Петр Великий. Последний царь и первый император

* * *

Как взволнованное море, шумела Россия глухим шумом и ропотом, когда преобразователь лежал в гробе величавый, грозный и скорбный. Птенцы Петра провозгласили царицей его жену-спутницу. При этой новой новизне, женском царствовании, слышался ропот наверху и ропот внизу: наверху ропот несбывшихся надежд, ропот на светлейшего князя; внизу повторялись пословицы, в которых высказался невыгодный взгляд предков на женщину, пословицы и присловицы:

Каковы в народе издавна еловом употреблялися,
И яко в волне морской, тако в молве мирской
разглашалися.

Но среди этого ропота слышались другие голоса, к которым мы и прислушаемся преимущественно.

Между сенаторами сильное движение, толки, споры, пишутся мнения. Что же их так занимает? Старый вопрос: казна истощена, крестьяне разорены, войско и приказные люди тяжело лежат на народе. Первым делом преобразования было создание постоянного войска, в котором чувствовалась нудящая потребность; но чем содержать его? Разумеется, первая мера в бедном, неразвитом государстве – отдать войско на непосредственное кормление народу. Но легко понять, какого рода была эта новая тягость; история хорошо знает, что такое постоянная вооруженная сила, непосредственно кормящаяся на счет народа? Для России наступили времена, которые Западная Европа переживала при франках, готах и свевах, или когда в Польше войска, не получая жалованья, хозяйничали в стране. Крестьяне бежали толпами в степи, за границу, средства государства истощались; надобно было помочь беде.

«Несколько лет, – говорили одни, – как хлебный недород учинился, а в нынешнем 1725 году в жатвенное время от непрестанных дождей едва не везде хлеба не сняты и многие проросли. Платежом подушных денег земские комиссары и обретающиеся на вечных квартирах штаб- и обер-офицеры так принуждают, что не токмо пожитки и скот распродавать принуждены, но многие и в земле посаженный хлеб за бесценок отдают, и от того необходимо принуждены бегать за чужие границы, а особливо из низовых провинций и сибирских городов в Башкиры, а из других в Польшу. От 1719-го по нынешний год взято в рекруты более 70000 человек, сколько же в те шесть лет умерших как натуральною смертию, так и от хлебного недорода, также беглых и написанных в оклад старых, дряхлых, увечных и младенцев, от которых нет никакой работы, токмо требуют хлеба, и за всех тех подушные деньги правят на наличных! От такого несносного отягощения принуждены побегами друг за другом следовать и многие тысячи уже за чужие границы побежали и никакими крепкими заставами удержать их от того не можно».

«Вовсе уж не так тяжело крестьянам, – говорили другие, – неурожай не был повсеместный; в иных местах рожь родилась средняя, а яровой везде родился изрядно, и пред прошлыми годами хлеб везде дешевле. Что крестьяне бегают, то заставами их удержать нельзя, а можно вот как: надлежит из них выбрать сотников, пятидесятников, десятников и перепоручить всех круглою порукою, о чем из военной коллегии указами объявлено, а ныне надобно о том вторично подтвердить, отчего побеги весьма удержать возможно, что может быть крепко караулов, понеже все крестьяне друг друга караулить будут принуждены, для того что невозможно тому статься, чтобы друг о друге крестьяне были неизвестны, ибо кто преднамерится бежать, те пред побегом своим спроваживают из домов в другие способные к побегу их места скот и животы и с собою берут жен и детей, а иные пред побегом все продают».

