Жареный плантан

Противостояние

В тот день, когда бабушка обнаружила, что дедушка все еще видится со своей любовницей, она не оставила дома ни крошки еды. Она уложила остатки пирога с брокколи, курицы карри и риса с горошком в пластиковые контейнеры и снесла в баптистскую церковь, где по пятницам работала бесплатная столовая. После первого захода — унести все сразу она не могла — бабушка позвонила маме, чтобы излить душу. Так я и узнала о переменах: бабушка нарушила многомесячное молчание, установившееся по взаимному согласию.

В течение всего разговора мама листала журнал о недвижимости. Однажды, когда было скучно, а интернет снова не работал, я тоже заглянула туда и нашла на полях подсчеты — тогда мне показалось, что я нечаянно раскрыла интимный секрет, вторглась в чужие мечты. Теперь, глядя, как мама переворачивает страницы и загибает их за корешок журнала, рассеянно кивая в ответ на бабушкины жалобы, я притворялась, будто никогда не видела этих нацарапанных синей ручкой цифр. Даже из другого угла комнаты я слышала доносящиеся из трубки несвязные причитания. Бабушка кричала, что дедушка одолжил «паршивой девке» деньги, что женщины из церкви видели, как они в обнимочку прогуливаются по улице…

— Представляешь, каков подлец, Элоиз! Уж поверь мне, натуральный подлец! Вечно твердит, будто он на мели и не может наскрести сотню-другую долларов на продукты или взнос по ипотеке. А для этой бабы, значит, денежки нашлись? Охо-хо, пусть благодарит Бога, что я христианка, вот что я хочу сказать!

— Угу.

— И представляешь, какой стыд — сестра Ида и сестра Роза видели его с этой бабой! Как я теперь в церкви покажусь? О господи, какой же эгоист, он ведь только о себе и думает, а на остальных ему наплевать! Что обо мне люди скажут!

Мама не посоветовала ей вытурить загулявшего супруга ко всем чертям, чему нередко учила своих подруг, — только уставилась на какую-то страницу в журнале. Когда через полчаса бабушка закончила причитания, мама села рядом со мной и протянула меню ресторана с доставкой еды на дом.

— Я бы заказала что-нибудь китайское, — уронила она.

Я не стала открывать брошюру.

— Могла бы сказать, чтобы она ушла от него.

— Да говорила сто раз, с тех пор как была в твоем возрасте, может, на год постарше.

Я представила себе эту сцену: бабушка стоит у кухонного стола, сердито нарезая тимьян или перец и притворяясь, будто не слышит увещеваний семнадцатилетней дочери и не замечает ее вспухшего живота.

— Ужасно, что она отказывается прогнать его, — заметила я. — Тебе не кажется, что это ужасно?

— Может, и казалось бы, — ответила мама, — не будь все это так знакомо.

Субботний день я провела в торговом центре. В «Йорк-дейле», а не в «Итоне»: первый находился в десяти минутах от дома, второй — в сорока пяти, а мне нельзя было уезжать далеко на тот случай, если мама срочно затребует меня домой. Я ходила по магазинам и раздавала менеджерам свое коротенькое, на полстранички, резюме.

Занималась я этим втайне от мамы. Она считала, что единственная моя обязанность — учиться, именно потому она и отправила меня в школу в центре города, хотя в нашем районе тоже была неполная старшая школа, где я могла бы еще пару лет перекантоваться. Но большинство моих подруг уже работали. Аишани трудилась в «Макдоналдсе» на Лоуренс-сквер, и когда с двух зарплат она купила сотовый телефон, Рошель и Анита устроились продавать закуски в киосках кинотеатра «Сильвер-сити». Только мы с Джордан оставались не у дел. Мама уже купила мне телефон, чтобы легче было меня контролировать, а ни о каких других вещах я не мечтала. Я даже не представляла, как буду ходить на работу втайне от мамы. Мне просто нравилась сама идея иметь деньги, собственные деньги, — чтобы хоть чем-то распоряжаться.

