В те холодные дни

Не обращая внимания на строгий тон мужа, Нина мирным шутливым тоном сказала:

— Счастливые часов не наблюдают. Правда, Коленька?

Легко подняла на руки сына, пошла в комнату, где был муж.

— У меня еще нет часов, — ответил мальчик и засмеялся. — Когда вырасту, купишь мне вот такие круглые, большущие, как кулак?

— Обязательно куплю, — пообещала Нина. — Ты уже пил чай?

— Ага. И апельсин съел. Папа принес.

— Не один, а два, — сказал Вячеслав Иванович. — И маме оставил, самый большой, как дыня. Принеси-ка.

Коленька побежал на кухню и тут же вернулся с большущим апельсином в руках.

— Вот! — сунул он Нине апельсин. — Это тебе.

— Спасибо. А ты не хочешь?

— Я наелся.

— Ну молодец, иди спать.

Она повела сына к постели.

Вячеслав Иванович продолжал хмуриться.

— Сегодня опять нянечка ругалась, что поздно приходим за Колей, — громко сказал он. — Хорошо, я догадался позвонить с работы в детский сад, узнал, что тебя не было, попросил подождать, сам заехал за Колей.

Нина молчала, укладывала мальчика.

— Ты меня слышишь?

— Да. Говори.

— Слыхала новость: Косачев сбежал из больницы, устроил переполох, все телефоны на заводе оборвал?

— Неугомонный человек, — сказала Нина с одобрением. — Если бы вы все так работали…

— Оставь, пожалуйста. Человек не машина. Про тебя я сказал нянечке, что в больнице дежуришь. Поверила.

Он ждал, что жена сейчас объяснит, где она была и почему так поздно вернулась. Но Нина шутливо сказала:

— Я же знаю, что ты находчивый, с тобой не пропадешь. Ужинал?

— Не хотелось одному. Ждал тебя.

— Сейчас приготовлю. Иди, я быстро.

Он пошел на кухню, сам поставил на стол два прибора, на плиту чайник, уселся и терпеливо стал ждать, когда Нина уложит сына и придет ужинать…

Кто-то из мудрых сказал: чтобы хорошо понять взрослого человека, надо узнать, как он прожил детство и юность. Все доброе и злое, сильное и слабое имеет свое начало.

Нина родилась в Москве на Таганке в старом деревянном доме, приютившемся в тихом переулке с узкой мощеной дорогой и тесными дворами. В большой комнате на втором этаже было много громоздких вещей: двустворчатый шкаф, никелированная кровать, кушетка, высокий кованый сундук, круглый стол и стулья с резными дубовыми спинками. На стенах висело десятка два фотографий — и в рамках, и под стеклом, и просто приколотые к обоям железными кнопками. Над кроватью от самого потолка был натянут старый выцветший ковер темно-коричневого тона с поблекшим узором. Ярким желтым пятном на нем выделялась гитара, подцепленная к согнутому гвоздю тугой петлей из синей шелковой ленты. По праздникам к Нининым родителям приходили гости, пили чай, иногда танцевали, а чаще всего пели песни. Нинина мама играла на гитаре, запевала сильным низким голосом, другие подхватывали напев, а иногда слушали ее молча с задумчивыми, мечтательными лицами.

Когда же от ее песен становилось грустно, отец отбирал у матери гитару, притопывая ногами по деревянным половицам, лихо ударял по струнам, играл веселые задорные припевки, выкрикивая слова мягким баритоном. Вышагивая вокруг стола, останавливаясь перед каждым гостем, он вовлекал всех в веселую игру, и все поддавались азарту, начинали петь, плясать, поднимали такой шум, хоть святых выноси.

Единственное широкое окно выходило на улицу, отсюда было видно все, что делалось в переулке, как люди шли в магазин или на работу, какие машины проезжали по мостовой. Дверь из комнаты выходила в кухню, а из кухни можно было пройти на лестницу, спуститься вниз на крылечко и во двор. Во дворе бродили куры, выискивая в траве поживу, в дальнем углу соседи пилили дрова. У водонапорной колонки звякали ведра, кто-то набирал воду.

