Паучиха

— Ну же! Ну...

Мужчина хрипло рассмеялся и качнулся вперед, встречая мое ответное движение, а я ахнула восторженно, принимая его в себя.

Он не спешил, двигался дразняще медленно, а я сгорала от нетерпения, от этой жажды, которую я испытывала впервые в жизни, цеплялась за его плечи, шептала что-то в губы, сама не понимая что, а потом выкрикнула — надрывно, почти зло:

— Быстрее! Я прошу... быстрее! Я... не могу больше!..

А он словно только и ждал, что я начну его умолять: ускорил движение, усилил напор, заставляя меня кричать и извиваться под ним, отдаваясь нарастающему напряжению, пока меня окончательно не накрыла волна мучительного восторга, а потом не схлынула, оставив умирать на влажных от пота простынях. И тут же — его волна, отдавшаяся внутри новым жарким взрывом, и шепот — прямо мне в губы:

— Санния... Санни.. Моя Санни...

Эта ночь была долгой. Нежной... Страстной... Жаркой... Я позволяла тонким пальцам мужчины изучать мое тело — и сама изучала его. Мы ласкали друг друга, сходились в причудливом танце для двоих, задыхались от восторга, шептали что-то неразборчивое во тьме, завоевывали, покорялись... Любили.

Проснулась я в одиночестве. Неудивительно — это я могу позволить себе до обеда валяться в постели, а канцлер рано начинает свой рабочий день. Оно и хорошо: не уверена, что могла бы спокойно смотреть ему в глаза после всего, что было этой ночью.

Я вообще старалась об этом не думать, иначе становилось как-то неуютно и даже страшно. Мучили сомнения и что-то похожее на чувство вины, а уж его-то я никак не могла себе позволить. Поэтому на ежедневную встречу с канцлером я отправилась, взяв себя в руки и стиснув зубы, и сидела в кресле, гордо выпрямив спину и всем своим видом показывая, что происходившее между нами не имеет никакого значения и никоим образом меня не тревожит.

По виду самого канцлера вообще не представлялось возможным определить, что он чувствует на самом деле. С серьезным и сосредоточенным лицом он раскладывал передо мной бумаги, объяснял их содержание, показывал, где требуется моя подпись, что-то толковал о налогах и посольстве одной из соседних держав...

Я слушала. Слушала и не слышала, пораженная внезапным осознанием простой истины: да, он истинный Повелитель. Он правит этой страной и знает, как это делается. В отличие от меня, которую никогда этому не учили. Сначала был отец, потом канцлер, а я могла позволить себе танцевать на балах, совершать конные прогулки, менять наряды по нескольку раз в день и... жалеть о своей незадавшейся жизни. Пока канцлер правил страной. И вот нынче вечером он умрет, а я останусь один на один со всеми этими дорогами, налогами, посольствами и множеством других непонятных вещей, о которых не имею ни малейшего представления. И что будет со мной и с моей страной?..

Погрузившись в новые для себя переживания, я не услышала, что канцлер уже закончил свой доклад и, не дожидаясь моей реакции, начал раскладывать по папкам многочисленные бумажки. Бездумно я смотрела на ловкие движения его тонких пальцев, а тело вспоминало их прикосновения, отзываясь внутренней дрожью.

Уже на выходе из кабинета меня накрыла новая волна осознания: я провела эту ночь с мужчиной и получила от этого удовольствие. Мало того, за всю ночь не было ни одного момента, когда бы я почувствовала себя неловко, когда бы он позволил себе смутить меня. Нет, он был терпелив, нежен, чутко реагировал на мои желания и управлял ими, пробуждая во мне то, чего я о себе прежде не знала. Этой ночью я стала женщиной. В двадцать пять лет, после трех неудачных браков. С мужчиной, которого ненавидела и боялась, в котором видела убийцу, уничтожившего мою репутацию. И — надо наконец честно себе признаться — с мужчиной, который мне нравился. С мужчиной, который умрет нынче вечером и никогда больше не прикоснется ко мне.

Эта мысль заставила меня оцепенеть. Я сидела в своей гостиной, почти ни на что не реагируя, отмахнулась от горничной, которая предлагала помочь мне переодеться, отказалась от ужина. Все это время в моей голове билась одна-единственная мысль, которую я не желала принять, допустить до своего сознания, позволить ей прозвучать и быть понятой.

Но она все-таки прозвучала. Не вслух, но мысленно я наконец произнесла эти слова: «Я — убийца. Я — паучиха. Я стала тем, кого во мне видели окружающие». И — осознание: где-то там, на другом конце паутины дворцовых коридоров с минуты на минуту смерть придет к тому, кто этой ночью стал для меня всем. К моему мужчине. К отцу моего будущего ребенка.

