Вам нельзя плакать

— Алёша, Владик, смотрите, что я нашла, — шёпотом произнесла девочка, тихо-тихо, чтобы надзирательница не услышала.

— Где ты её взяла? — хором спросили её мальчишки.

Они очень часто говорили хором, потому что были близнецами и привыкли всегда быть вместе.

— Это мне дядя Стёпа дал, сказал, что нашёл её, когда окоп рыл.

Четыре зелёных глаза уставились на шишку.

— Кедровая, — гордо произнесла девочка и, оглядевшись по сторонам, чуть улыбнулась.

— А откуда она тут? — спросил Алёша.

— Да, откуда? Тут кедры не растут, — вторил ему Владик.

— Смотрите, тут семечки пересохли. Наверное, черныши их есть не захотели, — предположила девочка.

«Черныши» — так друзья между собой называли немецких солдат. В силу четырёхлетнего возраста, они пока не могли полностью понять да и выговорить слово нацисты.

— Феня, тише, там, кажется, надзирательница идёт, — хором шёпотом сказали близнецы, выхватили у Фени шишку и спрятали в карман Алёши.

Надзирательница обошла барак, пристально посмотрев каждому ребёнку в глаза, что-то пробормотала на латышском и ровным чётким шагом вышла из помещения.

— Давайте поделим на всех, — предложил Владик.

Друзья молча кивнули и раздали всем детям барака по половинке семечка. После той баланды, которой их кормили днём, кедровые семечки были, казалось, вкуснее любой конфеты.

— После сытного обеда, по закону Архимеда, полагается играть, — пролепетала Феня и достала из кармана длинную шёлковую ниточку, которую давным-давно нашла в матрасе и теперь берегла как самое дорогое сокровище.

Игрушек у детей не было, приходилось развлекать себя подручными средствами.

— Давайте плести узелки, — проговорили близнецы.

— Давайте с нами? — предложила Феня другим детям в бараке.

Но те лишь боязливо покачали головой, так как знали, что если надзирательница вдруг увидит тебя с игрушкой, то не только её отберёт, но и высечет плёткой до кровавых полос.

— Ну и сидите, трусы, — пробурчал Владик.

— Да, мы и без вас поиграем, — подтвердил Алёша.

— Они просто боятся. Все боятся, — оправдала детей Феня.

Друзья стали плести из верёвочки узелки и узоры. И хотя эти узоры больше были похожи на спутанную овечью шерсть, тонкие детские пальчики ловко связывали и развязывали их.

Было весело, но не долго. Заигравшиеся ребятишки не заметили, как пришла надзирательница.

Она что-то громко прокричала на латышском и вырвала из рук детей верёвочку. Потом она достала из сумки плётку и при всём бараке, чтоб неповадно было, высекла Владика, Алёшу и Феню так сильно, что бедные дети чуть не упали в обморок. Пока она их била, друзья держались друг за друга костлявыми мизинчиками, чтобы было не так страшно. Эта их сплочённость только больше раздражала нацистку, и она секла их только сильнее.

Наказание закончилось, когда наступило время сна.

Дети разбрелись по кроватям: Феня на нижнюю койку, Владик и Алёша вдвоём на верхнюю. Близнецы любили спать вместе, взявшись за руки. Фене они спускали уголок от своей простыни, чтобы она держалась за него во сне и чувствовала, будто это рука Владика или Алёши. Так друзьям было спокойнее спать.

Близнецы покряхтывали на верхней койке, Феня теребила уголок простыни, пытаясь отвлечься от дикой боли, оставленной плёткой.

Девочке хотелось плакать. Если подумать, ей и близнецам всегда хотелось плакать и сейчас хочется, но нельзя. За это тоже следует строгое наказание.

— Вам нельзя плакать, вы же знаете, — прошептал кто-то в темноте.

Владик, Алёша и Феня повернулись в сторону ласкового голоса. Они по звуку понимали, что это не может быть надзирательница, потому что голос слишком юный, но и кому-то из их барака он не мог принадлежать, всё-таки по сравнении с ними, он звучал старше.

