Верлиока

По стенам были развешаны пучки чертополоха, купальницы, именуемой в народе одолень-травой, и еще каких-то сушеных растений, от которых исходил пряный дурманящий аромат. Они перемежались репродукциями картин Босха и Гойи. В углу стояла ступа с вставленной в нее метлой, как у Бабы-яги. Под потолком болтались мумифицированные летучие мыши, на полках дощатых шкафчиков выстроились в ряд стеклянные сосуды с плавающими в прозрачной жидкости жабами, рептилиями и уродцами непонятного происхождения и весьма отвратительной наружности. На просторном столе лежало ожерелье из звериных клыков, а под ним – развернутый свиток, покрытый непонятными значками.

– Подходящая берлога для черного мага, – подытожил Вадим громко и раздельно, чтобы не выказать сдавившую сердце оробелость. – Мужички сюда не добрались…

– Думаешь так почему? – продребезжал съежившийся Пафнутий.

– Все цело. Ни одной склянки не р-разбили, а в них наверняка спирт.

– Пойдем отсюда, а? Нет же никого…

– Мы, видимо, под домом Чучумова. Это подпол, из него должен быть лаз наверх.

Вадим прошелся вдоль стен, сдернул висевший на двух гвоздях гобелен с изображением плюющегося огненной слюной страхолюдного василиска, и их взорам открылась потайная дверка. Она была закрыта, но не заперта. Вадим взялся за медную ручку и потянул на себя.

– А надо нам туда? – Фонарик в руке Пафнутия ходил ходуном, сам новгородский трюкач был белее мела.

– Чего ты дрожишь? Р-раз уж попали, куда хотели, надо оглядеться. Ясно одно: в этом погребе Чучумов проводил свои магические эксперименты. А когда в усадьбу завалились погромщики, он ушел через подземный ход, поэтому его и не нашли. Все заранее предусмотрел, чародей хренов!

– Делать наверху нам что тогда? Разбито, разворовано все там…

– А ты не забыл, что кто-то наших товарищей ухлопал? Если здесь контра прячется, мы обязаны ее ликвидировать. Вперед!

Вадим рванул дверку, вывалился из подвала в небольшой зальчик, мозаичный пол которого усеивали обломки гипсовых скульптур, и сразу определил, почему грабители не заметили ход в святая святых статского советника: дверка была хитро замаскирована и сливалась с затейливым барельефом.

– Здесь тоже никого, – произнес Вадим, и по зальчику загуляли отголоски.

– Фонарик погас, – печально проинформировал сзади Пафнутий.

– Держись за меня. В случае чего стреляй на любой шорох.

Вадим переступил через порожек, и тут началось!

Зальчик озарился блескучими огоньками, они мигали, вспыхивали, слепили глаза. Но хуже света был замогильный вой, разнесшийся по всему дому. В нем слышался и хохот гиен, и душераздирающий ор одуревших мартовских котов, и противный скрежет несмазанных петель, и трубный глас посланцев из высших сфер…

Вадим на несколько секунд потерял над собой контроль, зажал уши, заметался по прямоугольному пространству, наталкиваясь на разбросанные всюду куски статуй. Потребовалось время, чтобы справиться с панической атакой. Глубоко дыша, он привалился спиной к стене и отлепил мокрые руки от ушных раковин. Вой не прекращался, огни все так же вспыхивали и гасли.

– Пафнутий!

Он позвал сначала слабо, но голос не прорвался сквозь какофонию, и он крикнул:

– Пафнутий!

Ответа не было.

Вадим отошел от стены, на нетвердых ногах шагнул к подвальной двери. Пафнутий лежал ничком, перевалившись через порожек, недвижный, как изваяние. Световые сполохи резали глаза, но Вадим все же разглядел знакомый дротик, застрявший в шее новгородского ловкача.

Он заревел от безысходности и негодования. Выпалил из нагана по огонькам и ринулся к двери, что была напротив. Она вела в анфиладу комнат с высокими стрельчатыми окнами, забранными сеткой из светлого металла. За окнами царствовала погребальная ночная чернота.

