Эффект Сюзан

21

— Мы невидимы!

Лабан выходит на середину комнаты и разводит руки в стороны. И делает первые шаги румбы.

Я стою, опираясь на Харальда. За последние двое суток я спала в общей сложности шесть часов.

— Хайн следит за тем, как мы едем в сторону Италии. Человек, который пытался убить вас с Харальдом, считает, что вас нет в живых. Мы стали невидимками. Мы от них спрятались!

Про Лабана недостаточно просто сказать, что он человек эпохи Возрождения. Справедливости ради следует добавить, что он обладает выдающимися способностями приукрашивать действительность, и поэтому большую часть времени и вправду живет в эпохе Возрождения. До эпохи Сбора информации в режиме реального времени. До появления систем наблюдения. До больших данных.

— Они могут появиться здесь в любую минуту, — говорю я. — Нет никакой уверенности, что за домом не наблюдают. В лучшем случае у нас есть сорок восемь часов.

— Двадцать четыре, — поправляет меня Тит. — К сожалению, у нас есть только двадцать четыре. Потому что рождественский вечер мы, конечно же, вычитаем.

Лабан замирает посреди комнаты. Я всем весом повисаю на Харальде.

Сочельник — это демон, которого мы с Лабаном пытались изгнать из нашей жизни на протяжении шестнадцати лет. И которого дети неустанно возвращают.

Мы с Лабаном никогда не любили Рождество. Избыточное потребление. Массовый психоз. Институт экспериментальной физики находится менее чем в четырех сотнях метров от здания «Тейлум» и от Института судебной медицины. Иногда патологоанатомы просят прислать им специалиста по статистике, или предоставить им время на наших серверах, или необходимое лабораторное оборудование. В рождественские дни судмедэксперты работают и днем, и ночью. Ни в какое другое время года на них не сваливается такое количество самоубийств и жертв домашнего насилия. Если что-то и может вывести датчан из себя, так это сочетание алкоголя, счетов за подарки, которые они на самом деле не могут себе позволить, и всеобщего напряженного ожидания, что сейчас все семейные чувства должны расцвести пышным цветом, и обязательно сегодня вечером.

На Рождество мы обычно уезжали. На Северное море или на какой-нибудь маленький, выжженный солнцем островок Средиземного. Пока не родились дети. Тут рождественская мышеловка захлопнулась. И это повторяется из года в год. В том, что касается любви к Рождеству, Тит и Харальд исповедуют националистические консервативные взгляды, гораздо правее взглядов Чингисхана.

— И конечно же, — говорит она, — надо пригласить бездомного.

Тит неустанно ищет попавших в беду живых существ, которых можно было бы поселить у нас дома, животных или людей. Однажды в нашем доме оказались шесть бездомных собак. И у нас никогда не было меньше восьми котов. В течение нескольких лет у нас жила ворона со сломанным крылом по имени Кель, которую Тит подобрала в дворцовом парке Шарлоттенлунда и принесла в дом, где та, обустроившись, заняла самое высокое место в иерархии.

Когда Тит было девять, ей впервые пришла в голову мысль, что рождественский вечер нужно обязательно проводить в компании бездомного. К десяти годам у нее хватило настойчивости донести до нас свою точку зрения.

С тех пор каждое Рождество у нас за столом было от одного до трех бродяг. В последнее Рождество, перед тем как мы уехали в Индию, она привела женщину двухметрового роста, от которой пахло денатуратом и которая через пять минут после того, как я подала утку с апельсинами, подмигнула Лабану и сказала: «Ну что, парень, перепихнемся?»

— Мы едва-едва остались в живых, — говорю я. — У нас есть самое большее сорок восемь часов. Рождество отменяется.

Тит и Харальд смотрят друг на друга.

— Вы можете делать, что считаете нужным, — отвечает Тит. — Мы с Харальдом празднуем Рождество. С елкой, подарками и бездомным. Если я завтра умру, это произойдет в отсветах рождественских свечей. И с ощущением полной гармонии с самой собой.

Я ковыляю к себе в комнату. Сдергиваю с кровати покрывало. Не снимаю одежду, не снимаю даже обувь. Просто падаю лицом вниз. Я так и не запомнила, как упала на кровать. Наверное, я заснула во время падения.