— Смотрите, что у меня есть, — хозяин голоса протянул ребятишкам новую шелковую ниточку взамен их отобранной.

Перед друзьями стояла худая, но румяная девочка с длинными рыжими косами и смотрела на них светло-светло голубыми, словно хрустальными, глазами. На ней было белое ситцевое платьице с рваным подолом. Девочка мягко улыбалась.

«Ангел», — подумали про себя дети.

— А что у тебя с ножками? — спросила Феня.

Близнецы посмотрели на ступни ночной гостьи. Что самое пугающее — их не было. От слова совсем.

— Кап, капля, кать. Вам никогда об этом не узнать. И не моя в том вина, что тара каплями полна, — девочка напела непонятную для друзей песенку, а потом добавила, — Завтра кашу не ешьте, они в неё порошочек подсыпали, от которого у вас животики сильно-сильно заболят, а потом вы уснёте. А вам пока к нам нельзя.

Девочка скрылась в дверном проёме.

Дети поняли только то, что кашу есть нельзя. Только вот как это сделать, за каждым их движеньем следят.

— Давайте, когда они отвлекутся, мы кашу за воротник себе выльем. Потом в туалете в яму выкинем, — шепнул с верхней койки Алёша.

— Давайте, — согласилась Феня.

Ребята ещё долго не могли уснуть, думая о загадочной девочке без ступней.

Наутро всех детей повели на завтрак. Им разлили в чашки баланду. Дети принялись есть её, и буквально через пару минут несколько десятков из них схватилось за животы. Владик, Алёша и Феня дождались, пока солдаты отвлекутся на больных, и вылили кашу каждый в свою рубашку, которые друзья предварительно заправили в штаны.

Через пару часов детей повели в туалет, где ребята и вытряхнули из рубашек кашу.

В эту ночь жителей в бараке стало в разы меньше. Появилась даже пара свободных коек.

Глубокая ночь. Барак весь спит и только трое друзей мучаются от нестерпимого голода. Они весь день ничего не ели, как и наказывала им их ночная гостья.

— Кушать хочется, — проскулила Феня.

— И нам, — хором промямлили близнецы.

— Кап, капля, кать. Вам никогда об этом не узнать. И не моя в том вина, что тара каплями полна, — послышалась из коридора знакомая песенка.

Друзья отвлеклись от своих урчащих животов и посмотрели на ту, что, как и прошлой ночью, столь приятно говорила.

— Вы просто умнички. За это я дам вам подарок. Вот, кушайте, — девочка протянула троице горсть красных ягод.

Дети не спросили, ни что это за ягоды, ни откуда гостья их взяла. Они жадно ели кисло-горькие бусинки, пока не провалились во внезапный сон.

— Вам ещё рано к нам. А завтра будет вовремя на волю, — прошептала девочка, улыбаясь, и погладила Владика, Алёшу и Феню по голове.

Наутро, когда надзирательница пришла в барак, чтобы разбудить детей, она обнаружила близнецов и Феню в очень плохом состоянии: у детей был жар, и всё их тело было покрыто сыпью, а зрачки с трудом реагировали на свет.

Женщина выругалась на польском и пошла за командиром.

Пришел высокий мужчина, крепкий в плечах. На лице выражение злобы и презрения. Он приказал избавиться от детей, выкинув их в яму.

День, в который Степану было приказано сбросить ребятишек, как раз пришёлся на вынос мусора. Мужчина забрал детей, сделав вид, что исполняет приказ, а сам, накрыв их простынями и плотно присыпав листьями и хранившимся в мешке мусором, нагрузил полную телегу и отправился к проходной.

У ворот стоял эсэсовец, один из тех, кого ребятишки называли «чернышами». Он приподнял чёрный козырёк кепки и прищюренными, словно щель в двери, глазами посмотрел на Степана.

— Was hast du, Russisch?1— недоверчиво спросил немец.

— Мусор, — ответил Степан, подразумевая под «мусором» не только то, что лежит в мешках, но и того, кто стоит перед ним.

