Чикита

Глава VII

Разорена. Решение Чикиты. Репертуар. Продажа особняка. Бука отказывается от пищи. Поход на кладбище. Последняя ночь в Матансасе. Русский сон. Карнавал в порту. Прощание. Навсегда?

Увидев, как зять волочит ноги, Чикита сразу же поняла, что он явился с дурными вестями. Она испугалась, уж не случилось ли чего с Манон или племянником, но Жауме поспешил успокоить: речь пойдет не о них, а о «злосчастном» — выразился он, потупившись, — событии.

И выложил Чиките суть катастрофы. Ее банк только что лопнул. Обанкротился и обратил в ничто ее сбережения, а также деньги прочих вкладчиков. В Мадриде один маркиз и один коммерсант застрелились, узнав о произошедшем. На Кубе, к счастью, никто из попавших под удар не предпочел прибегнуть к столь драматическому средству.

Чиките захотелось убежать и спрятаться где-нибудь в уголке. «В пруду», — подумала она, как будто близость манхуари Буки могла утешить. Однако, силясь не поддаваться отчаянию, заверила зятя, что не откроет список самоубийц-банкротов на Кубе.

— Ты разорена, — медленно проговорил он, чтобы до нее окончательно дошел смысл. Чикита спокойно и серьезно кивнула. Жауме попросил прощения за то, что в свое время дал ей такой неудачный совет. Кто же мог представить подобное?

Манон тоже потеряла свою часть наследства, сказал он, как будто это утешило бы Чикиту. Но Манон может рассчитывать на мужнины средства, и для нее это не такая страшная утрата. А вот Чикиту остается лишь пожалеть.

— Как бы горько ни было, боюсь, придется продать дом. Если только Румальдо не разбогател на севере и не возьмет на себя расходы по содержанию…

Чикита кисло усмехнулась, вздохнула и признала, что новое положение дел, похоже, действительно принудит ее перекроить жизнь.

Прежде всего, повторил Жауме, сменив сочувственный тон на деловой, следует выставить дом на продажу и разделить вырученные деньги между всеми сестрами и братьями Сенда. Он знает людей, которых, возможно, заинтересует предложение покупки особняка. Однако, какой бы выгодой ни обернулась сделка, каждому достанется совсем немного. Война загубила экономику Кубы, и собственность сильно упала в цене. Но Чиките можно не тревожиться о будущем. К счастью, родственники любят ее и будут счастливы заботиться о ней. Манон умоляет ее немедленно переехать к ним. У нее будут стол и кров, а деньги от продажи дома она сможет тратить на собственные прихоти и капризы, поскольку за прислугу платить тоже не придется.

Чикита поблагодарила зятя за великодушное предложение, обещала хорошенько все обдумать и, отделавшись от его общества, тут же позвала Румальдо и Мундо, чтобы поведать о навалившейся беде.

— Как так — ничего не осталось?! — потрясенно воскликнул Мундо. — Кто-то же несет ответственность за эти деньги?

— Сколько раз еще повторить, чтобы ты понял? — рассердился Румальдо. — Деньгам каюк. Чикита теперь в том же положении, что и мы с тобой: голь перекатная. — Он глянул на сестру и добавил примирительно: — Надеюсь, эта достойная сожаления превратность поможет тебе решиться. Теперь ты выбираешь между местом приживалки, не смеющей слова сказать поперек тем, кто тебя изволил приютить, и новой самостоятельной жизнью — в случае если примешь мое предложение.

Мундо поинтересовался, о каком предложении толкует кузен, а Чикита вдруг ощутила невероятную усталость, закрыла глаза, забралась вглубь кушетки (да, той самой, на которой имел место инцидент с сапожником) и предоставила Румальдо живописать план. Как она и предполагала, Мундо в течение монолога все багровел и багровел и, не дослушав до конца, заявил, что задумка не только нелепа, но и оскорбительна.

— Только мерзавец твоего пошиба додумался бы предложить такое родной сестре! — в гневе вскричал он. — Такой судьбы ты для нее хочешь? Выставлять ее, словно чудовище, и жить за ее счет? Альтруист, нечего сказать!

— А тебя-то кто спрашивает?! — вскипел Румальдо и едва не накинулся на пианиста с кулаками. — Ты все не так понял. У Чикиты появилась возможность стать знаменитой артисткой, и она будет сущей идиоткой, если упустит ее. Ей не занимать храбрости, и она не станет хныкать по углам и стоять с протянутой рукой, как некоторые присутствующие.

— Никогда, никогда она не согласится! — возразил Мундо appassionato[15] и повернулся к кузине в поисках поддержки.