По вечерам над воротами зажигалась лампочка, и, когда дул ветер, она колебалась, как маятник, и раскачивала тени во дворе и в переулке. От этого монотонного убаюкивающего колебания света и теней иногда находила такая сонливость, что хотелось убежать со двора. И стоило людям сделать сто или двести шагов, как они попадали на шумную светлую улицу большого города, шли в новый кинотеатр, в большой многоэтажный универмаг или спускались в подземное залы метро, терялись в пестром, неугомонном людском круговороте.

И вся эта жизнь внезапно ушла. На девочку нежданно обрушилась беда: Нинины родители, уехавшие в летнюю геологоразведочную экспедицию, попали под обвал в горной расщелине и погибли.

Так в пятилетнем возрасте Нина осталась сиротой, и ее отдали в подмосковный детский дом. Навсегда запомнился ей сосновый лес, заросшая камышами мелководная речушка и деревянный дом, низкий, приземистый, растянувшийся вдоль дощатого забора. У дома было несколько крылечек, и Нину приучили входить только в крайнее слева с желтыми перилами, а на иные крылечки ходили другие дети, постарше. Нина помнит розовую комнату с тремя окошками, много узких кроваток, на которых белели подушки. Когда она впервые вошла сюда, ее с любопытством обступили девчонки с круглыми стрижеными головками. Одна из них скорчила рожицу и шепеляво сказала:

— Уходи, ты не наша.

Другая маленькая девочка с родинкой на носу протянула ей куклу, взяла Нину за руку и повела за собой.

— Будем с тобой играть. Теперь ты моя подружка.

Потом время побежало так быстро, что Нина не могла точно сосчитать, сколько раз замерзала и таяла речка, сколько прошло зим, сколько лет, сколько раз прилетали и улетали ласточки. Она уже научилась читать и писать, вышивала цветные узоры, умела накрыть стол, собрать и помыть посуду. Перезнакомилась со всеми детьми в доме, свободно взбегала на любое крылечко, не боясь потерять свое, ходила с ребятами в лес по грибы, купалась в речке, а по праздникам выступала на маленькой сцене, танцевала и пела. Все жители детского дома стали для Нины родной семьей, и воспоминания о другой жизни и о том времени, когда она еще не была в детдоме, вытеснились из ее памяти, как давний сон. Теперь, когда она думает о днях своего детства, перед ее глазами чаще всего встает сосновый лес и желтое крылечко у низкого деревянного дома.

Когда Нине исполнилось восемь лет, ее неожиданно «нашла» родная тетя Надя. Это была красивая молодая женщина с милой улыбкой и мягким, вкрадчивым голосом. Нине запомнились волнистые черные волосы тети Нади, новое синее платье, плетеная белая сумочка, из которой тетя вынула конфеты и фрукты, стала угощать Нину и всех детей.

Тетя Надя увезла Нину к себе домой в новый пятиэтажный дом в зеленом благоустроенном подмосковном городке, где жили авиаторы. Ее муж был летчик, добрый и веселый человек. Он встретил Нину так просто и радушно, будто давно знал девочку и по-родственному любил. Нине с первой минуты стало легко и свободно в новой семье, она подружилась с тетей Надей и дядей Олегом, который разрешал ей надевать его фуражку и китель, не бранил девочку за то, что она, переодевшись в эту амуницию, подолгу вертелась перед зеркалом, любовалась собой.

— А девочек берут в летчицы? — допытывалась Нина, показывая свою выправку.

— В редких случаях. Хлопот с ними много.

— Значит, я буду редким случаем, без всяких хлопот.

Дядя Олег с одобрением смотрел на нее, смеялся.

— И вполне может быть. Ты смелая, дерзкая.

Однажды Нина спросила тетю Надю:

— Почему у меня нет мамы и папы? Что-то случилось, я не могу понять. Я была маленькая, все забыла.

Тетя Надя рассказала девочке всю правду о ее родителях.

— Тогда мы с дядей Олегом были далеко на Севере, ничего не знали об этом несчастье, не могли тебя взять к себе. Теперь мы считаем тебя своей дочерью, ты будешь жить с нами всегда.

