Туманный край

Трава вдоль берега стояла стеной, высокая, душная. Лис - обычный, не самый большой, сидел на плоском камне, обернувши вокруг себя хвост. Застыл неподвижно - ухо не дрогнет.

- Рыбачит, - тихо сказал отец, прикладывая палец к губам и прося не шуметь.

- Белый! - прошептал Скора.

- Да нет, седой. И совсем слепой. Но смотри...

Плеснула в воде рыба. Лис потянулся вперёд. Вытянулся в струнку. Метнулся. Ворох брызг. Рыба - в зубах. Лис медленно пошёл в зелёной травяной гуще, высоко задрав голову.

- Когда вижу его, всегда радуюсь. Живой, не попался никому на воротник. Слепой ведь бедняга, - сказал отец, следя глазами за зверем...

Острова Туманного края, соединённые в давние времена каменными мостами, ещё спали. Они рассыпались густо и часто, будто бусины из ноздреватого камня кагута на ладони бродяжки Веды.

Веда никогда не знала, что предвещает ее расклад, но протягивала ладонь каждому и мычала, радостно вскидываясь и заглядывая тебе в глаза. "Погадать?" - говорило ее доброе морщинистое лицо. Надо обязательно принять Ведин расклад, хоть ты в нем ничего и не смыслишь, не принять - плохая примета. Кто-то придумывал себе, что вот камни раскатились ровно, не набегая и не переча друг другу, - хороший знак. Кто-то высматривал сложившуюся фигуру, кто-то глубокомысленно молчал.

Скора не увидел ничего, кроме россыпи неровных камней, серых с серебристыми проблесками. Потоптался и вздохнул, разглядывая коричневую от загара и грязи ладонь перед самым носом.

- Хорошо, просторно легли, - улыбнулся отец, взял в свою руку ладонь Веды и осторожно сжал её пальцы так, чтобы ни один камушек не упал.

- Ну хоть надгробным холмом не сложились, - насмешливо брякнул, заглянувший в расклад незнакомый мужик, судя по ботам из овчины пастух с Высокого.

- На дулю похоже, или... - сказал всадник с островка Лысый, - на хвост?

Это уже торговый люд через Малую Пристань с других островов подтянулся. Вся округа собиралась на ярмарку. На мост торопились успеть. Обозы тянулись, вклиниваясь через одного своими телегами. Люди ругались, щёлкали бичами, звери шарахались. Вот смотритель моста, взгромоздившись на вышку, надсадно выпятившись толстым пузом, крикнул:

- Посторонись! Трихвост идёт! Ра-азойдись, целее будешь!

- Не верь глазам своим, моя девочка, мир прекрасен! - крикнула Веда то единственное, что всегда кричала.

Кто-то говорил, что это были слова волшебника, который не смог спасти Ведину мать, когда ту избил муж, отчим Веды. Кто-то рассказывал о том, что отчим продал всё стадо единорогов, которых пасли испокон веков Веды и мать Веды прокляла его. Кто-то говорил, что это крикнула Веде мать, умирая.

Трихвост потащился мимо телег и толпы. Старый дракон, такой старый, что никто и не знал, когда он родился и в каком гнезде. Огромные блёклые чешуины, сонный глаз - тусклым блюдцем, медленно проплывали к переправе. Дракон дышал с одышкой. На третьей части ползущей туши, наверное, это случилось, когда мимо двигался необъятный бок Трихвоста, тогда и мелькнуло на сером ослепительной каплей белое. Пушистое, знакомое. Белый клочок проплыл перед самым носом. Сердце дёрнулось отчаянно.

- Это же хвост Белого лиса! - Скора вскинул глаза на отца.

- Не верь глазам своим, моя девочка, мир прекрасен! - крикнула где-то далеко Веда.

- И впрямь хвост Лиса! - сказал отец. Он подумал, что "не может быть, Трихвост наглец ещё тот конечно, но он ведь кита третьего года спас".

Их телега с гончарной утварью торчала в очереди между двумя возами с зерном. Кудлатые жеребцы зерновозов от нетерпения пританцовывали, и то и дело выдвигались в образовавшийся проход. Гарцевали, возвращались в строй. Стоявшие в очереди от нечего делать цокали языками, хвалили, зачем-то приценивались.

