Бухтарминские кладоискатели

Бурхат-хан

Как ждут люди весну, а потом лето, и как быстро пролетает и та и другая пора года!

Март с ослепительным сиянием солнца, сверканием снега и крепкими морозами по ночам.

Апрель с рыжими проталинами, сначала на пригорке, а потом стремительным расползанием по всем полям и лугам. С простенькой песенкой овсянки на протаявших дорогах, с бормотанием тетеревов, доносимым ветерком со стороны полосатых и пятнистых от нестаявшего снега гор.

Май с призывными и истошными криками кукушек, зазывающих в просыпающийся лес. С неистовым пением соловьёв и с шипящим посвистом пикирущих с неба лесных дупелей.

Лето — законная пора отдыха что для школьников, что для студентов, и как трудно усидеть дома или за школьной партой, когда сама природа зовёт и нет сил ей отказать! И кто же придумал эти экзамены — ненужную трату времени, да ещё с волнениями и тревогами! Наверное, это сухопарые, неулыбающиеся тёти с поджатыми губами и лысоватые дяди в очках и с потёртыми портфелями под мышкой. Так думал Стёпа, с тоской поглядывая на проснувшийся лес из школьного окна. А тут ещё предстоят вступительные экзамены в институт.

— Вот уж оторвёмся по полной! — заявил он Роману, в середине июня приехавшему на каникулы. Его привёз отец из Столбоухи на тележке, запряжённой Карькой. — Два месяца наши.

— Тебе же нынче поступать в вуз.

— То в августе, а сейчас только июнь. Гоша с Егором уже заждались.

— Скажи, подземный город заждался.

— Молчи, Рома, молчи. Почему-то ты не спрашиваешь про нашу хижину в Фомкином логу?

— Хижина само собой, а тайны чудской копи ещё не раскрыты.

— Тех тайн на целый век хватит и ещё останется.

Сверкая серебряными струями, шумит Хамир на шиверах и перекатах. Строптивая река Хаир-Кумин, она же Хамир, то грозно рокочет, упираясь в обомшелые утёсы, то утихает, кружась в каменных ваннах-ямах. По берегам разлившейся плёсом реки круглый булыжник-буловник тянется на десятки, а то и на сотни метров, и только звонкие голоса бегунков-зуйков да перекличка куликов-перевозчиков нарушают знойную тишину неторопливого летнего дня. И снова стремительный бег Хамира, входящего в крутой поворот. Зыбятся неясные тени в таинственной глуби реки; там ходят, плавно виляя хвостами, длинные, как щуки, таймени, играя, кружатся серебристые хариусы. Бывает, покажется в струях воды выводок узконосых уток крохалей, и вот уже нет их: то ли растворились они в сверкании солнечных бликов, то ли ускользнули, скрывшись за торчащими валунами реки.

Чёрная белка, мелькнув пушистым хвостом, перемахнула с пихтовой ветки на берёзу, ржавым голосом заголосила рыжая сойка. Закачались ветви, и из-за зелёной завесы выглянул человек, да не один, а двое.

За всё время, что кладоискатели посещали верховья Хамира, ни разу не видели они даже следа человека. Тем неожиданней была на этот раз встреча с людьми в устье Малой Логоушки. Сухопарые и очень смуглые, с серовато-коричневой кожей лица, два незнакомых человека сидели на тополевой колоде, с невозмутимым видом оглядывая подходящих ребят. На расстеленной тряпице перед ними лежали недоеденные ломтики чёрного хлеба, кусочки вяленого мяса и курт — сухой, как камень, овечий сыр. Видимо, пришельцы только что пообедали.

«Алтайцы», — догадались ребята. «Давненько не бывало их здесь», — подумал каждый из них.

Ни один мускул лица не дрогнул на лицах незнакомцев, явно пришельцев с чужого края, и даже приветствие ребят не заставило их переменить позу или пошевелиться.

— Здравствуй, — ответил один из них, лишь вынув дымящую трубку изо рта. — Далеко пошёл? — также бесстрастно спросил он — видимо, старший.

— Гуляем, туристы, — за всех ответил Стёпа. — А вы что, охотитесь?

— Зачем охота, летом нет охоты, — отвечал алтаец, — белка, соболь плохой. Нет никакой охоты. Разве что рябчик, маленькая птичка, но мы их не трогаем.

Чужеземец показал на скромный достархан:

— Кушать хочешь? Садись, покушай.

Догадываясь, что отказываться нехорошо, ребята присели рядом на корточки. Степа взял белый камешек сыра, называемого куртом, и, глядя на него, то же проделали остальные.

— Наверное, в Масляху идёте или в Столбоуху? — грызя неподдатливый курт, продолжал приставать Степан. — Торговать или просто так?

— Вот любопытный ты!

В сердцах алтаец стал выбивать трубку, сердито стуча ею о торец полена.

— Всё бы тебе надо знать, хотя и пацан. Предки наши тут охотились, тут похоронили. Пришли навестить. Ты гуляешь, мы гуляем, и никто нам не указ.

— А-а, могилки, значит.

— Могилки, какие могилки! Раньше хоронили — ставили избушки умершим, или просто на столбах в колоде, теперь и следа нет от них. Духи усопших тут везде! — Алтаец протянул руки к огню и стал быстро их потирать.