И я сорвалась с места, выскочила из комнаты, побежала по коридорам, заставляя сторониться удивленных слуг. Нет, я знала, что помочь ничем нельзя — противоядие надо было принимать вместе с ядом или почти сразу после него, иначе смерть неминуема. Но.. я могла бы успеть попросить у него прощения. Могла бы не дать ему умереть в одиночестве, проведя с ним последние минуты. Могла бы закрыть ему глаза в последний раз, чего не делала ни для одного из своих мужей...

Когда я, запыхавшись, ворвалась в апартаменты канцлера, он сидел в кресле и читал какой-то документ, который тут же отложил при моем появлении.

— Я знал, что ты придешь, — сказал он спокойно, поднимаясь с кресла мне навстречу.

— Знал? — ошеломленно выдохнула я.

— Конечно. Я дал тебе время подумать.

— Но... я... — мне никак не удавалось совладать с дыханием.

— Не было никакого яда.

— Но как же?..

— Я подменил капсулу еще накануне.

— Ты знал?!.

— Я же знаю, все, что происходит во дворце, — мягко улыбнулся канцлер. — И пока ты не начала задавать новые вопросы, я попробую предварить их: я не убивал этих остолопов, твоих мужей. Первый консорт действительно свалился с лошади без посторонней помощи. Второму помогли отправиться на тот свет, но я тут совершенно ни при чем: бедняга столь ответственно отнесся к возложенной на него задаче, что не мог позволить себе ударить в грязь лицом и выпил купленного по случаю средства для усиления мужской силы. Его можно было бы спасти, если бы кому-то могло прийти в голову, что он не наслаждается близостью молодой супруги в ее спальне, а корчится от боли в собственных покоях. А утром было уже поздно. У третьего же действительно было слабое сердце, несчастный знал о двух предыдущих смертях, был перепуган и накрутил себя до приступа. Вот и все загадки, моя драгоценная...

Он положил руки мне на плечи, притянул меня к себе и жарко зашептал в ухо:

— Я знал, что ты придешь ко мне... Что ты будешь моей... Санни... Милая Санни... Моя Санни... Ты родишь мне дочь, а потом — когда-нибудь — и сына...

— Но... у повелительниц не может быть сыновей. Только дочери.

— Кто тебе такое сказал, глупышка? — он сел в кресло и усадил меня к себе на колени, как ребенка. — Милая, ты так мало знаешь... Мне жаль, что тебя ничему не учили.

Он прав. Не учили. Просто мама ушла слишком рано, а отцу никогда не было до меня дела. Все, что я знала, было мне известно из книг — но никто никогда не подсказывал, какие книги лучше выбрать для чтения, — и подслушанных обрывков чужих разговоров.

— Мне тоже.. жаль. Но ты ведь расскажешь мне?

— Все просто, милая: первенцем, наследницей может быть только девочка, но потом у Повелительницы могут быть и другие дети, и для их зачатия не нужны никакие Благоприятные Ночи. Просто мало кто из Повелительниц решался на второго ребенка, потому что над ними больше не довлел долг, а рядом не было любящего мужчины... А у тебя есть, — с этими словами мужчина ухватил меня губами за мочку уха, заставив на мгновение прикрыть глаза от удовольствия, — и твой мужчина мечтает, что когда-нибудь у него будет не только любимая женщина, но и дочь, а потом и сын.

— Но... как же... Вот вырастет дочь, она будет наследницей, потом Повелительницей, когда придет время. А мальчик? Что достанется ему?

— Ты думаешь, мне нечего оставить в наследство собственному сыну? — канцлер ухмыльнулся. — У меня, к твоему сведению, имеется титул и земли.

— Да?! — неподдельно изумилась я.

— Мало того, дорогая, — вкрадчиво прошептал мужчина, касаясь губами чувствительной точки под самым ушком, — у меня еще и имя есть.

— Какое? — на сей раз я была по-настоящему заинтригована: оказывается, за простым словом «канцлер» столько всего скрывается!

— Меня зовут Рэймо.

— Мне нравится твое имя, — и я сама потянулась губами к мужчине, коснулась шершавой щеки, потом уголка губ, позволила себе приникнуть к его рту, а затем и вовсе расслабилась, отдаваясь на его волю.

Отстранившись после долгого поцелуя, я посмотрела на своего мужчину, словно увидела его впервые.

И подумала, что он, оказывается, еще очень молодой. И... красивый.

А потом я уже не могла больше ни о чем думать...

31 декабря 2015 г.