Думали целый год. Осенью 1726 года Меншиков, Остерман, Макаров и Волков6 подали одно общее мнение, которое также может объяснить, почему Петр взял этих людей из толпы и поставил так высоко: «Как вредительно государству несогласие, о том упоминать не надлежит; сие показывается не токмо в духовных и других государственных делах, но, и при бедных российских крестьянах, которые не от одного хлебного недорода и от подати подушной разоряются и бегают, как от несоглсия у офицеров с земскими управителями, и у солдат; с мужиками. И понеже армия так нужна, что без нее государству стоять невозможно, того рода и о крестьянах попечение иметь надлежит, ибо солдат с крестьянином, связан как душа с телом, и когда крестьянина не будет, тогда не будет и солдата. Для скорейшего облегчения крестьян в платеже подушной подати на 1727 год дать сроку до сентября месяца. Ныне над крестьянами разве десять и больше командиров находится, вместо того что прежде был один, а именно из воинских, начав от солдата до штаба и до генералитета, а из гражданских от фискалов, комиссаров, вальдмейстеров и прочих до воевод, из которых иные не пастырями, но волками, в стадо ворвавшимися, называться могут; тому ж подобные, и многие прикащики, которые за отлучением помещиков своих над бедными крестьянами чинят что хотят. Того ради видится весьма потребно, чтобы всему генералитету, офицерам и рядовым, которые у переписки и ревизии и на экзекуции, велеть ехать немедленно к своим командам, ибо мужикам бедным страшен один въезд и проезд офицеров и солдат, комиссаров и прочих командиров, кольми же паче страшны правеж и экзекуция, о которых уже и так доносят, что крестьянских пожитков, в платеж тех податей не достает, и что крестьяне не только скот и пожитки продают, но и детей закладывают, а иные и врознь бегут. И надлежит особливо при сем деле примечать, что хотя правда и прежде сего бывало, что крестьяне бегали, однако ж бегали в своем государстве от одного помещика к другому, а ныне бегут в Польшу, в Башкиры, в Запорожье и в раскол, и тако нашими крестьянами удовольствуем не только Польшу, но и собственных своих злодеев. И сверх того часто переменные командиры такое разорение не чувствуют, ибо никто ни о чем больше не думает, кроме чтоб у крестьянина последнее в подать взять, и тем выслужиться, не уважая о том, что после крестьянин без ничего останется или и вовсе куда убежит. Доимки платить помещикам в генваре, марте и апреле месяцах 1727 года, а которые помещики не заплатят, на тех доправить с процентом. Сборы поручить воеводам, которым на помощь дать по одному штаб-офицеру в каждую провинцию, один штаб-офицер за свою провинцию лучше может ответ дать, чем многие, и вместо 500 командиров будет 50 штаб-офицеров; чтоб у воевод не было распри с этими офицерами, дать воеводам ранг полковничий на время воеводства. Понеже крестьяне ничем так не скудны как деньгами, того ради положить платеж подушного оклада наполовину деньгами или две трети, а другую половину или треть платить провиантом или фуражом. Две частей офицеров, урядников и рядовых, которые из шляхетства, в домы отпустить, а третью долю оставить при полках, иноземцев и беспоместных, которые без жалованья прожить не могут, отчего будет двойная прибыль: жалованье их в казне останется, деревни свои осмотрят и в порядок приводить станут. Поставить полки на квартирах в хлебных местах и, чтобы не разорять крестьян, селить их слободами при городах. Купечество в Российском государстве едва не вовсе ли разорено, и понеже оно воли требует, того ради рассмотреть в комиссии, не полезнее ли будет купечеству дать волю туда торговать, куда ему способно, и для того отворить порт архангельский. Лишних управителей и канцелярии и конторы, земских комиссаров, вальдмейстеров и прочих тому подобных вовсе отставить, равно и мануфактур-коллегию. Вместо мануфактур-коллегии можно определить из больших фабрикантов без жалованья, которые хотя на один месяц зимою для совета в Москву съезжаться и без приговоров и протоколов коллежских все неважные определения учинить и о важных доносить могут. При сем нельзя не упомянуть, что кроме стату одним отставным и к сборам определенным солдатам жалованья около 70000 рублей идет; сего прежде не бывало и пользы от того никакой нет, кроме ссор и кражи, и для того не лучше ли положить все эти сборы на магистраты?»

