Чикита

Глава III

Чикита становится полиглоткой. Появление Буки, манхуари. Урок вокала. Безумие Хосе Хасинто Миланеса. Наконец-то женщина. Тайна Мундо. Сара Бернар выступает в Матансасе. Встреча с Божественной в гримерной театра «Эстебан». Сияние талисмана. Видения в полнолуние.

Чикиту в ее двадцати шести дюймах больше всего тяготил не угол зрения, под которым она вынуждена была созерцать мир. Угол, открывавший ей сперва нечищенные ботинки с худыми подошвами, а уж после — блузку и драгоценную сапфировую брошь или исцарапанные пыльные ножки обеденного стола вместо вышитой скатерти и сервиза севрского фарфора. Было нечто унизительное и, без сомнения, несправедливое в том, что она всегда находилась ближе к муравейникам, чем к птичьим гнездам, и поневоле мирилась с этой разочаровывающей точкой обзора, если кто-то не вызывался поднять ее на стул или взять на руки. Но было и кое-что похуже.

Больше всего тяготила ее даже не оскорбительная скорость, с которой тянулись и тянулись вверх те, кто некогда был с ней одного роста. И не удивленные либо жалобные взгляды, жалящие, как булавки, и не смущение видевших ее впервые, тщетно пытавшихся скрыть изумление. Все это можно было, собрав волю в кулак, вынести.

Страшнее и больнее всего было то, что иногда с ней обращались так, будто она была обделена не только ростом, но и умом. Считали, что ее мозг по причине малости плохо работает. Это заблуждение доводило ее до бешенства — оно и понятно, если учесть, что с юных лет Чикита выказывала незаурядный ум.

В три года она начала различать буквы и однажды поразила родителей чтением заголовков в газете. С того дня она от корки до корки прочитывала всю печатную продукцию, какая попадалась, — от номеров детского журнала «Попугайчик» до альманахов с жизнеописаниями святых из бабушкиной коллекции.

Сенда и подумать не могли о том, чтобы записать дочь в школу Святой Риты для благородных девиц на потеху зевакам и сплетницам, и наняли домашнюю наставницу. Кроме того, Сирения давала ей уроки рисования и вышивания, а доктор в свободное время обучал ее французскому, на котором Чикита вскоре выучилась свободно говорить и писать.

Заметив способности дочери к иностранным языкам, Игнасио воспользовался тем, что его добрый друг Энрике Лесерфф находился некоторым образом у него в долгу, и попросил принять Чикиту на обучение. Выдающемуся полиглоту, в совершенстве владевшему более чем двадцатью языками, ничего не оставалось, как согласиться. В первый день он снисходительно осведомился по-французски, какой язык девочка желает выучить.

— Сперва греческий и латынь, — ответила Чикита, глядя ему прямо в глаза и боясь залиться краской. — Потом английский, если вам не трудно, а уж после… не могу решить — немецкий или итальянский.

Учитель рассмеялся, приятно удивленный тщеславием и любознательностью ученицы, и в конце занятия подарил ей несколько латинских и итальянских грамматик: эти языки, на его взгляд, чересчур простые, она вполне может освоить и сама. Со временем Чикита, подобно Клеопатре, свободно заговорила на семи языках.

Однако Лесерфф оказался не единственным эрудитом в Матансасе, сумевшим оценить и подстегнуть Чикитин интеллект. Дон Франсиско де Химено, натуралист, историк и литератор, имевший славу ходячей энциклопедии, подолгу болтал с девочкой всякий раз, бывая в гостях у Сенда. Страстный поклонник естественных и гуманитарных наук, Панчо де Химено объездил Европу и Соединенные Штаты и какое-то время занимал пост мэра Матансаса. Но потом война и превратности судьбы оставили его почти вовсе без средств: в пору знакомства с Чикитой он трудился скромным служащим мэрии и составлял карту провинции.