В торговом центре я провела всего час. Мы уже две недели не виделись с Аишани и прочей компанией и договорились встретиться сегодня после полудня. Таков был план.

В двенадцать я двинулась к метро, но поезд встал на наземном отрезке пути между станциями «Лоуренс-Уэст» и «Гленкерн». Я сидела у окна и смотрела на заборы поверх невысокой желтеющей насыпи, отделяющие жилую территорию от железнодорожного полотна. Их я помнила с детства. Сейчас ограду

отмыли, а раньше ее покрывали граффити — в основном ругательства или логотипы музыкальных групп, но иногда я видела асимметричные сердечки или любовно выведенные надписи «Тесс и Райан», «Джош + Джессика». Ребенком я сочиняла истории об этих парах. В моем воображении они представали этакими детьми гранжа: фланелевые рубашки, рваные джинсы или парусиновые штаны с кучей карманов. Порой Тесс и Райан сбегали ночью из дома, перелезая через ограду; они шептались о своей любви, о планах на будущее, а потом на память о свидании выводили краской из баллончика свои имена на заборе. Или Джош рисовал сердечко, чтобы привлечь внимание обиженной Джессики: подружка застукала его с другой или он наговорил ей резкостей в пылу ссоры.

Замечтавшись, я чуть не пропустила свою остановку, но в последний момент увидела на облицованной коричневой плиткой стене белые буквы названия «Эглингтон-Уэст» и успела выскочить на платформу перед самым закрытием дверей. Я предполагала пойти в парк Фэрбанк и поболтаться на качелях, пока все не соберутся, — но вместо этого оказалась около коттеджа бабушки. Она открыла дверь в цветистом халате, с одного плеча сползала бретелька пурпурного лифчика.

— Значит, вот как ты теперь причесываешься? — спросила бабушка, оглядывая мои тугие кудряшки, стянутые головной повязкой с принтом. — Теперь такая мода? Ближе к натуральному, а?

У нее волосы были зачесаны наверх и закручены на мягкие бигуди. На лице ни тонального крема, ни помады. Раньше я видела бабушку без косметики только сразу после пробуждения, когда солнце еще не встало и весь дом дремал в сонной полутьме. После девяти часов утра бабушка уже всегда была при полном параде.

Войдя в прихожую, я в первую очередь заметила, что в доме тихо. Все приборы выключены: ни гула кондиционера, ни цитат из Библии по радио. Только четкое тиканье часов в гостиной. Я даже слышала скрип половиц под ногами. Потом обратила внимание на характерный запах: здесь недавно жарили соленую рыбу. Бабушка сразу пошла на кухню, а я стала снимать кроссовки и хотела опереться о стену, чтобы не упасть, но ладони прижались к висевшему у двери зеркалу в полный рост, о котором я постоянно забывала, даже когда мы жили здесь. На удивление, бабушка не напомнила мне аккуратно поставить обувь на коврик и не отчитала за то, что я заляпала пальцами зеркало. Меня охватило беспокойство.

Свернув налево, в гостиную, я замерла на месте. Прямо напротив меня, ссутулившись на укрытом пленкой диване, сидел дедушка. Я не ожидала увидеть его здесь после того, как бабушка звонила маме и поносила его на чем свет стоит. Но вот он собственной персоной: смотрит прямо перед собой, сложив руки на длинных ногах, — нехарактерная для него поза, скорее демонстративная. Сделав еще один шаг в комнату, я поняла, что он смотрит фильм с выключенным звуком. «Грязный Гарри». Я немного постояла, оторопело таращась на деда, затем поздоровалась:

— Здравствуй, дедушка.

Он перевел взгляд с экрана на меня в безмолвном приветствии и снова уткнулся в телевизор.

Тик-так. Тик-так.

Золотые часы, накрытые прозрачным куполом, стояли около стереомагнитофона в шкафу для техники. Я переступила с ноги на ногу. Бабушка медленно двигалась по кухне, необычно тихая, но меня передергивало даже от звука ее шагов.