- Придержи своих, зерновоз. Придавлю ведь, - прохрипел Трихвост, судорожно дёрнув головой, будто ящерица.

- А ты не лезь без очереди, - сонно качнулся тот, но лошадей опасливо потянул за повод. Завизжал, ерепенясь, каурый.

- Зачем лиса слепого обидел, старый чёрт, да ещё хвост бедолаги себе привесил? Для красоты, видать! - крикнул отец Скоры, запрокинув голову.

Стало тихо.

Скора видел, как задёргался глаз у отца, и сам забоялся за него, да и за себя, чего уж там, душа замерла. Трихвост, махина эта бездушная, поди, прихлопнет, не задержится. Но как же лиса жалко. Глаза отыскали на чешуйчатой шкуре белый, отчаянно мечущийся на ветру хвост.

Народ отхлынул от дракона.

Скора втянул голову в худенькие плечи, но настырно посмотрел в огромный глаз с узким зрачком, уставившийся на него. Глаз крутанулся с него на отца и обратно. Громыхнул будто гром. Туша затряслась. Гром стих. "Поди разбери, смеётся или рычит, сейчас прибьёт или подождёт", - зло сплюнул Скора.

А Трихвост вдруг встряхнулся и ощетинился весь! Скора похолодел. "Ну чего плеваться вздумал, придурок, только на отца гнев навлечь, меня поди эта туша и не заметит!"

Скора видел до мелочей лес чешуин, вставших на ребро. Запах пошёл удушливый, звериный. Лысое и противное серо-чёрное тулово змея в ложбинах, будто донышки высохших в раз озёр...

И вдруг вскрикнул.

Там, где трепыхался белый хвост, в одной из таких ложбин, лежал лис. Потянулся задней лапой, длинно так, всласть, и опять спрятал под себя. Спит... Лис спит! Сердце запрыгало радостно. Мрачное, безысходное, смертное, навалившееся вдруг рассеялось.

- Не буди, - пророкотал дракон. - Пусть спит бродяга. Отправился на дальний остров к другу, да силы не рассчитал. Он же медленно телепает. Смотрю, сидит у дороги. Так, уставившись на соседнюю ёлку, и попросил довезти.

Лис спал, свернувшись клубком, будто в гнезде. Чешуины улеглись, и хвост белым облачком замотался на ветру.

Послышался смех. Люди растерянно расходились, потому что смотритель на вышке уже кричал, крутясь во все стороны, чтобы торопились, "что я вам тут до ночи сидеть буду, как чайка на рифе"... И все заспешили. Телеги заскрипели, въезжая на каменные плиты моста. Ветер крепчал. Собирался шторм. Обычное дело - проезд будет закрыт. В шторм волной смывает всё, что окажется на пути у взбесившейся воды, мост заливало полностью.

Трихвост ждать не стал - по мосту пройти ему не успеть - подошёл к краю пристани, перевесился тушей вниз и скользнул с невысокого обрыва. Все ахнули, свернули шеи, чтобы посмотреть. Ведь старик давно не летал, сверзится в море, к Веде не ходи! И продолжали ехать. Возвращаться - плохая примета, всё пойдёт набекрень, неизвестное влезет в твои дела и перемешает их по своему усмотрению, идти надо только вперед.

А Трихвост вывернулся у самой воды, коснувшись брюхом гребней волн, и стал тяжело уходить влево, там противоположный берег пониже, легче будет приземлиться.

Вереница возов, телег, пеших и всадников тянулась до самой бури. Уже смотритель охрип, призывая не втягиваться больше на мост.

- Нельзя, вода высокая идёт! - орал он, вытирая катящийся градом пот.

Стояло душное затишье, как бывает перед грозой. Однако вода в проливе уже грозно поднялась, выгнулась. Между островами ещё тихо, но верхушка маяка на Маяковом уже была почти скрыта сеткой то ли дождя, то ли клочьями тучи.

