В те холодные дни

6

В то раннее утро на окраине, в Заречье, у трамвайного кольца, в большом бревенчатом доме, в просторной комнате за широким столом завтракала семья Шкуратовых. Мать, Мария Емельяновна, женщина в солидных годах, но еще крепкая и сильная, разливала кофе, подвигала еду то одному, то другому работнику.

— Ешь, сынок… Возьми шанежку, доченька.

— Горячо, мама.

— Прямо со сковородки. А ты, Катенька, не спеши, успеешь.

— Вчера чуть не опоздала.

— Ты иди с Олей; ее ухажер, Степка Аринушкин, небось уже ждет с «Москвичом», и тебя подбросят.

— Вот еще выдумали! — вспыхнула Оля, восемнадцатилетняя дочь, самая молодая в этом доме. — Без «Москвича» обойдусь, пускай не воображает, что на его богатство позарилась.

— С милым и в шалаше рай! — сказал ее брат Николай и засмеялся. — «Ничего мне на свете не надо, только видеть тебя, милый мой»?

Оля вспыхнула, сердито взглянула на брата!

— Помолчал бы, полундра.

— Я пошутил, не сердись, сестренка.

— Не очень-то остроумно, — не унималась Оля.

Мать встала между ними, подложила в тарелки лепешек.

— Тебе, Коля, надо выпить горячего молока, всю ночь кашлем мучился, — посоветовала она сыну, стараясь сгладить неприятный разговор. — Вон отец наш двадцать лет каждое утро выпивает кружку молока и, слава богу, никогда не кашлял.

Самый старший Шкуратов — старый рабочий Никифор Данилович сидел во главе стола. Справа — старший сын Андрей и его жена Катерина, по другую сторону — дочь Оля, напротив, ближе к краю стола, — Николай. Поскольку он совсем недавно вернулся с флотской службы, в доме относились к нему по-особому, как к гостю или отпускнику. И брат, и сноха, и сестра были снисходительны к Николаю, а мать не сводила с него глаз, то скажет ласковое слово, то попотчует вкусной едой, то просто посмотрит и улыбнется.

— Жалко, вчера вечером тебя дома не было, — сказала мать Николаю. — Какую постановку по телевизору показывали! Про моряков.

— Сказали бы раньше, — огорчился Николай. — Я же не знал.

Никифор Данилович, сидевший молча и с суровым лицом, вытер ладонью усы, степенно сказал:

— Ешьте как следует, впереди целый день.

Все торопились, поглядывая на часы. Мать еще раз прошла с кофейником в руках, остановилась за спиной Николая, аккуратно налила в чашку, подвинула к сыну.

— Ешьте, дети, на весь день уходите.

Старший Шкуратов ел основательно, подчищал сковородку мякишем хлеба, пережевывал, хозяйским тоном изредка делал замечания:

— Опять у тебя, мать, хлеб зачерствел. Зубы сломаешь.

— Отрежь от серединки, помягче.

Никифор Данилович взял ножик, отрезал кусок хлеба, намазал маслом и яблочным джемом, хлебнул кофе из чашки и, нечаянно обжегшись, сердито фыркнул:

— Фу-ты, дьявол! Горячий!

Николай не удержался, прыснул от смеха.

— Смешно тебе, лоботрясу. Ты бы лучше вовремя домой являлся, — буркнул Николаю отец. — Шляешься по ночам бог знает где.

Мать знала, что отец недоволен ночными гуляниями Николая, и чувствовала, что он вот-вот сорвется, налетит на сына. Думала, что сегодня не будет такого разговора, пронесет судьба, так нет же, не пронесла. Надо же было ему поперхнуться! Она быстро подошла к мужу, положила руку на плечо.

— Ты осторожно, отец. Давай холодненьким молоком разбавлю.

— Не мешай разговору, я дело сказал, — не унимался старший Шкуратов.

— Пускай погуляет, пока холостой, — заступилась за Николая Катерина. — Кто в молодости по ночам не бродил?

