Кто ищет...

* * *

Наш последний разговор в колонии — почти в стенографической записи:

— Андрей, что такое, по-твоему, раскаяние?

— Раскаяние? Можно подумать? (Думает.) Это когда человек умирает, он вспоминает все плохое, что сделал за жизнь.

— Лишь когда умирает? Не раньше?

— Можно и раньше. (Миролюбиво.)

— А я-то подумал, ты на суде раскаялся. Ты, говорят, такую речь закатил, что весь зал ревел горючими слезами.

— И судья тоже… Было дело. Вместо десятки — пять сунули. А Бонифаций хватанул семь «особняка».

— А ты на слезу взял?

— Ага. В последнем слове. (Неожиданно.) Хотите, скажу? Только не сбивайте, ладно? (Встает, закидывает голову, как бы входя в образ.) Гражданин судья и ее заседатели! Мама моя, к тебе тоже обращаюсь я, твой единственный сын, твоя надежда и опора в старости, так жестоко подсклазу… подскользнувшаяся! Мне только семнадцать лет, мама, я еще первого слова не сказал, а уже говорю последнее. Сколько горя принес я тебе и другим людя́м! Начнись моя жизнь сначала, я бы никогда… (Слеза в глазу.)

— Погоди, погоди, Андрей, неужто ты шпаришь слово в слово? Ведь два года прошло!

— Дак… (Постепенно выходит из образа.) Дак я выучил. Наизусть. Мне в камере один студент написал. Шмарь со Скобой за животики держались, а Бонифаций сказал после суда: нормально даешь! Похвалил, в общем.

— Андрей, если бы за убийство давали рубль, ты стал бы убивать?

— Вы что?

— Ну, а если бы сто рублей?

— Да нет, сто рублей я бы и так взял. В любой палатке.

— А если бы тысячу?

— Тыщу рублей? За каждое убийство?! И был бы такой указ? Не шутите?

— Совершенно серьезно, ты же видишь.

— Тогда я бы на все время указа поехал бы в деревню и там пересидел у бабушки.

— Чего так?

— Дак все же начнут друг друга резать!

— Андрей, ты думаешь о смерти?

— Ага. Кто, думаю, пойдет за моим гробом.

— Кто же?

— Бабушка пойдет… и еще вы, наверное.

— А отец? (Пауза.) А Шмарь с Бонифацием?

— Не! (Убежденно.) Они не пойдут.

— Как ты думаешь, кто виноват в том, что ты такой?

— Это какой же?

— Вот — пропащий, до тюрьмы докатился.

— Откуда мне знать? Я не знаю.

— А сам ты не виноват?

— Может быть. (Помолчав.) А, что было, то сплыло!

— Ты хотел другой жизни?

— Тогда — нет.

— А сейчас? Если тебя сейчас вдруг выпустят из колонии, мог бы начать по-новому?

— Не понимаю вопроса. Повторите.

— Как ты считаешь, можно еще тебя перевоспитать?

— Ага, понял. Может, и можно, да без толку.

— Почему же?

— Вот выйду, например, на волю — ну и что? А если там все по-прежнему?..