Глаза эсэсовца не теряли своей прищуренности. Он достал из кармана штык нож и проколол верхний мешок. Крупицы земли и пожухлая листва высыпались из чётко сделанного разреза.

Степан мысленно перекрестился, поблагодарив Бога, что солдат не ударил по боковому мешку.

— Tor öffnen!2 — крикнул немец часовому.

Двери ограды с гудением распахнулись. Степан миновал проходную, стараясь не показать страх, который он испытал секунду назад. Тихо пройдя вдоль заграждений, мужчина незаметно свернул в лес. Когда же отошёл на безопасное расстояние от лагеря, то немного надорвал мешки, чтобы впустить в них воздуха.

Дядя Стёпа уже заранее знал, куда он повезёт ребятишек. Был у него неподалёку один знакомый священник антинацист, который с радостью брал к себе детей из лагерей. Товарищ Степана так уже десять детей вывез.

Через пару вёрст показалась часовенка отца Никодима.

— Батюшка, батюшка, вы дома, — мужчина постучался в дверь.

— Сын мой, что стряслось?

— Вот, — дядя Стёпа указал на ребят, — Ягод каких-то объелись, а немцы уж похоронили их.

— Ну, что ж ты стоишь, сын мой, клади на скамеечку их, будем отпаивать.

Прошло несколько часов. Дядя Стёпа, передав детей, незамедлительно вернулся в лагерь, перед этим сказав, что скоро вернётся с пополнением, а отец Никодим наконец закончил лечение Владика, Алёши и Фени. Дети наконец спали спокойно.

Наступило утро. Солнце едва взошло, когда Феня встала со скамейки и подошла к окну. Владик и Алёша, как обычно, спали взявшись за руки.

Феня посмотрела в чащу леса. Между деревьями стояла давно знакомая ночная гостья. Она приветливо улыбалась.

— Кап, капля, кать. Вам никогда об этом не узнать. И не моя в том вина, что тара каплями полна, — песенка растворилась в чаще, чтобы больше никогда не звучать для Фени, Владика и Алёши.

— Дочь моя, ты уже встала? Полежи ещё, восстанови силы.

Из-за двери показался священнослужитель с длинной бородой в потрёпанной рясе. Один его глаз перекрывало старческое бельмо.

— А кто вы? — спросила ничего не понимающая Феня.

— Отец Никодим меня звать. Я людям о Боге рассказываю.

— А кто такой Бог? — поинтересовалась Феня.

— Это тот, кто вам, дети мои, шанс на жизнь дал, кто помог вам здесь оказаться.

У маленькой Фени в голове промелькнула мысль, что их ночная гостья и есть Бог.

— Коль встала, буди и мальчишек, будем кушать. У меня хлеб и немного постных щей из крапивы есть.

— Кушать! — глаза Фени переливались искорками.

Как много радости в одном этом слове.

Девочка потрепала за плечи Владика и Алёшу. Близнецы помычали, поёрзали, потом приоткрыли глаза и, вздрогнув, резко вскочили со скамейки. Они ещё крепче взялись за руки, пока не понимая, что больше не находятся в бараке.

— Всё хорошо, Бог спас нас, пойдёмте кушать.

— Кушать, — блаженно промямлили хором близнецы.

На столе стояли ржавые жестяные кружки, надколотые керамические тарелки, железные блюдца и чугунные котелки. В них отец Никодим разлил щи. Батюшка пригласил детей за стол и начал читать молитву, крестясь и кланяясь. Дети не понимали, что он делает, но, по детской любознательности, повторяли за ним.

— Ну что же, дети мои, завтра отведу вас в ваши новые дома. Прихожане мои — люди добрые, вам у них хорошо будет.

Пока отец Никодим говорил, дети успели рассмотреть убранство часовни: покосившаяся полочка с образами, полуразбитые оконные стёкла, щели в которых были заделаны листьями, дверь, давно слетевшая с петель, церковная утварь, хаотично разбросанная по дому, тенёта в углу, покрывшаяся пылью.