Повести и рассказы

Яков Бутков
100
10
(1 голос)
0 0

Аннотация: Эта книга является первым посмертным сборником Якова Буткова и включает в себя его наиболее интересные произведения. Составитель и комментатор: литературовед Борис Мейлах.

Книга добавлена:
8-01-2023, 00:47
0
226
68
Повести и рассказы

Читать книгу "Повести и рассказы"



I

В один из осенних петербургских дней 1845 года на книжных прилавках появилась книга в скромной серой обложке: «Петербургские вершины, описанные Я. Бутковым». Ни название, странное и непонятное, ни имя автора ничего не говорили читателю. Но острота сюжетов, юмор, живость повествования привлекли внимание критики, которая вскоре почти единодушно приветствовала рождение нового таланта. Впрочем, в литературных кругах было и раньше известно, что Бутков — писатель-самоучка, выходец из мещан Саратовской губернии, что он с большими трудностями, порою пешком, перебрался в Петербург, что он влачил полунищую жизнь, снимая где-то угол или мансарду. Дарование Буткова было замечено А. Краевским, и он взял молодого писателя на работу в свои «Отечественные записки». Для Буткова это было бы спасением, если бы «благодетель», опытный и энергичный журналист, но редкостный скряга, не выжимал из него все соки. «Кр<аевский> оказал ему (Буткову. — Б. М.) важную услугу, — иронически писал Белинский В. П. Боткину в ноябре 1847 года, — на деньги Общества посетителей бедных он выкупил его от мещанского общества и тем избавил от рекрутства. Таким образом, помогши ему чужими деньгами, он решился заставить его расплатиться с собою с лихвою, завалил его работою, — и бедняк уже не раз приходил к Некр<асову> жаловаться на желтого паука, высасывающего из него кровь»[1]. Мы мало знаем о Буткове и лишь по отдельным деталям немногочисленных воспоминаний современников можем восстановить черты его биографии. Несмотря на розыски в архивах, до сих пор не удалось установить год его рождения.

А. Милюков так рисует внешний облик Буткова:

«В первый раз я встретил Буткова в редакции „Отечественных записок“. Это было утром. В кабинете издателя застал я человек пять или шесть сотрудников журнала, у которых шел довольно живой разговор об итальянской опере. В стороне от других, не принимая никакого участия в суждениях и спорах, молча и как-то неловко сидел молодой человек, в поношенном черном сюртуке, застегнутом доверху на порыжевшие пуговицы, в сапогах, к которым, очевидно, несколько недель не прикасалась щетка. Большая голова, с резко выдающимися скулами, неправильными чертами лица и под гребенку остриженными волосами, с первого взгляда производила впечатление не совсем приятное, но оно скоро изглаживалось при виде кротких, умных глаз и красивого очертания рта, как будто ежеминутно готового улыбнуться»[2].

Из рассказов другого современника, С. Д. Яновского[3], известно, что Бутков, несмотря на свою исключительную замкнутость, сблизился с Достоевским, бывал в кругу литераторов, связанных с движением петрашевцев. Но судить о его взглядах, позициях мы можем только по его творчеству, — иных источников не осталось.

Позиции эти раскрываются прежде всего в предисловии к первой части сборника — «Назидательном слове о Петербургских вершинах» (вторая часть вышла в 1846 г.). Предисловие носит особый характер: полное иносказаний, оно является не только ключом к пониманию сюжетов и героев книги, не только проясняет место автора в литературной борьбе, но и служит своеобразной творческой декларацией направления, к которому Бутков примыкал.

Писатель протестует против того, что Петербургом слывет только «численная незначительность блаженной частицы» населения, просторно, удобно, комфортабельно проживающая в средних этажах, «как будто прочее полумиллионное население, родившееся в его подвалах, на его чердаках, дышащее одним болотным воздухом, лечащееся болотными испарениями, не значит ничего, даже вовсе не существует!» Резко возражает Бутков против того, что книги пишутся не для обитателей чердаков — «небесной линии», «петербургских вершин», а для «срединной линии», где роскошествует «блаженная частица человечества, собственно именуемая Петербургом». Бутков тем самым адресовался к читателям демократического Петербурга, обитателям «подоблачного пространства», охваченного душными или холодными комнатными клетками, и их братьям — жителям подвалов. Два различных мира с непримиримыми страстями выступают в книге Буткова: с одной стороны — чердаки, подвалы «приболотная и чисто болотная линии», битком набитые «разным народом, составляющим особое петербургское человечество», а с другой — линия «срединная», с ее исключительностью и властью над другими. Таким образом, социальная структура столицы воспроизводится здесь в виде вертикального разреза домов.