Вадим помчался наугад, размахивая револьвером, и стрелял во все стороны, не разбирая, куда летят пули. Но вот в конце анфилады из боковой комнаты выдвинулось что-то невиданное – человек не человек, минотавр не минотавр… одним словом, страшилище или, как писали в церковных книгах, порождение ехидны. Всплески огоньков, разбросанных по всему особняку, все так же мешали сфокусировать зрение, поэтому пугало виделось Вадиму лишь в самых общих чертах. Две ноги, обутые в ботинки, а впереди еще три, прямые и тонкие, как трости. Над ними – мешковатый купол, скрывающий все, что выше. А в куполе – выпуклое остекленелое око.

Имел ли этот циклоп плечи и, собственно, голову, Вадим не понял, да и не задавался он сейчас физиологическими вопросами. Сходя с ума от окружавших его кошмаров, он проблеял нечто бессвязное и бессмысленное и выстрелил в застывший зрак чудовища. Брызнуло колкое крошево, и сей же миг в зашеек Вадима впилась острая игла. Он пошатнулся, плоть потеряла чувствительность, мозг затуманился, и жизнь погасла, как лампа, в которой кончился керосин.

Разлепив веки, Вадим удивился. Вокруг все белым-бело, но он не в заметенном пургой лесу, а в большой комнате, освещенной электричеством и довольно-таки прогретой. Что это: рай, ад? Но в небесных селеньях не разило бы нашатырем, да и лампочки накаливания там вряд ли в ходу.

Получается, спасли, откачали и он в больнице? Тогда почему в ней такие же стрельчатые окна, как в усадьбе Чучумова, а вместо удобной пружинной койки пациент лежит на занозистом деревянном столе, перепачканном засохшей краской и напоминающем верстак?

Вадим приподнялся, пощупал шею. Дротика в ней не было, рана слегка поднывала и чесалась, как после комариного укуса. В суставах поламывало, но, в общем, ничего, терпимо.

Сев, он машинально взял свое пальто, кем-то свернутое и заботливо уложенное в изголовье вместо подушки, накинул его на плечи, нашел в кармане револьвер без патронов, встал, подошел к окну и всмотрелся в ночную темь. В комнате и за ее пределами – безмятежный покой, никакого вытья, ничто не мигает, свет ровный, смягченный матовыми плафонами.

Так-так-так… Вадим уловил шаги за дверью, волчком развернулся и выдернул бесполезный наган. Стрелять нечем, но оружие в руке само по себе придает уверенности.

Дверь отворилась, и в комнату вошел давешний старикашка. Бородища, седые космы – все при нем, только батога нет.

– Ты?! – Вадим, охваченный ненавистью, забыл обо всем и исступленно надавил на спусковой крючок; но револьвер щелкнул вхолостую.

– Ай-я-яй, Вадим Сергеевич! Сколько ж в вас ожесточения! Разве так можно? – промурлыкал старик голосом Барченко и принялся совлекать с себя маскарад.

– Александр Васильевич? – Ошарашенный Вадим во все глаза глядел на шефа. – Это вы?..

– А вы мнили, что я червец книжный и токмо пером по бумаге водить умею? Я, батенька, егда в Петербурге учился, в гимназическом театре лицедействовал. Помню, однажды патера Лоренцо из «Ромео и Джульетты» изображать довелось…

Он стащил с себя крестьянский наряд, отцепил бороду, сбросил с головы парик и ваткой стер со щек грим. Поморгав, надел свои круглые очочки.

– Сложновато, знаете ли, без окуляров. Зеницы мои зело попорчены, еще со студенчества оптику ношу… Молвят, будто в Швейцарии давно уж линзы специальные изобрели, чтобы прямо в глаз вдевать, под вежду. Но до нас еще не дошло, да и сомнение имею, будет ли удобно…

Слушая степенный говорок начальника, Вадим пытался собраться с мыслями.

