Наш последний день

Я поверил Петру сразу и безоговорочно, сам не знаю почему. Что-то висело в воздухе уже не первый день. Как тревожные чёрные точки на краю зрения. Скосишь глаз — они скачком в сторону, видишь, а разглядеть не можешь. Но они есть, и от них мороз по коже.

Мы помчались по трассе в сторону Щёлковского шоссе. В голове дурацкая мысль, что, стоит только выскочить за пределы МКАДа, и мы спасены, будто МКАД не дорога, а крепостная стена, и может удержать все ужасы ядерного взрыва в своих пределах. Москву жалко. За прошедшие восемь лет я полюбил этот сумасшедший город. Людей жалко. Нас жалко. Всех жалко. Жалкая человеческая натура. Жалкое человечество, не заслужившее право на жизнь.

“А тем кто сам, добровольно, падает в ад,

Добрые ангелы не причинят

Никакого вреда

Никогда…"

Под “Агату Кристи” я набрал сестру.

"Привет, сестричка!"

"Эм-м привет. Ты знаешь, сколько сейчас времени?" — услышал я её сонный голос, и меня кольнула совесть. Наверное, лучше во сне, ничего не успев понять, но вдруг успеет, вдруг после моего звонка она сможет спастись?

"Некогда. Ядерная война, Уль, беги"

"Ты что там куришь?"

"Я серьёзно. Просто поверь".

Она замолчала, потом тихо сказала:

"Даже если так, куда я побегу с моими коленями?"

Она повредила колени в горах и пока ещё ездила в коляске.

"Спустись в подвал. Ты на Фиоленте?"

"Да. Лучше б ты не звонил…”

“Прости, я не смог бы”

“Нет у меня подвала, это скворечник для туристов, переделанный из гаража. Ты не сердись. Спасибо, что позвонил, я бы тоже не удержалась. Открою вино… Целую, братик, берегите себя!”

Лена сжала моё колено, я шмыгнул носом.

"Целую, сестричка. Может вас не тронут".

"Севастополь? Базу флота? Шутишь? Ладно, слышу ты за рулём, не отвлекайся. Лене привет!", — и отбилась.

Зря я позвонил. Начинать ядерную войну в четыре утра — это высшее проявление просвещённого гуманизма. Большинство даже не успеет проснуться.

Взревела сирена впереди, где стадион "Локомотив". Сразу завыла ещё одна, за спиной, со стороны НИИДАРа. В предрассветных сумерках начали загораться окна в домах. Вой не стихал.

Мы мчались по пустой широкой улице, а от высоток у дороги люди бежали к машинам. У пересечения с СВХ я посмотрел налево. Через автостоянку к метро спешили люди: кто-то с сумками, кто-то с пустыми руками, но все бежали на пределе сил. Полицейские уже подтаскивали барьеры к застеклённому вестибюлю. Их жизнь продолжится, наша — не знаю. Я сжал кисть жены и спросил ещё раз:

— Впереди съезд. Если хочешь, можем спуститься в метро.

Лена нерешительно мотнула головой:

— Нет. Хорошо едем.

Я похлопал её по руке и прибавил скорость.

***

До рассвета оставалось два часа, но перед нами погасли фонари. Секция за секцией отключалось освещение, и синхронно темнели дома по обе стороны дороги.

Я гнал так быстро, как мог гнать не слишком опытный водитель по не расчищенной с ночного снегопада трассе. Машину нервно водило. Я стиснул руль в жалкой попытке удержать контроль. Всё, что я видел — правый отбойник в дальнем свете, заштрихованный встречным снегом. Он был то, ближе то дальше, и я осторожно, по градусу, выравнивал машину, с трудом сдерживая панику. На пустой трассе я мог бы спокойно ехать посередине, но глупая привычка заставляла держаться в полосе.

Касание отбойника на такой дороге, на такой скорости смертельно опасно. А как замедлиться, когда прямо на нас сейчас летят ракеты, и каждую секунду они становятся на шесть километров ближе? Дикая гонка с неизвестными временными рамками. Главный приз — жизнь, но это не точно. Поэтому не снимаю ногу с педали и молюсь Форду всеблагому, чтобы не подвёл, потому что не верю ни в бога, ни в чёрта. Машина пока не подводит, мчится в темноте, в вое сирен, на восток, так быстро, как может. Нет, так быстро, как могу я.

