N значит некроморфы

  По мотивам игры Dead Space

  "[несколько выдержек из Большой Галактической Энциклопедии] Некроморфы (от др. греч. νεκρός - "смерть" и μορφή - "форма") - существа состоящие из мёртвой плоти, по сути - форма, существования неживой материи. В активном состоянии её поддерживает психокинетическое поле обелиска. См. также Обелиск, Маркер. Артефакт.

   Обелиск, Маркер, Артефакт (есть Чёрный и Красные) - объект внеземного происхождения. Впервые обнаружен на полуострове Юкатан. Является своего рода ретранслятором инопланетного сигнала психокинетического характера. Помещённые в зону его действия тела мертвецов, снова возвращаются в активное состояние и начинают агрессивно функционировать, то есть превращаются в некроморфов. Некроморфы запрограммированы на истреблении всего живого с последующим его поглощением представителями внеземной цивилизации. См. также Кровавая Луна.

   Кровавая Луна - некрофаг, очень хищная форма инопланетной жизни, склонная к пожиранию обитаемых миров. О цивилизации Кровавых Лун практически ничего не известно. Используя некроморфов в качестве ударных организмов, они поглощают населённые планеты Млечного Пути. Кровавая Луна считается главным божеством в церкви юнитологии. См. также Юнитология.

   Юнитология (Церковь Юнитологии) - новейшее религиозное учение, в котором Кровавой Луне поклоняются как доминирующему божеству пантеона. Юнитология пропагандирует Слияние во всеобщем акте умерщвления, она признаёт Артефакт за один из божественных атрибутов Единого и видит в некроморфах естественную ступень эволюции. После событий в системе Тау Волантис запрещена в большинстве Суверенных колоний."

  [пролог] Мы встретились, как и договорились, в её загородном доме - в небольшом, но со вкусом обставленном жилище, типа дачного коттеджа. Сначала хозяйка приняла меня прохладно, но потом, разговорившись, - потеплела и предложила кофе. Я с чисто профессиональных соображений согласился и, как оказалось, очень правильно поступил, прямо в яблочко. Кофе был чудовищно ароматным, истинным, аспидно-траурного цвета. К кофе на столике появилась тарелочка сильно хрустящих и крошащихся печенюшек. Позже, по ходу разговора, на этом же столике каким-то магическим образом материализовалась фигуристая бутылочка французского коньяка. К ней две миниатюрные стопочки и блюдо с жёлтенькими плёночками ювелирно нарезанного лимона. Из-за своих размеров хозяйка обзывала стопочки "японскими", и действительно было в них что-то от минималистических тенденций страны восходящего солнца. После парочки миниатюрных доз коньяка, общаться стало значительно легче, и тогда хозяйка по-настоящему раскрылась, дала волю своей памяти, по-женски очень цепкой и утопающей в Средиземном море подробностей. Вспоминала она долго и обстоятельно, я же просто старался не мешать. В какой-то момент моя собеседница, повинуясь внутреннему импульсу, встала с кресла и подошла к книжной полке; назад она вернулась, неся в руках очень большой, прямоугольной формы альбом.

   - Вот - сказала хозяйка и аккуратно бухнула его на столик предо мной, после чего последовал великосветский, приглашающий жест, мол, милости просим откушать.

   Я осторожно развернул твёрдый титульный лист. Внутри альбома на широких, тёмно-серых страницах с шероховатой поверхностью в неизвестной мне последовательности были наклеены вырезки из журнальных публикаций (иногда обрывающиеся на полуслове), газетные статьи, фотографии, лоскут какой-то грязноватой материи, который давно не мешало бы постирать, выдержки из энциклопедий и разделённая на несколько неровных частей большая статья о резервации некроморфов на Крионе - четвёртой планете в системе Тау Волантис. Статья был написана в бодром, немного слащаво-бравурном тоне, как и полагается статье, опубликованной в массовом журнале вполне бульварного оттенка. Особенно много в альбоме оказалось фотографий, самых разных, иногда неудачных и плохого качества, но всегда одной тематики: некроморфы во всех возможных ипостасях. Я переворачивал страницы, а хозяйка альбома вела свой рассказ о случившемся, иногда разнообразя его пояснениями относительно того или иного снимка. И всё это вместе взятое, и рассказ хозяйки, и журнальные вырезки, и фотографические снимке, сплелось для меня в какое-то одно очень запутанное, но чрезвычайно атмосферное впечатление, которое я до сих пор пытаюсь удержать у себя под сердцем. Я как будто пролистал кусок чужой человеческой жизни, потрогал пальцами её живые шершавые страницы.

