширились еще больше, если только это было возможно.

– Это еще нужно выяснить!

– Если нет, где же тогда твоя вера?

– В мужа?

Миссис Ассингем замялась лишь на мгновение.

– В отца. По сути, все сводится к этому. Положись на него.

– На то, что он ничего не знает?

И снова Фанни не сдалась.

– На то, что он сможет тебе предложить. Не привередничай, бери, что дают.

– Брать, что дают?.. – растерялась Мегги.

Миссис Ассингем вскинула голову:

– И будь благодарна за это.

Она выдержала паузу, глядя прямо в лицо княгинюшке.

– Понимаешь меня?

– Понимаю, – ответила наконец Мегги.

– Вот то-то и оно!

Но Мегги отвернулась и отошла к окну, словно пряча некое выражение в лице. Так она и стояла, глядя на улицу, а миссис Ассингем тем временем снова принялась разглядывать предмет, стоявший на каминной полке и принесший с собою столько сложностей. Ее изумляла собственная реакция на эту вещь – смесь стойкого восхищения со столь же стойким чувством протеста. Она подошла ближе, заново осмотрела чашу и на сей раз уступила необъяснимому желанию ощутить ее в своих руках. Она сняла чашу с полки, поразившись ее тяжести – ей никогда еще не приходилось держать в руках такой массивный кусок золота. Это ощущение каким-то непонятным образом придало ей смелости, и вскоре Фанни сказала:

– Знаешь, мне все-таки не верится.

Мегги порывисто обернулась:

– Не верится? Поверишь, когда я тебе расскажу!

– Ах, не рассказывай мне ничего! Не желаю слушать! – воскликнула миссис Ассингем.

Она по-прежнему держала чашу в руке, подняв ее повыше, и вдруг заметила, что Мегги смотрит на нее с каким-то особым вниманием. У нее явилась странная мысль, что Мегги видит в ее движении некий умысел; выражение глаз княгинюшки стало еще понятнее после ее предостерегающих слов:

– Она довольно дорогая. Но, как мне объяснили, могла быть еще дороже, если бы не трещина.

– Золото с трещиной?!

– Это не золото. – Мегги странно улыбнулась. – В том-то все и дело.

– Что же это тогда?

– Стекло, и треснутое к тому же, как я сказала. Только сверху позолота.

– Стекло? Такое тяжелое?

– Она хрустальная, – пояснила Мегги, – и, наверное, когда-то была очень ценной. Но что ты с ней хочешь сделать? – спросила княгинюшка.

Она снова отошла от окна, одного из трех окон просторной комнаты, хоть и расположенной в задней половине дома, но с великолепным видом на западную часть небосвода в отблесках вечерней зари. Миссис Ассингем, вооружившись чашей, равно как и новыми сведениями о наличии изъяна, подошла к другому окну, чтобы воспользоваться последними остатками неспешно гаснущего света. Она потерла пальцем занятную вещицу, взвесила ее на руке, поворачивая так и этак, и вдруг заговорила, поддавшись непреодолимому порыву:

– Трещина? Значит, и вся твоя идея ущербна.

Мегги, стоявшая в эту минуту в нескольках шагах от нее, на мгновение замешкалась с ответом.

– Если под «моей идеей» ты подразумеваешь то, что я узнала…

Но Фанни решительно перебила ее:

– Мы знаем только одну действительно важную вещь, один-единственный факт, который что-то для нас значит.

– Это который же?

– Тот факт, что твой муж никогда, никогда, никогда!.. – Она на мгновение умолкла от чрезмерной торжественности своих слов и лишь молча воззрилась на подругу через всю комнату.

– Что именно никогда?

– Никогда и вполовину не интересовался тобою так, как теперь. Неужели ты в самом деле этого не чувствуешь, душенька?

Мегги не торопилась отвечать.

– Пожалуй, мне помогает почувствовать это все то, о чем я тебе сейчас рассказывала. То, что сегодня он бросил даже соблюдать внешние приличия, откровенно избегает меня, ни разу не зашел… – Она покачала головой, словно отвергая всякую возможность благоприятного толкования. – Это, знаешь ли, все потому же.

– А коли так!..

Фанни Ассингем отчаянно искала выход, и внезапно на нее снизошло озарение. Она подняла чашу, держа ее двумя руками, высоко над головой и улыбнулась из-под нее княгинюшке, как бы давая понять, что действует с обдуманным намерением. На мгновение замерла, преисполнившись сознанием своей мысли и своего деяния, поддерживая в воздухе драгоценный сосуд, а потом, приняв в расчет полоску свободного от ковра, твердого лакированного паркета в нише окна, возле которого она стояла, резким движением обрушила чашу вниз и с дрожью восторга увидела, как та ударилась об пол и раскололась на части. Миссис Ассингем вся раскраснелась от сделанного усилия, а Мегги – от изумления, и целую минуту между ними ничего более не происходило. А затем:

– Что такое эта чаша означала для тебя, я теперь и знать не желаю; этого больше нет! – объявила миссис Ассингем.

– А что, интересно знать, она означала, моя дорогая?

Звучный голос раздался в тишине, словно поступок Фанни спустил невидимую пружину. Обеих дам, целиком захваченных происходящим и позабывших обо всем на свете, он поразил почти так же сильно, как звон разбившегося хрусталя. Они и не заметили, как отворилась дверь комнаты, пропуская князя. Мало того: он, видимо, успел застать завершение подвига Фанни и сейчас неотрывно смотрел на сверкающие осколки у ног этой леди, ничем не заслоненные от его взора. Вопрос князя был адресован жене, но взгляд его от разбитой чаши немедленно обратился к лицу гостьи. Та ответила ему таким же прямым взглядом; надо думать, им не случалось настолько исчерпывающе понимать друг друга без слов с тех самых пор, как он появился на Кадоган-Плейс накануне своей свадьбы, в тот день, когда приехала Шарлотта. Каким-то образом напряжение, сгустившееся в комнате, позволило им вновь вернуться к тогдашнему общению душ – может быть, во исполнение данных в тот раз обетов. Стремительная игра безмолвного призыва и завуалированного отклика продолжалась достаточно долго, чтобы повлечь за собою сразу несколько следствий; во всяком случае, достаточно долго для того, чтобы миссис Ассингем могла оценить, с какой быстротой Америго справился с потрясением, мгновенно разгадав значение открывшихся ему вещественных свидетельств вдохновенного поступка Фанни – поистине, вдохновенного свыше, поняла она теперь, глядя на князя. Она смотрела на него и смотрела. Так много хотелось ей сказать! Но Мегги смотрела тоже, смотрела на них обоих; и потому из многого старшей дамой было сказано только лишь одно. Нужно было ответить на его вопрос, в силу их взаимного молчания так и повисший в воздухе. Уже собираясь уходить, оставив на полу золотую чашу, расколотую на три куска, Фанни попросту переадресовала вопрос князя его жене. Скоро все они встретятся снова, сказала она, обернувшись от двери, а насчет того, что означала чаша для Мегги… Несомненно, Мегги уже и сама готова ему рассказать.