Психология манипуляции. Феномены, механизмы и защита

Вместе взятые указанные три свойства действий как практических событий, порождаемых человеческой инициативой, ,-позволяют говорить о них как о квазитексте. «Как и в сфере письма, здесь то одерживает победу возможность быть прочитанными, то верх берет неясность и даже стремление все запутать» [Рикёр 1995-а, с. 18]. (Забегая несколько вперед, отмечу, что последняя фраза приведенной цитаты непосредственно подводит к феномену манипуляции.)

Таким образом, вполне корректным является перенос приемов герменевтики на действия человека, а следовательно, и на всю его деятельность. В этом контексте название популярной книги «Читать человека — как книгу» [Ниренберг и Калеро 1990], хорошо знакомой широкому кругу наших читателей, из статуса метафоры возвышается до методологического принципа.

1.2.2. Доступность контекстов

Психологическая сущность понимания как получения посланного кем-то сообщения заключается в мыслительной деятельности, позволяющей соотнести слово, высказывание или текст с объектом или идеей, которые имеет в виду автор сообщения. Эта деятельность состоит в выяснении направления «языкового жеста», указывающего на объект [Харитонов 1988]. В своей простейшей форме определение понятия (наполнение содержанием «имени» объекта) состоит в указательном жесте (остенсивное определение). В более сложных случаях используются различные виды отсылки к уже известным объектам: сравнение («похоже на»), подведение под категорию («относится к»), конструирование («состоит из») и т. п. Таким образом, понимание в своих механизмах основано на установлении связей.

Процесс истолкования текста — как понимания более высокого уровня сложности — также явно базируется на установлении связей, но уже с более сложными объектами — контекстами . В этом смысле истолковать текст, высказывание или слово означает поместить их в такие рамки, в семантическом поле которых они получают новое значение, обогащаются новыми смысловыми связями: «Каждое слово (каждый знак) текста выводит за его пределы. Всякое понимание есть соотнесение данного текста с другими текстами» [Бахтин 1979, с. 364].

* Интересно, что само слово текст происходит от латинского textum — ткань, связь, построение. Приставка con- (лат.) в слове контекст означает объединение, общность, совместимость, что еще больше подчеркивает усложнение структуры и многообразия связей между элементами.

Толкование текста оказывается тем богаче, чем с большим количеством контекстов он соотнесен, чем больший круг идей вовлечен в это толкование, чем тоньше и неожиданнее смысловые связи, чем интереснее их компоновка. Станет толкование богатым или нет зависит от двух факторов. Первый — потенциальный — заключается в самом тексте (или сообщении) и состоит в том, насколько в нем сохранены исходные связи с родственными контекстами, а также от степени доступности последних (наличие в тексте указателей на них). Второй — актуальный — фактор заключается в квалификации толкователя, его готовности и умении обнаруживать и описывать смысловые связи.

Самым богатым по количеству сохраненных (не подвергшихся отсеву) контекстов надо признать живое событие — текущее действие, актуальную деятельность («лучше один раз увидеть...»). Понятно почему — жизнь всегда богаче любого ее описания. Поэтому предмет нашего интереса — поведение человека — представляет в этом смысле идеальный текст: предельно насыщен контекстами и поэтому неисчерпаем для истолкования. Однако каждое событие уникально и быстротечно, заканчивается и исчезает прежде, чем мы успеваем его объяснить. Поэтому для научных и учебных целей приходится пользоваться его описанием, которое возможно многократно подвергать интерпретации. Такое описание в нашей работе выступает в роли стимульного материала — предмета экспертной оценки. Следовательно, раз уж мы имеем дело с описанием, то хотелось бы знать, насколько по нему можно судить о самом предмете описания, то есть насколько в нем сохранены контексты. Обсудим некоторые признаки, свидетельствующие о том, что эти контексты не утеряны.

Присутствие в тексте множества контекстов прямо отражается в многоуровневости, многоплановости, «многоэтажное™» описания, наличии в нем разнообразных пластов. Таких, например, как фабула, идейный ряд, художественные аспекты, психологические наблюдения, комментарии, отношения, мысли, эмоции, правила... Их разнообразие кажется случайным лишь при перечислении, когда запятая рассматривается как место стыка. В хороших текстах, как и в жизни, все онтологические и семантические горизонты образуют «контрапункт» мотивов, то сплетающихся, то противостоящих друг другу.

Множественность систем отсчета (точек рассмотрения, позиций) также свидетельствует о сохранении связи с заметно большим количеством контекстов, чем при одномерном взгляде. С одной стороны, каждый контекст задает свои точки отсчета, а с другой, каждая позиция опирается на несколько наиболее родственных ей контекстов. «В действительности текст всегда есть нечто большее, чем линейная последовательность фраз; он представляет собой структурированную целостность, которая всегда может быть образована несколькими различными способами. В этом смысле множественность интерпретаций и даже конфликт интерпретаций являются не недостатком или пороком, а достоинством понимания, образующего суть интерпретации» [Рикёр 1995-а, с. 8].