В этом мнении было указано на необходимость упразднить некоторые учреждения, обременительные для бедного государства. Головкин пошел далее в своем мнении: «Все дела управлять воеводам, под надзором губернаторов, а губернаторам, чтобы не злоупотребляли, дать в товарищи асессоров, человека по три или по четыре; на губернаторов апелляция в юстиц-коллегию».

Князь Дмитрий Михайлович Голицын пошел еще далее, коснулся одного из самых существенных установлений Петра: «Пристойно мнится мне быти, когда б и посадские по городам были в ведении губернаторов, ибо они ныне никого себе защитителя и охранителя не имеют, наипаче от проезжающих в постоях и других таких же нападках; сие не для извержения магистрата, ибо оные о всяких своих нуждах рапортовать станут главному магистрату». Но отдавая торговых людей в ведение губернаторам, Голицын в то же время требовал вольной торговли: «Торговля в государстве довлеет быть вольная в народе, и в одни руки ее отнюдь допущать не надобно, также и государевы торги прибыльнее, мню, пресечь и отдать в народ же, а оному пока позволить всюду в государстве и за рубеж торговать, ибо интерес государства равен есть, где бы торговля ни отправлялась, лишь бы государство от того обогащение себе имело; а для распространения торгу в Петербурге довлеет умалить пошлину, также и торгующим, а паче приезжим иноземцам показывать всякие льготы и приманки, и в торгах безопасность от всяких убытков».

Немедленно приступили к делу: генералитет, офицеры и рядовые отставлены от переписей, ревизий и сборов, которые поручены воеводам при помощи одного штаб-офицера. Полки велено селить слободами при городах. Но вместе с этим приняты мнения Головкина и Голицына: вся расправа и суд положены на губернаторов и воевод, им же подчинены и городовые магистраты. Голицын хотел дать в воеводе защитника посадским людям; каковы были эти защитники – хорошо знала древняя Россия; что же касается до новой России, то приведем мнение торговых людей из второй половины XVIII, века, мнение, из которого мы ясно увидим значение петровских преобразований относительно рассыпанной храмины. Купцы просят, чтобы городовая полиция оставлена была, на основании регламента Петра Великого, главному магистрату, и прибавляют: «И ныне тоже всеми теми великими монархами (Петром, также Анною и Елизаветою, восстановившими учреждения Петровы) купечество от канцеляриев почти и совсем отрешено, однако же великое претерпевает от них притеснение и обиды, которых избегнуть никак не можно, кольми же паче когда совсем канцеляриям отдано под власть будет; тогда купцам останется делать только то, чтоб, никуда от домов не отлучаясь, оберегать домы и домашних своих, всех торгов лишиться и придти в отчаяние».

Среди этих голосов, раздававшихся в Сенате и в новоучрежденном верховном тайном совете, послышался голос Георгия, архиепископа ростовского, но смолк неподдержанный: «Яко самому богу, так и вашему величеству служу верно, – писал Георгий императрице. – Того для не могу умолчать, чтоб не донесть вашему величеству. Понеже происходит о духовных такой непорядок, какова искони не бывало, у архиереев, у монастырей, с церквей собирающиеся сборы, так и деревни отрешают, а определяются на правителей, вновь определенных, на приказных, на чужестранных, на госпитали, на богадельни, на нищих. И то правда, церковное имение нищих имение для государственной славы. И как видно, что судей и приказных не накормить и иностранных не наградить, а богаделен и нищих не обогатить; а домы и монастыри, уже инде и церкви, чуть не богадельни стали. Також архиереи и прочие духовные бродят так, как бывало иностранные, или и хуже, ибо служителей и треб до церковной службы довольства не имеют и приходят в нищие. А деревенские священники и хуже нищих. Понеже многих из данных денег на правежах бьют, что и оплатиться не могут. И того б надлежало рассмотреть, чтоб было к государственной пользе, но токмо то затмилось».