Бухтарминские кладоискатели

Исправник с серебряной шпагой

Наконец настал день, назначенный на вскрытие церковной усадьбы. К этому времени от здания остался лишь фундамент на известковом растворе. А день выдался на редкость ярким, солнечным, с бодрящим свежим утром.

— У меня такое впечатление, что мы собираемся на праздник Первого Мая, а на самом деле идем заниматься гробокопательством, — поделился за завтраком Роман с Борисом Васильевичем.

— Ну, молодой человек, не надо так печально и грустно. Как предполагают мои эксперты из краеведческого музея, самая важная персона, покоящаяся на нашем погосте, — это зыряновский исправник, то ли Циолковский Алексей Осипович, то ли Оларовский Эпиктет Павлович, захороненные ещё в 1840–1850-е годы. То есть прошло более ста лет, и теперь это захоронение становится археологическим артефактом, а не каким-то объектом судебной или паталого-медицинской экспертизы.

— В любом случае будьте подальше и ничего не трогайте руками, — забеспокоилась Клавдия Николаевна. — Мало ли что, там может гнездиться инфекция.

— На этот счёт всё предусмотрено, — заверил Борис Васильевич, — там будет работник санэпидемстанции, он примет все необходимые меры. Главное, я думаю, надо действовать сугубо осторожно, чтобы не получилось, как с кладом купца Верёвкина.

— А что там произошло? — спросил Степан.

— А то, что экскаватором раздавили закопанный клад. А там, как на грех, оказался ящик с коллекционной посудой. Естественно, от неё остались одни осколки, и весь клад пропал.

— Да, действительно жалко, — не удержался Роман, всегда остро реагирующий на подобные музейные потери.

— Такой посуды, какая там была, сейчас не делают, — вставила Клавдия Николаевна. — Очень тонкая работа. Борис приносил осколок — одно загляденье! Да вы кушайте, кушайте! — вдруг спохватилась она, накладывая в вазочки сладости. — Это мёд с вашей же пасеки. И варенье малиновое там же варили.

— Да, такого мёда больше нигде в мире нет, — добавил Борис Васильевич. — А самый лучший — дягилевый, горный. И цветок-то так себе и не очень запашистый, этот дягиль, а вот гляди-ка, какой мёд! Мне ещё ваш папа, Пётр Иванович, делился на этот счёт. Любит он это дело — пчеловодство.

— И картошка зыряновская хороша, — вставила Клавдия Николаевна, — и помидоры местные — лучше не бывает. А в общем, нехорошее это дело — тревожить мёртвых, — вдруг снова она вернулась к главной теме дня.

— Согласен, мать, согласен. Но что поделаешь — не закрывать же карьер из-за десятка могилок. Всех перезахороним, как полагается по христианскому обычаю, на кладбище. Вот перенесли же братскую могилу борцов за советскую власть — и мы перенесём. Пора, нам пора! — вдруг заторопился Борис Васильевич.

В конторе их уже ждала сотрудница музея — пожилая женщина, скромно державшаяся в сторонке.

— Наталья Борисовна, — обратился к ней Борис Васильевич, — вот те ребята, что раскопали в тайге клад. Любите и жалуйте!

— А-а, бухтарминские кладоискатели! — живо отреагировала та. — Очень рада познакомиться. Что там у вас? Кузнецовский сервиз? Вот и хорошо. Да, мы возьмём, если вы не возражаете. Денег у нас нет, чтобы заплатить, а грамоту дадим. Оприходуем с резюме: дар братьев… Как? Дементьевы? Будет числиться как ваш дар.

— И ещё надо записать Свиридова. Пахома Ильича, — вспомнил Роман. — А денег нам не надо.

— Хорошо, хорошо, я вас понимаю, — сказала Наталья Борисовна. — Вы когда к себе едете?

— Собирались сегодня. Вот сейчас посмотрим раскопки и пойдём на автостанцию.

— Так зачем, поедем вместе, у меня «газик». Дорога-то есть?

— Есть, хотя и плохая.

— Вот видите, как хорошо всё получилось? — сказал Борис Васильевич и, не глядя на секретаршу, протягивающую ему бумаги, решительно направился к выходу.