   Когда я захлопнул альбом, в гостиную, где мы всё это время находились, уже подкрадывались прозрачные летние сумерки. Солнце, вытянув вперёд руки, словно на уроке физкультуры, приседало на одной ноге. За ближайшими деревьями сада скрывалась его развесёлая молодёжная голова. Постараюсь, хоть и не без лакун, в меру своих сил, более подробно рассказать о том перекрёстном впечатлении, которое на меня произвели и альбом, и разговор, и весь тот памятный вечер.

   Итак, я отворачиваю толстый, негнущийся титульный лист альбома. Словно отваливаю крышку люка в чьё-то жутковатое, глубоко уходящее вниз прошлое.

  "[фотография 001] Не очень удачная. Идёт крупный снег. Справа налево, наискось. За мельтешением снежных хлопьев просматриваются контуры какой-то массивной постройки. Сказать, что это такое, крайне трудно из-за плохого освещения. Посредине снимка темнеет размытая фигура, более похожая на тень, чем на что-то живое. Если это человек, то очень высокий, с согнутыми в коленях ногами, и руками, высоко поднятыми вверх. Поза очень странная для человека, такую можно увидеть, разве что на барельефах древнего Востока: побеждённый бьётся в припадке отчаяния, горестно заламывая кверху свои непропорционально длинные конечности. Комментарий Ольги Азнавур: то что на заднем плане, серое и огромное, - главный корпус резервации."

   Космический челнок, словно боясь пораниться, опасливо коснулся поверхности планеты. В следующую секунду толчок и посадка была завершена. Всё прошло как по маслу - прилетели. Ольга с усилием раздвинула створки грузового люка. В лицо ей ударило всеми двадцатью шестью градусами ниже нуля. По Цельсию, разумеется. В воздухе, похожие на белую сажу, кружились мягкие снежные хлопья. Так вот ты какая, Криона, ну здравствуй. Как и следовало ожидать планета встретила журналистку во всеоружии своей непогоды. Ольга выбросила в проём грузового люка две свои сумки, а затем и сама спрыгнула на обнажившуюся под днищем челнока, мёрзлую почву. Первые шаги по Крионе - ничего особенного, планета как планета. К Ольге уже бежал некто в оранжевой дохе с капюшоном, надвинутым на глаза. Конечно это был Берт Сибарски - единственный живой человек на сто миль вокруг, настоятель местной резервации. Подбежав вплотную, он бегло представился "Берт Сибарски" и также бегло посмотрел своей спутнице в лицо. На его глазах были массивные снегозащитные очки, между двух половинок которых на свет божий выдавливался большой и неправильный нос, по форме вполне соответствующий своему названию - "картошкой". Посмотрев на журналистку, Берт Сибарски, кажется, что-то пробурчал и сгрёб валяющиеся у ног сумки.

   Согнувшись навстречу сильному напору ветра, он направился к стоящему недалеко старенькому снегоходу. Ольге ничего другого не оставалось, как молча последовать за ним. Добравшись до снегохода, она услышала резкий и неприятный звук предупреждающего сигнала: челнок, на ходу разворачиваясь корпусом, медленно отваливал прочь. Неизвестно почему, но у Ольги возникло желание помахать сидящему в кабине пилоту. И, поддавшись импульсу, она сердечно прожестикулировала ему рукой. Ещё минута и челнок еле слышно отошёл в небо, пропав из вида за вертлявой завесой снега. В таких случаях всегда атаковала грусть и этот раз не стал исключением. Пока Ольга предавалась сантиментам, Сибарски кое-как приладил к раме её пожитки, и по-ковбойски бодро вскочил в седло снегохода. Забравшись на заднее сидение, журналистка невольно прилипла щекой к спине, сидящего впереди, настоятеля, и они, словно по команде, ринулись сквозь летящий навстречу воздух.