Прямым выпадом против антидемократической реакционной критики было противопоставление двух видов литературы: «Если в книгах описываются люди и действия людей, то люди непременно, „под великим штрафом“, должны принадлежать к срединной линии и действия совершаться в срединной линии, иначе книга будет бестолкова, грязна и сочинитель книги — мужик, не знающий света и галантерейного обхождения». Подчеркнутые слова заставляли вспомнить другую декларацию, защищавшую право писателя изображать народную жизнь, — предисловие Гоголя к «Вечерам на хуторе близ Диканьки», где рассказчик противопоставлял свои позиции, манеру, стиль — «панской», барской литературе и ее защитникам, восклицавшим: «Куда, куда, зачем? пошел, мужик, пошел!»

Предисловие Буткова было полемически направлено, в частности, против Булгарина, поносившего демократическую литературу за изображение жизни социальных низов, за пристрастие к «грязи» (как он именовал повседневный быт народа).

Для Буткова герои — те, кто составляет «не общество, а толпу». Но он подчеркивает, что это не безликая, бесцветная, лишенная разума масса, как ее представляют люди «срединной линии», аристократы и богачи. На самом деле она «самобытная, не бесстрастная, не бессмысленная»… В этой толпе есть люди, думы которых ограничены суровой прозой, у которых «скорби и радости определяются таксой на говядину», а мечты «летают по дровяным дворам», — но есть и люди, которые возвышаются своими стремлениями над Петербургом знатных особ. Там же на чердаках, «иногда пронзительною молниею блещет мысль, которая, будучи выражена не нашим словом, низведена долу, в среду общества, обитающего ближе к земле, сочувствующего земным интересам, быть может, благотворно действовала бы на самое общество; но здесь ей суждено коснеть и исчезать в том же мраке». Иначе говоря, именно в социальных низах таятся идеи, зреющие подспудно, яркие, но придавленные. И в заключение Бутков тонко разъясняет трудности правдивого изображения жизни обитателей «петербургских вершин». Если мысль, выражающая интересы «толпы», изредка и проскользнет в литературном произведении, то «не иначе, как преследуемою контрабандою, облеченная в странные образы, и в этих образах, то фантастических, невероятных, то скучных от частого появления, она недоступна не только равнодушному читателю, который, не разумея особых обстоятельств, требует от книги мысли и ясности мысли, но и строгому судии, торопливо пробегающему книгу по обязанности отыскать в ней бессмыслицу, и даже тому, кто с постоянным вниманием наблюдает, чтобы в ней не было ничего, кроме бессмыслицы!» Этим иносказанием Бутков стремился пояснить читателю, что из-за политических («особых») обстоятельств он не может воплотить свой замысел с той ясностью и отчетливостью, как хотел бы, и вынужден прибегать к приемам, помогающим протаскивать «контрабанду».

Многозначительные намеки, иносказания, которыми пестрит «Назидательное слово…», раскрывают всю структуру книги. Своеобразная социология этажей пронизывает все рассказы и определяет одновременно их идейное содержание и художественно-композиционную функцию. Передвижение вниз и вверх по общественной лестнице, обнищание и гибель одних и преуспевание других, эта динамика не только Петербурга, но и всей империи, преломляется почти во всех сюжетных построениях. В предисловии сам автор раскрывает свой композиционный замысел: «Сошествие верхнего (т. е. живущего на чердаке. — Б. М.) человека долу бывает по двум главным причинам: он или разбогатеет и занимает бельэтаж, наполняя его своею атмосферою, в которой движется прежним порядком, пока постепенно влияние иной атмосферы, атмосферы бельэтажных туземцев, не привлечет его в свою орбиту, или, предавшись какой-нибудь положительной индюстрии, как-то: сочинению проектов для радикального преобразования Вселенной, или просто сочинению доносов и ябед, или, простее — раздаче скопленного беспорочною службою капитальца, по частям, в верные руки, под благонадежный, несгораемый залог, за десять процентов в месяц, переходит в среду людей низовых, промышленных, которым он наиболее может быть полезен, и поселяется в нижнем этаже или в подвале. …Восхождение низового человека на Петербургские вершины, как и всякое восхождение, несравненно затруднительнее сошествия оттуда в Низовые».