Чикита забрасывала терпеливого и великодушного знатока вопросами из самых разных областей знания, от астрономии и географии до истории и ботаники, и дон Панчо отвечал, не унижая ее упрощениями. Возможно, из-за того, что была вскормлена молоком верблюдицы Нефертити, Чикита испытывала особенный интерес к Древнему Египту. Она без устали слушала рассказы Химено о пирамидах Гизы и гробницах Долины царей. Как жаль, что великий Шампольон, расшифровавший иероглифы, давно скончался! Вот уж кто бы в два счета разгадал, что написано на ее амулете.

Однажды дон Панчо принес Чиките подарок. Это был экземпляр Atractosteus tristoechus, рыбины, известной как манхуари, только что выловленный в устье реки Сан-Хуан. По словам Химено, рыба эта представляла собой настоящее живое ископаемое, поскольку появилась на Земле миллионы лет назад. Чикита восхищенно рассматривала длинное цилиндрическое туловище, покрытое даже не чешуей, а броней из жестких буро-зеленых пластинок. Плоская голова напоминала крокодилью, в пасти виднелись три ряда острых зубов, а глазки горели лукавством.

— Манхуари везет в том смысле, что они несъедобны и никто на них не охотится, — заметил натуралист. — И да не введет вас в заблуждение его костистость и неподвижность: он способен плыть с удивительной скоростью.

Чикита решила назвать Atractosteus tristoechus Букой и велела Минге с Рустикой поселить его в пруду в патио.

— А что оно ест? — осведомилась старуха, не скрывая отвращения к новому домашнему питомцу.

— Плотояден, — ответил мудрец, наблюдая за тем, как рыбина медленно тычется во все углы прудика с целью изучить новый дом. — Ему можно давать лягушек, ящериц, крабов и кусочки мяса.

За все их долгие беседы Панчо де Химено лишь однажды оставил вопрос Чикиты без ответа. Это случилось, когда она попросила рассказать про его кузена Хосе Хасинто Миланеса, того самого поэта, который сочинил «Бегство горлицы». Правда ли, что несчастный сошел с ума еще в юности? И почему он лишился рассудка? Дон Панчо неловко закашлялся, и Игнасио пришлось прийти на помощь: она и так уже злоупотребила временем ученого, а посему следует отложить просвещение на следующий раз.

Третьим человеком, оказавшим значительное влияние на Чикиту в отрочестве, стала местная сопрано Урсула Девилль. В ту пору она уже давно покинула подмостки. Эта дородная престарелая дама с полупрозрачной кожей и зелеными глазами собирала седые волосы в высоченный пучок. После того как она провела большую часть жизни в Европе и прославилась там как королева бельканто (Мейербер уговаривал ее петь главную партию в новой опере «Африканка», но она не могла или не пожелала принять такую честь), неблагоприятные обстоятельства вынудили ее вернуться на Кубу. Девилль жила в Гаване и зарабатывала на жизнь уроками пения для сеньоров и сеньорит из высшего общества, но каждое лето приезжала в Матансас погостить у сестер. Однажды летом доктор Сенда пригласил ее на ужин.

Хотя после смерти доньи Лолы Чикиту с Мундо больше не заставляли выступать на семейных вечерах, на сей раз было решено сделать исключение, чтобы устроить небольшое чествование актрисе. Чикита произвела фурор, продекламировав стихи, которые поэт Пласидо посвятил сопрано, когда та, двадцатилетняя, только начинала карьеру. Девилль так растрогалась, что встала и грянула а капелла арию «Каста дива» из своей любимой «Нормы». Певице уже стукнуло семьдесят, но она сохранила настолько мощный голос, что хрустальная люстра в гостиной зазвенела, словно аплодируя исполнению.

В тот вечер между одряхлевшей дивой и лилипуткой завязалась крепкая дружба. Когда Сирения де Сенда узнала, что Урсула собирается подработать уроками вокала для девушек и в Матансасе, она спросила у дочери, не желает ли та заниматься у оперной легенды. Вместо ответа Чикита запрыгала от радости.