  "[отрывок из статьи в "Обозревателе", автор О.Э. Азнавур] Криона приняла меня во всеоружии своей непогоды. Дул сильнейший ветер и снежные хлопья, нет скорее уж лохмотья снега, летели навстречу, словно выпущенные из пращи. Вокруг бушевало и было белым-бело. Мы неслись на снегоходе навстречу этому абсолютному белому. Мороз мне показался каким-то рифлёным, шершавым, грубо фактурным; проезжая я тёрлась о него щекой, словно о бесконечную бетонную стенку. В пору было испугаться фэнтезийным страхом, что пока доедешь, сотрёшь свою щековину до основания. Но я ведь взрослая девочка, меня подобной страшилкой не проймёшь, не сотрёшь.

   По правде говоря, я даже не видела местного светила, хотя усердно крутила головой во все стороны. Там, где должен был блистать начищенный таз Тау Волантиса, мертвенно бледнело какое-то смутное акварельное пятно. Тау Волантис размазало по небу, словно тарелку манной каши.

   Резервация некроморфов находилась в дух километрах к северо-западу от посадочной площадки. Только потом я узнала: космические челноки так далеко причаливают от резервации специально, чтобы не провоцировать её обитателей, или, как говорят некробиологи, "не тревожить дремлющие рефлексы". Очень мудро и очень неудобно с их стороны, и ещё - очень пугающе. Согласитесь, страшноватенько оказаться в местности, где в зимнюю спячку залегли рефлексы, которые лучше не тревожить, и где от некроморфов тебя отделяет только честное слово твоего главного редактора"

  - А я говорю поезжай, ничего страшного там нет, вот уже одиннадцать лет ни одного смертельного случая. - Хорошенькое дело: а увечий? - И увечий тоже. Я специально наводил справки: всё чин-чинарём. Даю честное слово. - Нужно мне твоё честное слово. А что если меня покоцают? - Никто тебя не покоцает, хватит нести глупости. В конце концов, мы тебе за это платим. - За глупости или за то чтобы покацали? - Ни за то, ни за другое, мы тебе платим за хорошо сделанную работу и за связанный с этим профессиональный риск. И учти нам нужна статься в положительном ключе, не без изюма конечно, но бодрая и позитивная по общему тону. Прилетишь, там разберёшься на месте, не мне тебя учить. - Но почему именно я? - Извини, но все, как назло, заняты, а доверить такой материал желторотику я не могу. Такова, как говорится, селяви. Ферштейн? Будем считать, что это твоя судьба.

   Ветер тёр кожу лица, словно наждачкой. Спрятавшись за мужской спиной Ольга неслась на снегоходе вперёд. Время от времени, подхвачиваемые порывом, мохнатые хлопья стремительно и косо взрывались им навстречу. Когда становилось легче, Ольга крутила головой, оглядывалась, но однообразие белой геометрии очень скоро начало надоедать.

   - Далеко ещё? - прокричала Ольга, пересиливая поток воздуха.

   - Уже. - откричался в ответ Сибарски.

   Вот дурёха, подумала про себя Ольга. Интересно, а что, собственно, я предполагала увидеть: колючку с предупреждающими надписями, "ахтунг, ахтунг, сука, заминировано"? Не прошло и минуты как на фоне снежной круговерти, она начала замечать изъяны в белом. Изъяны становились всё явственней, пока наконец не приняли узнаваемые формы, построенного двести лет назад, научно-исследовательского комплекса. Несколько веков тому станция кишела бледными опарышами учёных, здесь бурлила научная деятельность, велись лобастые диспуты, а сейчас царила сплошная мерзость запустения. Прогресс, как говорится, налицо.