Текст сохранит связи с большим количеством контекстов, если используемые в нем понятия будут многозначными, семантически «размытыми». Это как раз противоположно тому, что считается нормой в научных работах, в которых требуется соблюдение однозначности понимания используемых терминов. Самыми высококонтекстуальными оказываются художественные тексты. С ними соперничать могут разве лишь религиозные произведения. Не случайно как те, так и другие собственно и породили герменевтическую линию в культуре: толкование древнегреческих мифов и канонических религиозных текстов (экзегеза). Очевидно, что поток интерпретаций древних мифов и священных книг (Тора, Евангелие, Коран и др.) будет пополняться все новыми версиями.

Вместе взятые данные признаки ведут к тому, что множится количество слабых, неявных, латеральных связей. Из-за множества семантических разветвлений на пути даже более сильных связей все выше становится возможность «соскочить» с основного пути на случайную мимолетную ассоциацию, оказаться мгновенно перенесенным в иное смысловое поле. В этих-то слабых связях, в наличии возможностей для их обнаружения, точнее, установления, проторения, состоит сила текста. Его сила содержится в напряжении (силовых линиях) неясностей, неустойчивости двусмысленностей, столкновении противоречий. Энергия смысловых напряжений освобождается, как только из необъятного многообразия извлекаются нужные элементы и соединяются по воле интерпретатора в новую целостность, уходящую своими корнями в текст-событие-жизнь.

1.2.3. Квалификация толкователя

Следуя совету Г. Бейтсона, спросим себя не только о том, каким должен быть текст, но еще и каким должен быть читатель, чтобы этот текст можно было понять. Действительно, сколь бы ни был хорош текст сам по себе, «лишь благодаря одному из участников герменевтического разговора, интерпретатору, другой участник, текст, вообще обретает голос. Лишь благодаря ему письменные обозначения вновь превращаются в смысл» [Гадамер 1988, с. 451]. Интерпретировать — формировать и высказывать свое мнение — может любой человек. Продуктивность разных людей, однако, будет сильно варьировать. В первую очередь по причине разной подготовленности толкователя. Квалификация толкователя состоит: а) из знания предметной области (близкое знакомство с родственными контекстами), б) из широкой общекультурной подготовки (знакомство с дальними контекстами) и в) навыков установления и компоновки смысловых связей (собственно умения толковать).

Поэтому толкователь, во-первых, должен быть экспертом в исследуемой предметной области. По отношению к психологии экспертами могут выступать не только обученные психологи, но в известных пределах (ограниченных повседневной жизнью) и «наивные» наблюдатели (или наблюдатели за наблюдателями), то есть люди, не получившие психологического образования.

Во-вторых, толкователь не должен быть только узким специалистом. В той или иной степени таким является любой человек — носитель человеческой культуры. К сожалению, в наше время специализаций все труднее становится получать энциклопедические знания — далее университеты теперь стали специализированными. Великолепное сочетание квалификации знатока повседневных человеческих отношений, душевных переживаний и одновременно широкой общекультурной эрудиции наблюдается у деятелей искусства, в частности, у писателей. Поэтому литературное произведение, предоставляя нам «всего лишь описание» жизни, несет в себе большое количество сохраненных контекстов. Поскольку писатель работает в общекультурном поле контекстов, то результаты его собственного отбора, даже если они отмечены печатью причастности к специфической субкультуре, все равно привносят в текст заведомо больше смысловых связей, чем это обнаруживается в текстах психолога-специалиста (особенно если он специализируется на изготовлении препаратов из психической реальности). Поэтому для последнего художественное произведение может служить достаточно валидным источником эмпирических данных. И даже двойная интерпретация не является недостатком для герменевтического исследования.

В-третьих, толкователь должен уметь выделять в тексте значимые элементы (как узнать, какой окажется значим?), вскрывать лежащие за ними семантические поля, выбирать из них такие, связи между которыми (смысловые линии) образуют новые целостности, объединенные вокруг ограниченного набора ключевых идей, образов, понятий. Общий путь, как он намечен у П. Рикёра (1995-6), состоит в том, что сначала производится простое перечисление выделенных связей, а затем только из них формируется новая содержательная структура, неизбежно отражающая теоретические предпочтения интерпретатора. Эмпирическое исследование интерпретации как психологического процесса проведено А. Н. Славской. Полученная в результате типология испытуемых как интерпретаторов включает две основные группы. Первая состояла из тех, кто стремился по возможности точно раскрыть логику автора текста, отводя свое мнение на второй план. Вторая — из тех, кто стремился к выработке собственной позиции, отвлекаясь от авторской позиции. Вместе с тем и в том, и другом случае «не просто осуществлялась реорганизация авторской концепции, но создавался новый собственный контекст, причем путем различных способов его сопоставления со «старым», авторским, таких, как противопоставление, сравнение, разрушение авторского целого, творческий с ним синтез и т. д.» [Славская 1994, с. 82]. Автор полагает, что психологические механизмы интерпретации раскрываются «как способность личности легко переходить от одного контекста к другому, как свобода интерпретирования » [там же, с.87]. Как оказалось, такой способности лишены около 30 % испытуемых.