Ележивика

Елена Зайцева

(1 голос)

0 0

Аннотация: Грустная история о том, что не холодных мертвецов надо бояться, не сумрачных призраков, а вполне себе живых. Казалось бы - чего страшного-то?..

Книга добавлена:

12-01-2023, 12:58

135

Содержание

Начало

Читать книгу "Ележивика"

1 2 3 4 5 6 7

Колычев шёл на работу, подсвечивая себе фонариком. Заря только-только занялась.

Ему как-то сразу не понравилось то, что он обнаружил, едва выйдя за калитку: по свежевыпавшему снежку тянулись следы саночных полозьев, а между ними - две довольно толстые дорожки, прочерченные чем-то, что, по-видимому, свешивалось с этих санок. Следы того, кто вёз, направлялись куда и Колычев - из села.

Когда всё это не свернуло ни в один из дворов, стало совсем досадно. Дорога вела прямёхонько к ветхому зданьицу аэропорта. Что и кому там делать? "Аннушки" не летают два года как, осталась только вертолётная площадка, ничего регулярного, одно только экстренно-запасное. Если же какая-нибудь взбалмошная бабулька решила бы, что экстренное - это буквально сию секунду, так она бы в такую рань не к аэровокзалу побежала, а к Колычеву, его начальнику.

В общем, ничего хорошего странные следы не сулили и, как всякое странное, были очень не вовремя. Сегодня, кроме всего, предстояло ещё и со снежком повозиться, и всё в две собственные руки, нет других сотрудников в аэропорту. Не сегодня-завтра и аэропорта не будет, переведут в посадочную площадку, так пригрозил начавиаотряда, сказал - готовься, командир. А когда "командир", значит, дела плохи. При хороших-то делах Константин. Или, иногда, Михалыч.

На полпути он выключил фонарь и теперь шёл, полагаясь на синий утренний свет, глядя себе под ноги, в загадочные следы, а на самом деле - в свои невесёлые мысли. Хорошо хоть, снега выпало не много, не увязал в нём по колено, как это было в прошлый раз...

- Э-ы! У! Ууу!

Колычев вздрогнул. До аэровокзальной избушки оставалось метров сто. Зычно-невразумительное приветствие, долетевшее до него оттуда, издавал несомненно сельский дурачок, Витюша.

Какой именно у Витюши диагноз, никто сказать не мог. Говорили, что его мать живёт где-то в райцентре, в Ясенево, а сам он жил у своей восьмидесятилетней бабки, Дусаковой, которую все называли Дусей.

Старуха была крайне нелюдимой, зато изумляла своей работоспособностью. Маленькая и сгорбленная, она не производила впечатления сникшей или придавленной годами, скорее уж согнутой удобным для работы образом. С грядок её не сгоняло даже полуденное солнце, а снег она чистила так, что, казалось, именно перед её сараем и калиткой он какой-то другой, более лёгкий. Пятнадцать кур и петух. Восемь уток. Кудлатая полуодичавшая коза Бяшка.

Кто-то считал, что Дуся живёт ради слабоумного внука, кто-то - что она уже и сама не вполне в уме и занимается всем по накатанной, не соображая ради кого или чего, просто потому что всю жизнь так прожила и ничего другого не знает. У Колычева не сложилось на этот счёт никакого мнения. Он перебрался в Кривцово семь лет назад и обо многих вещах мог судить только со слов. Без всяких слов было ясно одно: если Дуся и старалась для Витюши, он этого не понимал.

С его возрастом сельчане запутались (тридцать с лишним, сорок) и только твердили - как дитя годовалое. В это Колычев тоже верил на слово, годовалое так годовалое. Детей к своим сорока шести он не нажил и возраст их разделял так: "карапуз", "уже в школу" и "подросток". До школы Витюша сильно не дотягивал.

Он всё время лыбился своим полубеззубым ртом, повторяя отдельные звуки и слова целиком, изредка самые простые предложения, был совершенно безобидным, всегда одинаково довольным.

Волосы у него были очень редкие, на висках и приплюснутом затылке их не было совсем. Поначалу Колычев думал, что это от природы, но потом увидел, как Витюша, впадая в некую разновидность задумчивости, наматывает их на палец и тянет, тянет...

Однако и эта "тянущая" задумчивость не делала его менее довольным. Вытягивая волосы, он был так же доволен, как и не вытягивая. Похоже, он никогда не расстраивался, не грустил. Задумываясь, всё так же лыбился.

Ростика он был небольшого, с тонкими руками, тонкими кривыми ногами и широким торсом. Ходил прихрамывая. Иногда с силой прижимал руки к туловищу, а иногда начинал ими размахивать, словно распугивая невидимых насекомых.

