Отщепенцы и пробудившиеся

Юнипу застряло как в лихорадке. Она захохотала так сильно, что на губах вскоре выступила слюна. Пусть слышат все, пусть тайна раскроется. Если ей не вырваться из плена Цубасары, если она должна играть по её правилам, то пусть всё пойдёт под откос, провалится в бездну. И этот мир, и эта жизнь, и часть её души.

— Я Эмбер! Зови меня Эмбер, Цубасара! Как скажешь, абадонка! Я Эмбер! Я королева Эмбер! — она схватила её за руку. — Возвращаемся во дворец?! Я подвину Фредера на троне! Я же законная королева. Я была жива четырнадцать лет, но скрывалась, иначе меня убили бы! Каким ты видишь появление Эмбер во дворце?

Цубасара выдернула свою руку из стальной хватки и судорожно вздохнула.

— Окаянная…

— Окаянная Эмбер. Помни моё имя!

«Эмбер. Будет так. Я Эмбер Афовийская».

— Цубасара, а ты лучше меня? Напомню тебе, что, пока мы изливали друг дружке души, люди в панике прыгали из окон дворца! Их жизни на твоей совести, Цубасара. Ты спасала меня, королеву Эмбер, а жизнями моих придворных пренебрегла. Твой огонь не давал магам прорываться ко мне, он был всевидящим, но он не спасал людей, падающих в пропасть.

Цубасара потупила взгляд.

— Я хотела лише спасти тебя.

— Я уже брела по подземному ходу, но огонь ещё горел во дворце и над дворцом! Он горел несколько часов, ты ждала, чтобы я скрылась, выбралась из подземелья, попавшийся мне на глаза прохожий даже не подумал бы всматриваться в меня — ведь главный дворец во огне чудовища!

Прикосновение сухих пальцев Эмбер к щеке Цубасаре оказалось нежным, пронизанным теплом.

— Мы повязаны с тобой одним преступлением. В твоей атаке на дворец не будет никакого смысла, если я вернусь. Разбившиеся люди окажутся жертвами расчувствовавшейся абадонки, а мой сын заговорщиком и узурпатором. Вы с Фредером совершили почти идеальное свержение королевы. Почему «почти»? Потому что я всё ещё жива. Сожги меня, исполни спустя четырнадцать лет обещанное. Или оставь меня в покое. Я вернусь, когда осознаю, что искупила грехи перед сыновьями.

Цубасара брезгливо вытерла щеку, которую трогала королева.

— Тебя нарекали Эмбер Строжайшей. Послежде смерти нарекли Эмбер Испепелённой, но пепла не нашли. Се пепел в Санпаве. Я дала ему разгореться. Четырнадцать лет я жила мечтой, что ты возродишься. Было зря, — упавши произнесла она.

Эмбер вскинула глаза на ослепляющее солнце и большие облака, нависшие угрозой над его сиянием.

— Строжайшая, Испепелённая, Сказочница, Неулыба, как только меня не называли. Я жила Юнипой четырнадцать лет, но ты вернула мне имя. Будет тяжелее забыть его вновь. Я не вернусь назад. А ты, Цубасара, найди новую мечту. Или живи без неё, как я. Скажешь, что жизнь без мечты — мёртвая жизнь. Но я как-то живу. Без мечты, без цели, без любви. Ты — абадона, даже не полноценный человек.

— Мы умеет видеть красоту в се едином дне в году.

— Значит, человеческой природы в вас больше. Я живу четырнадцать лет и четырнадцать лет умираю.

***

Когда облака скрыли солнце, ветер подул нежданно грянувшим холодом, они пошли к причалу. Шли из поля, как и в поле, молча, смотря под ноги. Эмбер глазела на изученные сотни раз затопленные и неровные тропинки. В причале правил солёный воздух, море бурлило, выплёскивая на берег пенную тинную воду. Крабы и чайки хозяйничали на берегу, нападая на нескончаемую добычу. А люди, шумливые и непоседливые, бродили по мощённой дорожке. Рыбаки возвращались с полными сетями рыбы, торговцы продавали воняющую рыбу, кошки воровали жирную рыбу.

Эмбер взглянула на горизонт. Буро-серое море, она любила его именно таким. Штурмующим, недовольным, кажущимся сильнее огня.

Цубасару ждал уже извозчик на летающей карете. Она не возвращалась домой к Эмбер, чтобы переодеться в белое несуразное платье. Только лишнее внимание привлечёт у людей. Этого было не нужно ни Эмбер, ни Цубасаре.

Напоследок Цубасара купила у торговки красное яблоко и принялась его грызть, пока извозчик болтал со знакомым, которого давно не видел. Она купила для Эмбер тоже яблоко, только жёлтое и маленькое. Эмбер положила фрукт в карман, она не сказала, что в последний год у неё так сильно болят зубы, что она не может откусывать твёрдую пищу.

— Ровно чрез две шестицы король Фредер с сыном наследным и с принцем Тобианом грянут в Дренго, — промолвила Цубасара. — Скройся, коли хочешь быть Юнипой Гиллин.

— Я всегда осторожна. Оба моих сыновей хотя бы раз в году навещают Дренго.

— На сей раз они навестят северно-восточную часть града. Там, идеже селится нищета. Скройся, Юнипа Гиллин. Твои сыновья и кронпринц Бонтин пройдут по улочкам, по коим ты ходишь.

— Мои сыновья, мой внук Бонтин, — Эмбер взмахнула подло выглянувшую слезу. — Я даже не смогу их увидеть.

— Да узрят боги твой плач, Юнипа Гиллин, — дрогнул голос Цубасары.

«Моё имя Эмбер. Я королева, преданная любимыми сыновьями».

— Когда-нибудь боги поймут, как я раскаиваюсь перед моими мальчиками.

Они обнялись, хоть каждой эти объятия давались с болью. Эмбер по-прежнему видела охваченный огнём дворец и печальную Цубасару, показавшуюся ей самым родным на свете человеком. Уже ничего в этой хмурой и постаревшей абадонке ей не напоминало о давней и мимолётной спасительнице, разделившей с ней грехи, память и тайну.

Извозчик забрался в карету, положил руку на винамиатис и направил мысль. Пора улетать.

— Прощай. Познай свою вину, — сказала Цубасара.

— Прощай.

Эмбер смотрела вслед улетающей карете, втянула мерзкий воздух, в котором смешался смрад рыбы, запах человеческих и животных тел. В ушах зазвенело жутко раздражающее соседское «добрый вечер, фанеса Гиллин». Карета с Цубасарой ускользала, а вместе с ней растворялись воспоминания о встрече во дворце Солнца. По тёплой и сердечной подруге, которой у Эмбер никогда не было. Она снова превращалась в Юнипу Гиллин, обитающую среди бедняков, проституток и бывших рабов. На языке пьяняще, одурманивающее крутилось её имя.

Эмбер, королева Эмбер.

Так хочется закричать, признаться всему миру, что она не умерла.

Нельзя. Ради будущего её сыновей и внуков — нельзя.

— В чём моя вина, Цубасара? — потонули слова в шуме толпы.