— Светомаскировка — говорит Лена негромко.

Стрелка спидометра перевалила за сто двадцать, рев моего маломощного движка без труда пробивает шумку.

— Что? — переспрашиваю я. — Не понял.

— Светомаскировка. — Лена повышает голос. — Помнишь, в детстве в Севастополе? Когда ревели сирены, родители завешивали окна одеялами, и мы сидели при свечах. Даже телевизор нельзя было включать.

Я улыбнулся:

— Конечно, помню. У нас во дворе говорили, что тем, кто нарушит режим светомаскировки, солдаты стреляют в окно из автоматов. Только сейчас какой в ней смысл? Ракете плевать, есть свет или нету.

Я улыбался широко и всерьёз, из груди рвался нервный смех, больше похожий на истерику. Нервная система пошла в разнос, и я уже был готов к любому исходу, лишь бы поскорее, но рядом сидела жена. Лена смотрела строго вперёд, на бесконечный поток мелкого сухого снега, ослепительно белого в свете фар. Почувствовав мой взгляд, она повернулась ко мне. Глаза блестели от слёз.

— Прости, ты же знаешь, что я рёва.

В ответ я сжал её руку:

— Я знаю, что нет.

Правой рукой она держала за холку Беню. Он тревожно мяучил с того момента, как машина разогналась до ста. Прижав уши, он смотрел в лобовое стекло расширенными от ужаса глазами, но больше не вырывался.

Было дело, когда мы переезжали на Преображенку из Южного Бутово. Кот взбесился, скакал по машине, отстреливая клочья шерсти, разодрал мою любимую футболку, а она не заживёт, как царапины на теле.

А если бы мы остались там? Рванули бы на юг. Были б уже далеко от Москвы. Вот тебе дивное преимущество жизни в замкадье, которое не приходит в голову риэлторам.

"Когда начнётся ядерная война, вам будет гораздо проще спастись, чем жителям каких-нибудь Патриков. Подумайте, как они будут вам завидовать".

Какая чушь лезет в голову, спасительная чушь, чтобы не сойти с ума.

В зеркале заднего вида разгорелись белые пятна. Нас нагоняли машины. Первым пролетел мимо чёрный гелик, ослепил дальним светом в зеркала. Сейчас всем на всех плевать, важно только своё: ты сам и те, кто с тобой. Он обогнал резко, рывком, чуть не зацепив бортом переднее крыло. За ним ещё несколько машин, все мощные, для каждой я все равно что стою. Кто-то, проезжая, сигналит. Не беженцы от ядерного взрыва, а свадебный кортеж. Я тоже жму сигнал. Вдруг очень захотелось стать частью этой кавалькады, но даже если я вдавлю газ до пола, мне за ними не угнаться.

Лена бьёт меня кулачком в плечо:

— Зачем?

— Да не знаю, какая уже разница? Просто так.

Вырвал бы болтливый свой язык, зачем напоминать? Может, ничего ещё не будет. Может, это учения? И только я подумал, что параною, впереди, где потухли красные огни внедорожников, рванули вверх ярко-белые штрихи. Они бесшумно уходили в небо, перечёркивая последнюю надежду.

— Что это?

— Противоракеты, — ответил я. Врать смысла не было.

— Значит, точно?

— Теперь точно. Ничего. Самые мощные системы ПВО и ПРО вокруг столицы. Считай, над нами непроницаемый купол.

— Ну да, и поэтому мы сейчас мчимся непонятно куда на бешеной скорости с перепуганными котом. Мы с трассы не слетим?

Я не ответил. Это было бы слишком злой шуткой.

Трасса больше не была пустой. Одна за другой нас обгоняли машины с более мощными двигателями. Они пролетали с рёвом своих многолитровых моторов, подтверждая максиму "Мощность — это безопасность". Я попробовал добавить газу. Руль ещё больше отяжелел, рулежка стала неуверенной. Я понял, что малейшая оплошность, и нам конец без всяких ядерных бомбардировок.