— Жарко, а вы руки греете, — не выдержал любопытный Егор.

— Зачем греть? Разве не знаешь, огонь очищает! — И, видя, что никто из ребят его не понял, добавил: — Огонь снимает всё плохое и прогоняет злых духов.

«Удобный случай, чтобы понять верования алтайцев». — Стёпа решил выяснить некоторые мучившие его вопросы и, показывая на Холзун, спросил:

— Хан Алтай?

Старший, наконец, улыбнулся:

— Зачем Алтай-хан, у нас теперь Бурхат-хан есть. — И начал спокойно пояснять: — Вы, русские, молитесь человеку, а кто такой человек? Песчинка по сравнению с горами. Мы молимся, глядя на вершину горы. Гора и есть Бурхат-хан. Небо — Бурхат-хан, река Бурхат-хан. Разве сравнится с ними человек?

— Я слышал, что тут, в горах, зарыты подземные клады, — продолжал Стёпа. — Это правда? Кто-нибудь их видел, эти клады?

— В наших горах всюду подземные сокровища, — назидательно сказал до сих пор молчавший младший алтаец, — но их охраняет злой дух Эрлик, и их брать нельзя. Кто видел, кто нашёл, тех никого нет в живых, — совершенно ровным голосом продолжал он. — Все уходят под землю. И вам там ходить не надо.

— Уходят под землю — проваливаются, что ли? Там что, дырки есть, подземные пустоты, пещеры? — делая вид, что ни о чём не знает, допытывался Стёпа.

— Я же говорю: там обитают злые духи, и никому не положено о них знать. И не только люди — животные тоже исчезают. Был — и нету, а куда делся, никто сказать не может. Ушли в подземное царство. Эрлик скушал или сами ушли — какая разница. Так рассказывают старые люди. Говорят, есть пещеры, но кто их видел, давно померли. А вы дальше куда пойдёте? — вдруг спросил он, возможно, для того, чтобы переменить тему разговора.

— Здесь невдалеке заночуем, да и назад, — соврал Степан.

— Дальше не ходите, там нехорошее место.

— А что, шайтаны утащат? — не без усмешки спросил Агафон.

— Жескарнаки или аламасты, а может, и сам Эрлик. У нас легенда есть, что там, в верховьях Хаир-Кумына, утопли девушки, и духи их до сих пор там обитают. За ними гнались злые люди, и девушки, чтобы не даться им в руки, бросились в реку и утонули. Место то называется Девичьи Затоны.

— Верно, там под водопадами есть глубокие омуты — что твои ямы, однако, больше пяти метров будет, — подтвердил Агафон, — и вода такая прозрачная, что всё дно видно, и как хайрузы ходят, тоже всё на виду. А если удишь, надо прятаться, чтобы рыба тебя не видела.

— Тоже мне скажешь! — слова Агафона не понравились Егору. — Человек тебе легенду рассказывает, а ты про хайрюзов!

— И на Холзун не ходи, — продолжал алтаец, — нечего вам там делать. Бывало не раз, люди с него не возвращались, а куда делись, никто не знает. Там даже стражи поставлены для охраны, каменные.

— Да, мы их видели, а кто их поставил?

— Кто поставил, никто теперь не знает. Они всегда стояли. И ни трогать, ни спрашивать о них нельзя.

— Это почему же? — возмутился Агафон. — Я здесь родился и вырос, и мои деды здесь жили. Я историю хочу знать, а вы — «нельзя»!

— Вы, белые люди, могилы наших предков копаете, землю портите, руду роете, всё разворотили, плохо всё делаете, — сердито ответил пожилой. — Раньше было всё — зверь и птица, — а теперь что? Тьфу, пусто!

Алтаец сплюнул:

— Ни охоты, ни красоты. А дальше что будет?

На том и расстались, но когда уходили, Стёпа оглянулся и увидел, как алтаец чем-то белым мазал рот откуда-то взявшегося деревянного божка.

«Успел вытащить из кармана и умасливает салом, — догадался он, и, поделившись этим с друзьями, предположил: — Это что-то вроде жертвоприношения. Они же язычники.

Роман согласился, добавив к сказанному братом:

— Жертвоприношение бескровное и безобидное, а ведь у многих древних верований бывали и человеческие жертвоприношения. Едва ли не все народы через это прошли. Бормотал же он что-то про какого-то Эрлика, кушавшего людей. А ведь алтайцы правы, — подвёл он итог, — цивилизация не одну пользу приносит, а природе — явный вред.

— А что насчёт Хана Алтая, — вдруг вспомнил Степан, — что ты об этом думаешь?

— А тут целая история. Как ты, наверное, знаешь, в средние века быть язычником считалось страшным грехом, чуть ли не преступлением, а алтайцы ими и были. Когда пришли русские, стали обращать их в православие. Они крестились, а сами потихоньку продолжали веровать в своих традиционных богов. Потом вдруг им понравился буддизм, и вместо Хана Алтая появился Бурхат-хан. Но он вовсе не конкретное лицо, а сама природа, силы природы. Славяне, в том числе русичи, тоже ведь через это прошли — через богов природы.