Но «этажный» мотив не стал у Буткова однообразной схемой, он помогает сложному раскрытию мироощущения героев и многообразных связей разных сословий. В рассказе «Порядочный человек» эволюция Чубукевича, — этой «ходячей машины для письма», после того, как он сумел выехать к «благам мира» «верхом на чужой спине», ставит его в новые отношения с «третьими и четвертыми этажами адмиралтейских частей»… Для читателя, понимающего структурное значение «этажного» мотива, облик героя становится сразу же ясным, как только он узнает, например, что в рассказе «Первое число» два чиновника «жили пополам в одном из тех превыспренных помещений, которые устраиваются между карнизом и крышею пятиэтажных домов, в равном расстоянии от земли и луны». Угадывая связь «этажности» с людскими судьбами, начинает видеть петербургские контрасты даже тупой провинциальный недоросль Терентий Якимович, приехавший в Петербург в поисках «хорошего места» («Хорошее место»). «Взлеты» и «падения», капризы судьбы, меняющие положение человека, изображаются с помощью того же сюжетного мотива. «Русая головка», работавшая в швейной мастерской и соблазненная воинственным уланом, становится его содержанкой и переезжает в дорогую квартиру на втором этаже, а затем, брошенная им, меняет ее на третий, и дальше, оставленная очередным «благодетелем», в конце концов достигает «петербургских вершин». Тонкими штрихами иллюстрирует Бутков переживания и настроения жителей чердачных каморок и подвалов, различия между теми и другими. Обитатели «вершин» — в большинстве мечтатели, среди них есть и поэты. Психика «вершинных» людей болезненна, она искалечена годами нужды, унижений. Герой рассказа «Ленточка» — Иван Анисимович, избегает высоких домов, темных и крутых лестниц по особой причине: «Когда он смотрел вниз из окна четвертого этажа, или с лестницы, образующей своими изгибами род глубокого колодца, ему приходило в голову, что, прянувши с этой высоты, можно разбиться вдребезги», приходило в голову «ужасное побуждение» самоубийства.

Точный читательский адрес, который подчеркнут в «Назидательном слове…», чувствуется на протяжении всей книги. Он сказался на манере повествования, стилистике и интонационном строе. В рассказе звучит интонация доверительной, дружеской беседы, основанной на общем в своем кругу понимании фактов, имеющих особый смысл лишь для тех, кто сам испил до дна чашу нужды, горя, вынужденной копеечной экономии. В самом деле, может ли затронуть читателя комфортабельной «срединной линии» сложное переплетение переживаний «маленького человека», — смиренности и протеста, постоянного противоречия между грубой «существенностью», сознанием полной невозможности изменить свое положение («так повелось») и мечтами, презрением к высокомерным «бельэтажным туземцам» и стремлением все-гаки стать поближе к ним? Могут ли интересовать читателя иных кругов радостные переживания «первого числа», дня, когда «маленький человек» может позволить себе сытный обед и когда огарок, освещающий покрытые мокрыми зелеными пятнами стены, может быть заменен «„цельной“ свечой»? При всем этом Бутков в равной мере чужд и бесстрастности описаний, и сентиментальным жалобам. Благодаря особому сплаву драматизма и иронии, повествование о повседневных житейских нуждах «маленького человека» не погружается в тину чердачного и подвального быта: «смех сквозь слезы», звучащий в «Петербургских вершинах» и других произведениях Буткова, наводит на мысли серьезные и глубокие, вызывает размышления о нетерпимости всего жизненного уклада, о бесчеловечности мира, о силе обстоятельств, из-за которых одни люди навеки прикреплены к «небесной» или «болотной» линиям, а другие, уступающие им по уму, чуждые каким бы то ни было светлым порывам, считаются единственно достойными, олицетворяющими «весь Петербург».


Скачать книгу "Повести и рассказы" - Яков Бутков бесплатно


100
10
Оцени книгу:
0 0
Комментарии
Минимальная длина комментария - 7 знаков.
Внимание