— Пора бы и за ум взяться, не маленький, — сердился Никифор Данилович. — Помотался по белому свету, понюхал, чем жизнь пахнет в чужих краях, и довольно куролесить. Прыгаешь от одного дела к другому, как воробей с ветки на ветку. Не годится это настоящему рабочему человеку, Юнцом был, хотел в железнодорожники податься, да благо не вышло. И тужить не стоило. Пошел на завод, хорошим сварщиком сделался, уважали тебя. А что на флотской службе побывал, одна польза должна быть от этого, там, я думаю, настоящих людей делают. Так почему же ты все делаешь шиворот-навыворот? Не пошел опять в сварщики, а подался в наладчики, да еще в другой цех. Стыдно мне за тебя. Сам Косачев намекал, просил даже передать, чтобы ты вернулся в сварщики. Так, значит, надо, а ты свое. Без всякого уважения к старшим. Он тебе как отец, на руках тебя нянчил, все равно что я сам. Почему уперся?

— Раз не вернулся в свой цех, значит, есть причина, — упрямо сказал Николай. — И что вы все пристаете ко мне?

— Знаем твою причину, стыдно сказать, — оборвал его отец и отодвинул чашку.

— О чем вы говорите? — рассердился Николай. — Какая муха вас укусила с утра?

— Сам знаешь о чем. Мало, что всякие разговоры пошли по заводу? Не слыхал? Так я тебе прямо скажу: из-за Поспелова не идешь ты в сварщики, подальше от него держишься, поспеловскую жену не поделили.

— Сплетни все это! Выдумка, — вспыхнул Николай, вскакивая со стула.

— А чтобы не было выдумки, не шастай в чужой огород. Пора о женитьбе подумать, семьей обзавестись, к основательному делу причалить. Ты живи по-нашему, по-рабочему, чтобы во всем была ясность и все на виду у людей.

— Да что ты к нему привязываешься, отец? — вступилась за сына Мария Емельяновна. — Поесть не дашь спокойно. В чем же он виноват?

— Знает кошка, чье сало съела, — сказал отец. — Не успел снять флотскую одежу, как тут же заявился к тетке Дашке, фотографию своей бывшей крали забрал, будто не знает, чья она теперь жена.

— Фотография — не живой человек, ну и что, если взял? И откуда вы знаете?

— Дашка сама проболталась, да поздно схватилась. Я все понял. Ославишь людей, семью разобьешь, за это не похвалю.

— Может, кончим собрание? — сказал Николай. — Снимем этот вопрос с повестки дня? Вы же сами сказали, что я не маленький. Знаю, что делаю.

— Может, и не мал, да глуп. Не ходи к Дашке, не ищи свидания с прежней любовью. Упустил птицу, не ломай чужую клетку.

— Ладно, батя, разберусь.

— Я знаю, что говорю, — наседал на Николая отец. — Чужие бабы до добра не доведут.

— Не сердись на отца, сынок, — сказала Мария Емельяновна. — Мелет языком, сам не знает чего.

Катерина и Андрей с усмешкой переглянулись.

— Уж больно вы строго, папаша, — заступилась за Николая Катерина. — Вы бы Андрюшку тоже так-то ругали. Когда был молодой, не к одной ко мне хаживал.

— В нашем роду все одинаковые, — сказал Андрей, лукаво посмеиваясь. — Хоть ругай, хоть не ругай. Батя знает.

Отец сердито фыркнул, встал из-за стола.

Завтрак кончился. Все торопливо одевались, разбирали шапки, перчатки, топтались у дверей.

Отец постепенно остыл, потрепал чубастую голову сына Николая, которого только что бранил:

— Завязывай шапку как следует, тут тебе не Севастополь. Вон какой ветер на дворе. Уважь мою просьбу, иди в отдел кадров, просись на старую работу в электросварщики.

— Не знаю, батя, я же только что оформился в горячий цех. Сами говорите, нехорошо прыгать с ветки на ветку.

Направляясь к выходу и расталкивая всех, Никифор Данилович крикнул на пороге:

— Чего стоите? Забыли, как дверь открывается?

Большая, шумная семья высыпала на крыльцо.