Слева на обгон пошла фура, тяжело и неуверенно. Она то удалялась от меня, то приближалась, чуть не касаясь бортом. Во время очередного сближения мне пришлось уйти вправо, и я чуть не врезался в отбойник. Чтобы отцепиться, я скинул скорость. Фура по чуть-чуть пошла вперёд, но её все больше вело вправо, в мою полосу. Впереди показался съезд на МКАД, сзади подпирала другая машина, свет слепил. Все плевали на правила, на окружающих, мчались на дальнем свете. Меня выдавливали на МКАД, куда мне точно было не надо. В этот момент меня охватило бешенство. Я заорал:

— Бухой, что ли, сука?!

Когда я вжал педаль в пол, я рычал громче мотора. Машина подумала полсекунды и прыгнула вперёд. Я пролетел между кабиной и отбойником, чиркнув по нему бортом, Меня бросило влево, почти под бампер фуры, к моему счастью, его тоже повело от меня, и сомнений в том, что водитель пьян, уже не осталось. Я готов был праздновать освобождение, когда слева послышался нарастающий рёв мотора, и страшный удар сотряс корпус машины.

Я крутил руль, жал тормоз, но машина стала неуправляемой. В свете фар мелькнул голубой огонёк в латинской «Джи», машина подлетела и рухнула. Что-то врезалось в пол так, что загудели ноги. С безумным воем Беня вывернулся из рук жены. На её расцарапанной щеке выступила кровь. Кот забился куда-то за нашими сиденьями и испуганно мяукал.

— Кажется, приехали, — Лена с трудом разжала пальцы, вцепившиеся в ручку двери и полезла за влажными салфетками.

Лобовое стекло запорошило. Включились дворники, со скрипом сметая серый снег. Совсем рядом и выше, на Щёлковском шоссе, на боку лежала чёртова фура. Она перегородила трассу почти на всю ширину, и машины неслись, сигналя и огибая её по встречке. Ну что ж. Я хотел выбраться за МКАД — я выбрался, желание исполнено. Ночной полёт закончен, форд дальше не поедет. Во всей Москве не найдётся эвакуатора, который меня отсюда вытащит.

Я навалился плечом на дверь. Тяжело сгребая спрессованный снег, она приоткрылась достаточно, чтобы вылезти. Тихая морозная ночь вползла в тёплый салон.

— Не хочешь размяться? — спросил я. Лена подняла воротник пальто и спрятала нос.

— Нет. Дверь закрой, дует.

Я обошёл машину. Форд брюхом сидел на бетонном водостоке, переднее левое колесо глубоко вбилось в арку, из снега вокруг торчали отлетевшие части обвеса. Конечная. Я поискал в себе страх и не нашёл. По шоссе с рёвом мчались машины. В небо впереди с шипением ушла новая партия противоракет. Передо мной торчали из снежных заносов колонки, за ними, за хрупким стеклом — тёмный магазин и моя чёрная тень на его полках, а за ним, впереди, справа, слева за трассой — пустая заснеженная равнина.

Любопытная душа ненадолго выбралась посмотреть, как я тут, и мне показалось, что я вижу сверху чёрную точку с длинной тенью посреди двух светящихся полос, синюю равнину, крест-накрест перехваченную дорогами, огромный чёрный город и ослепительно яркий шар, который возник из ничего, опалил светом зеркальные стены Москва-сити и сразу угас.

Кто я? Крошечный микроб на толстой шкуре Земли, неопасный, бесполезный и неуязвимый в своей незначительности. Как муравей: брось его с высоты в тысячу муравьиных ростов и ничего с ним не случится — побежит дальше по своим делам. Так и мы: ударит волна в спину и унесёт нас далеко от Москвы, а там мы встанем и пойдём. Главное не потерять друг друга.

Я обернулся к машине. В освещённом салоне Лена рассматривала потолок, натянув ворот пальто на подбородок, и я точно знал, из-за чего трясутся её плечи. Бегом, пока не поздно, я бросился к машине. С полными ботинками снега нырнул в салон, с трудом, преодолевая сопротивление, потянул к себе её лицо. Она обмякла и уткнулась мне в шею, стало горячо и мокро.