Насекомые не исключались и настоящие - от Витюши довольно сильно несло. Немытым телом, затхлостью. Он мылся только летом, на запруде, да и не столько мылся, сколько играл - заходил прямо в одежде, лупил по воде ладонями, брызгал себе в лицо, приседал и резко подпрыгивал, сопровождая это любимой песней - наА, наА!

Однажды Колычеву довелось наблюдать эту водную забаву собственными глазами. Он укреплял тогда крыльцо и пришёл на запруду за песком. Хороший, белый песок - только на маленьком пятачке, возле плотинки, именно туда, след в след за "командиром", махая руками, как мельница крыльями, пришагал и Витюша. И сразу в воду.

Вроде бы безобидное зрелище, нелепейшее, но безобидное, а было в нём что-то такое... Запах, видимо от влаги, стал острее. Вытянутое лоснящееся трико пузырилось. Рубашка расстегнулась. Узкие мокрые дорожки волос лезли в глаза и чёрный провал рта - Витюша отплёвывался, пел и смеялся одновременно. Под носом тоже запузырилось. Колычева охватил приступ жути вперемешку с брезгливостью, а потом подступила натуральная тошнота, и пришлось почти бегом бежать с той запруды, даже четверть мешка не накидал. "Смешно дураку, что рот на боку", - буркнул он. "НаА!" - снова подпрыгнул Витюша, выдавая очередную порцию сопливых пузырей, и Колычева чуть не вывернуло.

С тех пор всякая новая встреча вызывала если не чётко различимую тошноту, то что-то очень на неё похожее. Благо случались такие встречи нечасто - Витюша жил на другом краю села, по большей части там и слонялся. Поговаривали, что частенько он забегает домой перекусить.

Там же, неподалёку от дома, были у него и свои игрушки, и они ему не надоедали: сельская рында (кусок рельсины, подвешенный к турнику), шины перед заброшенной почтой (раньше в них были клумбы), большие двойные качели-лодочки, тополь с удобно расположенными ветками-ступенями.

Если бы Витюша проявлял какую-нибудь особую активность в поиске новых приключений, то вероятнее всего и не дожил бы до этих лет. Но он был довольно консервативен. На другой конец села и то заходил нечасто, а до аэропорта на Колычевской памяти добредал ровно четыре раза и всё по теплу.

Это был пятый. Нехарактерный, получается. Зимний.

- У! Тут! - снова проголосил Витюша. Слышалось больше как "туть".

Колычев светанул фонарём и сразу же пожалел. Плотный белый луч странно подействовал на дурачка.

- Туть, туть! - заверещал он не своим голосом. От этого голоса сердце у Колычева стукнуло лишний раз, и стало очевидно, что Витюша притащился не просто так, что-то случилось. Что-то очень нехорошее.

- Туть. - Теперь, когда он не звал и не верещал, голос был мягкий, расплывался вместе с улыбкой. Дурачок указывал неразгибающимся пальцем на крыльцо (он был без рукавиц, хорошо хоть в куртке и шапке).

Следы от саней и неизвестно чего именно туда, за крыльцо, и вели.

- Матерь божья, что ж такое...

На санки была наброшена старая, с выбивающейся там и сям ватой, фуфайка, а из-под фуфайки торчали ноги. Худющие, с пигментными пятнами и всем тем, что проще всего было так и обозначить - старость.

Колычев обернулся на Витюшу. Дурачок, как обычно, улыбался. И всё-таки, почудилось "командиру" или нет, была в этой улыбке какая-то жалкость, а в любопытстве - напряжение. Некстати заметилось, что зимой от него не пахнет.

Колычев откинул фуфайку.

На санках была Дуся.

Она сидела, изогнувшись крючком, головой касаясь коленей. Спутанной, со множеством узлов и петель верёвкой она была привязана к санкам, к спинке.

Не каждого взрослого бы на эти санки уместили, но старушка была маленькой, её труп поместился как влитой, только пятки упирались в снег.

То, что это труп, было ясно сразу, но Колычев, на всякий случай, а не из здравого смысла, проверил пульс, обжигая руку льдом неживой кожи на морозе. Дуся заледенела, стукни по ней палочкой - зазвенит.

Старуха была в короткой ночнушке по колено и тёмной вязанной безрукавке. И впервые в жизни Колычев видел её без платка: белый пух волос практически не прикрывал маленький, будто усохший, как и всё остальное, череп, и казалось, что от любого ветерка эти пушинки начнут разлетаться на все четыре стороны.

- Витя... - снова обернулся он к дурачку, собираясь спросить нечто настолько глупое, что язык не поворачивался. Но собрался, спросил: - Витя, ты понимаешь, что твоя бабушка умерла?

И Витя, не переставая улыбаться, кивнул.

- Ну и зачем ты привёз её сюда? - вглядываясь в Витюшину улыбку, спросил Колычев. - Это же не сюда, это же... - Он замолчал и махнул рукой, гася свой никчёмный порыв объяснить что-то глубоко слабоумному.