Никифор Данилович, его сыновья и дочь работали на одном заводе. Шкуратов уже не один десяток лет живет в этих краях, пришел сюда молодым парнем еще в начале тридцатых годов, когда здесь начинались первые строительные работы. Дали тогда ему в руки лопату и послали на котлован в бригаду грабарей. Это было его рабочее крещение. В одном из бараков вскоре ему отвели уголок за занавеской, где он поселился с молодой женой.

Теперь только на старенькой фотографии можно увидеть, какими были в юности Мария и Никифор. У сегодняшней Марии Емельяновны от крепкой деревенской девушки остались одни веселые глаза да робкая, стеснительная улыбка, все же остальное переплавилось, перековалось в горниле долгой и трудной жизни. Кем она только не была, какой работы не делала! И на стройке, и на заводе, и в фабричном комитете, и в жилищно-строительном отделе, и так до самой пенсии. Да и по сей день никак не может привыкнуть, что ушла на отдых, все еще будто в строю, словно семья ей — не семья, а трудовая бригада. Она гордится тем, что хорошо прожила свою жизнь, родила и воспитала двоих сыновей и дочку, да не только своим детям матерью была, но и чужих ставить на ноги помогала.

Никифор Данилович был человек незаурядный. Еще в молодые годы прославился на стройке как стахановец, потом в разное время учился на различных курсах, стал квалифицированным рабочим, а после — мастером. В первый же день Великой Отечественной войны явился в военкомат, потребовал, чтобы отправили на фронт. Но его вместе с другими мастерами и опытными рабочими вернули на производство. Нужно было срочно налаживать выпуск оружия для фронта. Шкуратов нервничал, настаивал на своем, наконец согласился остаться на несколько недель, чтобы помочь женщинам и подросткам пустить на лад заводские дела, а сам все же надеялся отправиться на войну. Но жизнь повернула на свое: вскоре пришлось Шкуратову вместе с эвакуированными с востока рабочими делать снаряды и пушки и на базе старых цехов трубопрокатного завода строить новые цехи на голом пустыре, где под ударами лопат звенела промерзшая земля, а ветер валил с ног усталых людей.

Его сыновья, дочь и сноха прикипали к заводу, не отделяя своей судьбы от родительской. Старший сын сначала пошел в ремесленное, потом слесарил, закончил вечернюю десятилетку, поступил в институт, получил диплом инженера и снова вернулся на завод.

Косачев хорошо знал всю семью Шкуратовых, следил за Андрюшкой с малых лет, всегда поощрял его рвение к учебе. Сергей Тарасович умел ценить способных людей и, когда Андрей вернулся с дипломом, смело выдвинул молодого инженера на ответственную должность. Вот уже более двух лет Андрей работает начальником цеха, того самого знаменитого экспериментального цеха, который создавал сам Косачев. Женился Андрей на сокурснице по институту Катерине Фроловой, привел ее в отцовский дом. Никифор Данилович и Мария Емельяновна радушно приняли сноху:

— Живи у нас, умножай шкуратовский род.

Младший сын Шкуратовых Николай еще мальчишкой вопреки воле отца пошел учиться в железнодорожный техникум. Но из этой затеи ничего не вышло, не стал он машинистом. Отец был доволен, отвел сына на завод. Николай потянулся к электросварке, быстро освоил ее. Зарабатывал хорошо, жил в отцовском доме до самого призыва во флот, сюда же вернулся и после службы.

Сейчас в трамвае отец исподлобья поглядывал на Николая, серчая на то, что сын запросто заговаривает то с одной, то с другой женщиной, да все с красивыми, знает толк, шельмец.

«Вот леший его возьми. Женился бы поскорее и присмирел».

Катерина с Олей тем временем ехали в автобусе своим маршрутом. Оля работала на заводской телефонной станции, а Катерина преподавала в металлургическом техникуме при заводе.

К заводской площади съезжались трамваи, автобусы, машины, стекались люди, здоровались, перекидывались шутками. До начала работы оставались считанные минуту.

За проходной и высоким забором вставали серые громады корпусов, тянулись ввысь закопченные кирпичные трубы, и красно-сизый летучий дым поднимался в морозное небо, клубился над гигантскими строениями из стали, бетона и стекла. Уже издали слышалось подспудное, мощное клокотание, отдавались тяжкие, глухие удары.