Через два дня уроки начались. У Чикиты был хорошо поставленный голос, куда более сильный, чем можно было бы предположить, но с первой минуты Урсула поняла, что ученице не под силу справиться с арией Россини или Беллини. Чаяние оперной карьеры следовало сразу же отвергнуть, торжественно сообщила она Чиките, чтобы та не питала пустых надежд.

— Не волнуйтесь, — успокоила ее Чикита и шутливо заметила: — Я не собираюсь петь в «Ла Скала».

И они договорились, что Урсула просто научит ее некоторым романсам и хабанерам, а также уловкам, позволяющим извлечь наибольшую пользу из голосовых связок. Девилль, как истинный профессионал, была требовательна и на занятиях руководствовалась принципами великих маэстро, таких как Този и Порпора. Чувство представляло для нее не меньшую ценность, чем техника исполнения. «Виртуозность без сердца ни на что не годна», — гласил ее девиз.

Лучшие минуты уроков наступали, когда Девилль опускала крышку фортепиано и, подначиваемая ученицей, принималась вспоминать свои славные годы. В юности ее провозгласили лучшим лирическим голосом Кубы в гаванском Лицее, а немного спустя она вышла замуж за испанского пианиста и композитора Хосе Миро и уехала в Европу выступать на лучших сценах под аккомпанемент супруга.

— Я была счастлива, ведь у меня было все, даже сердце мужчины, который любил меня больше музыки, — сказала она как-то. — Только одного не хватило — дальновидности. Имей я толику здравого смысла, не позволила бы мужу разбазарить все, что мы заработали. — Она вдруг помрачнела, погрозила Чиките пальцем и изрекла предостерегающим тоном: — Всегда следи за своими деньгами! Многие женщины мнят, будто беспокоиться о финансах — дурновкусица, покуда не разоряются, а потом уж поздно раскаиваться.

Урсула Девилль поведала Чиките тайну, которую не захотели раскрыть ей ни бабушка, ни родители, ни мудрый Панчо де Химено, — тайну безумия Хосе Хасинто Миланеса.

Когда поэт сошел с ума, Урсула уже уехала из Матансаса, но сестры в письмах рассказали ей об этом событии в подробностях. В возрасте двадцати восьми лет Пепе Миланес считался одним из самых талантливых писателей на острове, но тут его судьба совершила кувырок. Он внезапно разорвал давнюю помолвку со своей невестой Долорес и объявил родственникам, что влюблен в другую. Избранницей его сердца оказалась Исабель, одна из семерых сестер Панчо де Химено.

Вполне обычное дело, за исключением одного возмутительного обстоятельства: Исе едва сравнялось тринадцать. Слова любви меланхоличного и угрюмого родственника не радовали, а пугали ее, и она старалась всячески избегать поэта. Но дома семейств Миланес и Химено стояли друг против друга на улице Хелаберт, и встречи Пепе с возлюбленной все же случались часто.

Дон Симон, дядя Хосе Хасинто, узнав о влюбленности племянника, рвал и метал и запретил кузенам даже заговаривать друг с другом. Злые языки утверждали, что патриарха смущала вовсе не разница в возрасте, а то, что его любимица, для которой он подбирал выгодную партию, могла ненароком выскочить за нищего поэта. Да, все его превозносят, но разве он способен содержать семью? Миланесам тоже приходилось нелегко, поскольку они всегда получали денежную поддержку от своих богатых родственников Химено. Они стали на сторону дона Симона и принялись убеждать Пепе забыть о кузине.

Влюбленный слишком чутко воспринял такой удар. Он ссутулился, лоб его прорезали глубокие морщины, и на годы он погрузился в столь глубокую печаль и оцепенение, что был вынужден покинуть пост в железнодорожной конторе. Страдал от бессонницы и бреда, часто отказывался не только есть, но также мыться и одеваться. Литературные опыты становились все реже и бессвязнее, вскоре он вовсе забросил поэзию, и из страха, что он наложит на себя руки, его сестра Карлота, заботившаяся о бедном поэте, спрятала все ножи в доме.