— Так, я вижу, все в сборе — едем, не откладывая, на место. А ты, Василий Кузьмич, командуй, — обратился он к начальнику участка, — да предупреди Мартыныча, чтобы поосторожнее действовал, Знаешь, как говорят, опытный экскаваторщик ковшом может гвозди забивать. Пусть метровый слой снимает, а дальше только вручную. Мужики как, готовы?

— Да вот же они стоят с лопатами.

— Вот и хорошо, приступайте.

И, не дожидаясь указаний своего подчинённого, закричал экскаваторщику:

— Мартыныч, копай ювелирно, чтобы ни гу-гу!

— Да не беспокойтесь, Борис Васильевич, всё будет сделано первый сорт.

Громадный экскаватор ожил, заскрипел, ковш пришёл в движение, и через час работы приступили к копке рабочие с лопатами. Через какие-то полчаса лопаты глухо стукнулись о кирпич. Это всех озадачило: почему не дерево? Расчистили — оказалось что-то вроде склепа, в котором и стоял гроб.

— Листвяк, — признал рабочий, опустившийся на колени. — Должно всё сохраниться.

Гроб был из почерневших досок с бронзовыми, литыми ручками.

— Своя работа, — определил рабочий, — местное литьё.

Открыли крышку, рассыпавшуюся на полусгнившие доски. Все молча столпились вокруг могилы.

— Важный чин, — произнёс кто-то из присутствующих, а другой добавил: — В мундире, как военный, и со шпагой.

— Да, так было положено: все имели чины, по образцу военных, — снова сказал первый голос. — Хотя исправник — это полицейский чин, но они в то время представляли собой власть.

Когда все отхлынули, Надя с замиранием сердца и чуть не дрожа от ужаса, тоже заглянула в гроб. Там лежал страшный мертвец в истлевшем мундире, на котором можно было разглядеть ордена и даже шпагу на боку. Пугающе жутким был взгляд пустых глазниц на жёлтом черепе.

Рабочий санэпидемстанции торопливо заворачивал в бумагу перечисляемые музейшиками предметы.

— Не забудьте составить перечень забранных артефактов, — напомнил Борис Васильевич и вдруг, наклонившись, с удивлением произнёс: — А шпага-то, похоже, серебряная! Да, так оно и есть. Не заржавела, хотя и изрядно потускнела. А что, — продолжал он, — Колывано-Воскресенские заводы чеканили свою монету, серебра было навалом — чего им стоило втихаря от Петербурга изготовить такую вот дорогую игрушку? Так что, смотрю, недаром вы, Наталья Борисовна, приезжали к нам. Ценный экспонат, — добавил он, садясь в свой легковой «газик».

Начальник уехал, но до конца дня разрыли и другие могилы — видимо, служителей церкви. К сожалению, не так аккуратно, но предметов нашлось там ещё больше. Кроме останков ряс и одежды были медальоны, называемые панагией, и ещё какие-то блестящие знаки, ни наименования, ни назначения которых никто из присутствующих не знал. Ребятам же запомнилась обувка — штиблеты, видимо, когда-то хорошего качества, с подошвами из нескольких слоёв кожи. Вылезший, чтобы посмотреть на диковинную обувь, экскаваторщик Мартыныч важно и удивлённо произнёс, качая головой:

— Надо же, это для чего столько слоёв? Для скрипа или для гибкости, чтобы легче ходить?

А Станислав, бывший тут же, в задумчивости сказал:

— Где-то здесь похоронен и священник Соколов, и его дочь, разбившаяся при падении с лошади. Но теперь ничего не узнаешь, где их могила. В советское время порушили все надгробия. А ведь ещё француз Ламартин сказал: «На прахе умерших покоится Родина», а у нас повсюду кладбища превратили в парки. Хотя, может быть, это и не самый худший вариант. Сейчас не хотят вспоминать, как год назад чуть ли не посреди карьера раскопали нигде не отмеченное старинное кладбище, о котором не знали даже старожилы города. Из забоев вываливались человеческие кости, сыпалась чёрная труха от сопревших гробов, локоны рыжеволосых красавиц свисали с глиняных откосов. Черепа лежали, разбросанные по полю. Конечно, это было кощунством, но быстро всё кончилось — кладбище-то было небольшое. Это сейчас Борис Васильевич принял меры — выкопанные останки будут захоронены по-человечески.