— От вас с бабушкой давно не было вестей, так что…

На этот раз дедушка не повернул головы от телевизора.

— Кара! — Бабушка помахала мне.

Кухню и гостиную разделял обеденный стол. Я задвинула стул под столешницу, затем протиснулась мимо закругленного края и подошла к бабушке, которая стояла у раковины. Все поверхности были пусты. Ни серебристых мисок с бананами, манго или сливами, ни коробок с хлопьями, которые бабушка обычно расставляла на холодильнике, — даже тех, что она приберегала на случай моей неожиданной ночевки у нее дома, чего никогда не случалось. В сушилке стояла только что вымытая посуда: одна сковорода, одна тарелка, одна вилка и один нож.

— Я просто хотела проведать тебя.

Бабушка хмыкнула и вполголоса сообщила:

— Целый день с дивана не встает, представляешь себе? Целый божий день. Прикидывается, будто смотрит телевизор.

— Не понимаю, — ответила я. — Бабушка, дом принадлежит тебе. Неужели ты не можешь просто прогнать его?

— Ага, и вот так запросто заговорить с ним? — Она покачала головой. — Послушай, что я тебе скажу, Кара: я скорее умру, чем заведу разговор с этим мужчиной.

Я не нашлась с ответом. Доносящееся из гостиной тиканье действовало мне на нервы, и я обернулась на часы. Бабушка тоже посмотрела туда, но остановила взгляд на дедушке. Он так и сидел, глядя перед собой, словно находился в доме один. Презрительно наморщив нос и поджав губы, бабушка повернулась к сушилке. Тогда я поняла, что она не накрасилась сегодня не от горя, а от злости.

— Бабушка, если ты просто…

— Чем тебя угостить? — Она выдвинула ящик с приборами и достала нож и вилку. — У меня нынче разносолов нет, но могу разогреть готовые пирожки.

— Я не за этим пришла.

— Подожди здесь, я принесу.

— Ладно.

Она убрала сковороду и, шагнув ко мне, наклонилась ближе и прошептала на ухо:

— Представляешь, он ворует мои вещи.

Я заморгала:

— Что?

— Я знаю, что он спрятал мой фен и лиловые воскресные туфли. И переставил всю мебель. Хочет свести меня с ума, — прошипела она.

— Подожди, ты что, серьезно?

Но бабушка уже вышла из кухни и направилась в свою комнату в задней части дома, чтобы переодеться.

Гостиная выглядела как обычно. Все вроде бы стояло на своих местах, ничего не пропало: ни английские чашки из серванта, ни фарфоровые статуэтки с журнального столика, ни королевский штандарт Ямайки со стены. Но я все равно села рядом с дедушкой; полиэтилен смялся подо мной. Некоторое время я ничего не говорила — так всегда бывало, когда мы с дедом встречались. Мы сидели рядом, и если были перед телевизором, дедушка молча вручал мне пульт, давая возможность самой выбрать канал, переключив с вестерна на какой-нибудь ситком, но я обычно дожидалась, пока он досмотрит фильм. Даже теперь, чем дольше я сидела рядом с ним, тем спокойнее мне становилось. Спокойнее и проще. Наконец, прочистив горло, я взяла пульт и выключила телевизор.

— Короче, бабушка считает, что ты крадешь ее вещи. — С дедом можно было не выбирать выражения. — Не деньги или ценности, а всякие шмотки.

Он медленно и тяжело пожал плечами. Дедушка, высокий и худой, но тяжелый на подъем, был полной противоположностью бабушки, маленькой и громогласной, крепкой и по сложению, и по характеру, однако стремительной. Казалось, она способна находиться одновременно в нескольких местах, а дедушка будто вовсе никогда не двигался.

— Просто скажи мне, — продолжала я, — ты ведь не стал бы такого делать, правда? Прятать ее фен или переставлять мебель…

Ответ я уже знала, но мне хотелось, чтобы дед причмокнул с досадой и отмахнулся: мол, недосуг ему устраивать такие жестокие розыгрыши. Вместо этого он повернул ко мне голову и поднял брови.