Нину отдали в школу. По праздникам возили ее в Москву, в цирк, в парк культуры, катались на «чертовом колесе», плавали на катере по реке. Девочке приходилось бывать и в аэропорту, где служил дядя Олег. Не раз с тетей Надей они приезжали сюда с цветами встречать его из очередного дальнего полета. Счастливо и весело жилось Нине в то время. Да только недолго длилось это счастье: дядя Олег попал в аварию и разбился.

Был хмурый осенний день. Девочка первый раз в жизни стояла на кладбище над свежей могилой близкого человека. Взрослые не сдерживали слез, и она плакала навзрыд, горько, безутешно.

Наступили страшные, черные дни. Убитая горем, тетя Надя слегла в постель. Нина тяжко переносила потерю родного человека, ее хрупкая детская душа была так больно ранена, что дальнейшая жизнь казалась почти невозможной, бессмысленной. Но девочка переборола себя, находила в себе силы утешать и поддерживать тетю в ее беде. Маленькая, хрупкая девочка в час тяжких испытаний оказалась сильнее взрослой женщины.

Тетя Надя совсем растерялась, запустила все в доме, отгородилась от всех, отказывалась выходить на улицу, не желала видеть людей. Когда знакомые и друзья навещали ее, заговаривали о работе, она с полным равнодушием и безразличием слушала, покачивала головой, подносила к глазам платок, вытирала слезы. Со временем она перестала плакать, молча лежала на диване, не замечая Нину, не интересуясь ее занятиями и жизнью. Девочка готовила уроки, убирала квартиру, бегала за продуктами, варила обед, все делала вполне самостоятельно, как взрослая, заботилась о тете, жалела ее.

Так они прожили более года.

Тетя Надя становилась угрюмой, раздражительной, даже грубо покрикивала на Нину, чего прежде никогда не случалось. Однажды она получила откуда-то письмо. Не сразу вскрыла конверт, внимательно прочла, потом читала еще раз и еще и все держала исписанный листок в руках, а на ночь прятала под подушку. Утром снова читала, о чем-то думала.

Наконец она сказала Нине:

— Собирай свои вещи, девочка. Отвезу я тебя обратно в детский дом, а сама уеду на Север. Один хороший человек зовет меня, и работу обещают, авось не пропаду.

Девочка бросилась к тете, повисла на шее, стала целовать ее, со слезами в голосе умоляла:

— Тетя Надя, милая, не убивайся! Возьми меня с собой, я не боюсь ни зверей, ни морозов, буду работать день и ночь, все стерплю, не дам тебя в обиду!

Тетя Надя смотрела на девочку каким-то странным, отчужденным взглядом, лицо ее было каменным, неподвижным.

— Нет, девочка, не-ет. Моя жизнь рухнула, так пусть хоть у тебя будет счастье. Не пропадешь среди людей.

Нина плакала, ей не хотелось расставаться с тетей Надей.

— Зачем же ехать на Север? — рыдала она. — Будем жить здесь. Я скоро вырасту, стану работать и тебя прокормлю.

Тетя Надя тоже плакала, прижимала девочку к своей груди.

— Не плачь, Ниночка, не плачь. Такая наша доля. Поедешь в детский дом, там все твои друзья. Там хорошо.

— Ни за что не поеду. Они будут смеяться: ты взяла меня, а потом бросила. Стыдно так, нельзя.

«И правда, нехорошо получилось, — думала тетя Надя. — Бедная девочка! Лучше отдать ее в другой детский дом. В другой город, мало ли у нас детских домов, все они одинаковые, лишь бы Ниночку там никто не знал».

И Нину направили в дальний детский дом, увезли из Подмосковья.

Через четыре года Нину опять потревожили неведомые ей другие родственники. Это был двоюродный брат ее матери, пожилой человек, у которого свои дети уже выросли, улетели из родного гнезда, и он с женой решил взять племянницу на воспитание. На этот раз Нина наотрез отказалась покидать детский дом. Было страшно уходить к чужим людям, может быть, привязаться к ним, полюбить и вновь с такой болью расставаться.