Непогода она такая, что принесёт - не известно никому. Однажды принесла кита. Кит перегородил пролив. Возился так, что разворотил тушей берега, а сдвинуться с места не смог. Поднялась вода и затопила берлогу Трихвоста. Трихвост согнал лошадей со всей округи. Отыскал и вытянул из берлоги огромную бухту каната из воловьих хвостов, впрягся сам и тащил кита до глубокой воды.

Кит уходил и пел. Песня его нелепая, пронзительная долго висела над морем. Трихвост до ночи сидел на берегу. Скора тогда мотался поблизости, хоть отец и кричал ему, чтобы он уходил.

- Эти громадины придавят и не заметят. Может, и прольют потом слёзы, но придавят, тебе будет уже всё равно. Иди домой!

А Скора не мог отвести глаза от бухты из воловьих хвостов. Это какие же волы должны быть, если хвосты у них такие, что ему руками не охватить?! И Трихвост, и кит, и волы эти, они не здешние. Нет, не здешние. Но откуда они?

- Древние они, - сказал тогда отец, пожав плечами и опять тронул гончарный круг...

Смотритель ещё кричал, а волна уже перекатывалась через мост.

- Кажется, все успели?! - крикнули сзади.

- Кто-то шёл, когда поднялась вода! - раздался хриплый звучный голос зерновоза.

Зерновоз укрылся дерюгой, теперь выглядывал из неё, словно черепаха из панциря. Скора обернулся и стал всматриваться в мутную толщу воды, обрушившуюся, как если бы она уже где-то поднялась и шла, шла, пришла и свалилась на их головы.

- Говорят, Веда позади всех плелась, - глухо крикнул отцу ехавший рядом всадник, завязавший на голову и лицо шейный платок.

- Веда?! Эх, жалко! - выкрикнул в ответ отец.

А что тут ещё скажешь? Люди двигались в непогоде как привидения. Помогали застрявшим. Отец отдал запасное колесо рыбакам с Маякова острова. Те крикнули, что вернут обязательно, что они должники, что отец им как родная мама. Скора рассмеялся, уже не замечая дождя. А дождь вскоре стих до малого, но продолжал настойчиво барабанить, приводя в окончательную негодность выходные платья и бархатные жилеты, жёлтые кожаные башмаки и нарядные плащи. Размытая скользкая дорога казалась бесконечной.

Голоса меняющих колеса, выясняющих, не смыло ли ещё кого волной, ругань хозяев столкнувшихся телег... А вдруг и правда последней шла Веда? Вспоминалось её приветливое лицо и какие-то совсем прозрачные глаза. Ветер то стихал, то усиливался, но уже не был таким страшным, как в первые минуты шторма.

- Буря ещё может набрать силу, это затишье обманчиво, - крикнул, стараясь перекрыть шум воды и ветра, поравнявшийся с ними молочник. Он часто покупал у отца кувшины для молока и миски для творога. - И что толку, что платили маяковым за предупреждение о непогоде всем миром? Они сами не знали, что приближалась буря!

- Море обманчиво, - мотнул головой отец.

Дорога уже петляла между холмами. Значит, скоро откроется Яблочное, поселение, где раз в году проходила ярмарка.

- А волшебник придёт в этот раз? - спросил Скора.

- Не знаю, сынок. Пусть приходит. А может, он обиделся на нас? Иначе как могла разразиться такая буря, когда все люди переходили мост? Когда я везу с собой белого единорожка? Метеля зерно везёт, Онопля - молоко да творог. А? Никогда такого не было. Будто сумерки ночные не расходятся до конца. Оно ведь, ночью, понятное дело, всякое случается, на то и ночь. Слабину людскую чует, темнота расселяется повсюду, цепляется, если место есть. А ты ей места не дай, хоть миску новую, хоть лепёшки хлебные, да подсунь. Она и скукожится, скучно ей станет. А если что чудесное случится, колокольчик вдруг певучий слепится или звезда упадёт, для тьмы совсем смерть! Известное дело, хорошо, если поблизости волшебник есть. Хоть наш и чудак совсем, и больше на злого нетопыря смахивает. У него, говорят, из тыкв такое родится, что даже произносить неохота. Волшебники они ведь тоже люди... А у меня единорог этот никак не выходил, чернеет и всё, на три раза перекрашивал.