– Александр Васильевич, зачем это все? Что за святочный вертеп?

– А что было с вами делать? Когда вы про нечистую силу и Клинский уезд заговорили, я сразу смекнул, что мои наказы вам впрок не пойдут. Наперекор сделаете, поедете самочинно проверять… А вам сюда нельзя было.

– Почему?

Барченко вздохнул, сел на верстак и стал размеренно набивать табаком любимую трубку.

– Ладно… Поелику таинство сие вами уже, почитай, раскрыто, обскажу то, что в пределах допустимого. А когда получите официальное дозволение, тогда и все прочие нюансы прибавлю.

– Какое дозволение? Какие нюансы? – Мозги у Вадима бурлили, и он готов был низвергнуть на интеллигентнейшего шефа потоки площадной брани.

– Ведите себя благочинно, Вадим Сергеевич, – урезонил его Барченко и, пыхнув дымком из трубки, приступил к разъяснениям: – Волею Совнаркома при нашей особой группе создается лаборатория нейроэнергетики. Не скрою, моление об этом исходило от меня многогрешного, обаче не аз един к сему причастен…

– Что за лаборатория? Чем она будет заниматься?

– Изучением сверхспособностей человеческих. Наипаче мыслительных волн, сил невещественных и тому подобного. Удовольствуйтесь покуда сим речением, большего сказать не уполномочен.

– А при чем здесь Клинский уезд и вся эта дьявольщина?

– Покамест нам храмину научную в Москве воздвигнут, не один год пройдет. К тому ж некоторыми экзерсисами удобнее не в столице заниматься, а на лоне природном, вдали от мирского шума. Проще говоря, выбил я для лаборатории еще и филиал в Подмосковье. Наладились для него место подыскивать и набрели на оное поместье. Почитал я про него, чертежики просмотрел – все мне приглянулось. Тут и обоснуемся.

Мысли Вадима мало-помалу обретали упорядоченность, хотя многое еще оставалось непонятным.

– Глухомань, болота, дремучесть непролазная… Это, по-вашему, подходяще?

– И славно, что дремучесть! Никто сюда забредать не станет, особенно после того, как молва стоустая по деревням разнесла, что ведьмаки тут свои шабаши устраивают. Крестьянство малограмотное отныне на пушечный выстрел эту усадьбу обходит. Ну а мы свои тропки потаенные проложили, о них никто, кроме спецотряда, понятия не имеет. А спецотряд товарищем Бокием одобрен, человецы проверенные, не выдадут…

– Это что же получается, – заговорил Вадим, проникая в суть задумки руководства, – молва эта неспроста пущена? Намеренно?

– Не без того. Народец и сам, конечно, постарался. Нагородили турусов на колесах… У нас в глубинке такие выдумщики обретаются, что прямо раздолье для этнографов!

– Стало быть, вы узнали, что я еду в Загорье… да еще и не один… и р-решили мне помешать?

– Разве вам помешаешь! – Барченко усмехнулся и спичкой взрыхлил табак в трубке. – Вы, коли чего во главу себе вобьете, так вас с пути не своротить. Вот и удумал я вам подыграть. Обрядился позанятнее и вчера ночью на гидроплане прилетел…

– Гидроплан! – воскликнул осененный Вадим. – Железная птица, которая садится на Сенежское озеро!

– Она самая. Да не какой-нибудь французский «Левек», а наш, отечественный. Летающая лодка Григоровича, слышали? Ей ни аэродромы не нужны, ни посадочные полосы… Мы на ней сюда уже пять тонн строительных материалов и оборудования перевезли. Хоромина сия, хоть и прочна, однако ж ремонта требует изрядного… – Барченко погладил заляпанный белилами стол.

– А потом что? – выпытывал Вадим. – Завели вы нас на опушку, аэросани испортили, сами как сквозь землю провалились…

– Намекаете, что я, изверг этакий, вас на съедение волкам бросил? Эх-хе-хех, Вадим Сергеевич! Второй год вместе работаем, а вы меня за сквернавца держите…