Чикита смотрела на него с любопытством: выходка неизменно вялого Мундо стала для нее такой же неожиданностью, как известие о банкротстве, и служила неоспоримым доказательством братской преданности и любви. Она растрогалась, одарила Мундо нежнейшей улыбкой, но не преминула едко осведомиться:

— Отчего же? Думаешь, у меня кишка тонка?

Разумеется, ее приводит в ужас мысль о том, чтобы выйти на сцену и стать мишенью насмешек. Как почти все карлики, она очень ранима, да к тому же ей не довелось закалить собственную чувствительность, сталкиваясь со злом внешнего мира. Из добрых побуждений родители выпестовали ее в излишне благостной обстановке, среди людей, никогда не упоминавших о ее странности, а теперь это вовсе некстати. Извлечь пользу из малого роста, выйти навстречу десяткам, возможно, сотням незнакомцев — что может быть страшнее? Разве что опасность состариться в задней комнатенке чужого дома, пока время несется вперед, а дети растут, и страшиться взглянуть в зеркало, ибо отражение будет все более морщинистым и крохотным.

— Всю жизнь мне вбивали в голову, что я должна быть благодарна уже за то, что жива, а потому могу лишь мириться с обстоятельствами и не имею права ничего требовать от жизни. Но в глубине души я всегда восставала против этого. Не излишне ли дерзко с моей стороны желать чего-то большего, чем простая честь находиться на белом свете? Простите, но я хочу жить! Наслаждаться жизнью, а не только заслуживать ее. Может, один из способов сделать это — испытать судьбу на сцене? Как знать… — рассуждала Чикита, уперев руки в боки и горделиво вздымая грудь. — Многие изумятся, узнав, какой великий дух обитает подчас в едва заметном теле, ведь величие не знает размеров.

К замешательству братьев, простой ответ на вопрос вылился в самое настоящее провозглашение жизненных принципов:

— Мне нечего терять, а вот приобрести я могу многое. В худшем случае, если план Румальдо не выгорит и мне придется вернуться в Матансас на милость родичей, я хотя бы стану утешаться тем, что попыталась вкусить жизни, смаковать ее! — Она повернулась к брату и решительно заявила: — Мне понадобятся новые платья и шляпы!

— Сколько угодно! — радостно воскликнул Румальдо и сгреб сестру в объятия.

— И еще, — продолжала лилипутка, пресекая приступ братской любви. — Нужен пианист, да чтобы умел играть по-настоящему, от всего сердца, — и, помолчав, нарочито равнодушным тоном с едва заметной шутливой ноткой добавила: — Ох, боюсь, непросто будет такого найти.

— Довольно! — оскорбленно выпалил Мундо и объявил, что, хоть он и не одобряет ее решение, кузина может смело рассчитывать на него. — Ты совсем выжила из ума, но как-то раз я поклялся никогда тебя не покидать и сдержу слово, — взволнованно заключил он.

Румальдо весело зашагал взад-вперед по комнате, строя планы вслух. Из домашней обстановки много всего ценного можно продать: резную мебель, какой больше не делают, картины маслом, фарфор, стенные часы, серебряные приборы. Ради общего блага нужно обратить это все в звонкую монету. Что касается Хувеналя, то, запропав куда-то, он лишился права высказывания. Его часть денег они просто отложат.

— А как же Рустика? — спросил Мундо, пропуская мимо ушей разглагольствования менеджера.

— Поговорю с ней вечером, — сказала Чикита. — Хотя она наверняка уже сама все прознала. От нее ничего не утаишь.

Нельзя исключить, что Рустика и вправду подслушивала под дверью, потому что, когда ей сообщили о плачевном финансовом положении семьи и намечающейся авантюре, она не выказала ни малейшего удивления. Казалось, ее совсем не тревожит необходимость уехать из Матансаса и очертя голову окунуться в неясное будущее. «Мне все едино — хоть гладить яичницу, хоть жарить галстуки», — сказала она и только выразила сожаление, что не понимает «по-американски». Чикита пообещала до отъезда обучить ее паре фраз, достаточных для какого-никакого общения с ньюйоркцами.

Когда часы в доме пробили полночь, Эспиридиона Сенда села на кровати, сунула ноги в вышитые шлепанцы, взяла карандаш и тетрадь, вооружилась свечой и выскользнула из спальни. В эту минуту ее, одетую в воздушный пеньюар, простоволосую, с рассыпанными по плечам длинными черными кудрями, немудрено было принять за блуждающего по коридорам призрака. Она остановилась перед дверью Румальдо и тихонько, чтобы не разбудить спящего в соседней комнате Мундо, постучалась. Брат открыл нескоро.

— Займемся расчетами, — сказала Чикита, протянула ему тетрадь и карандаш и шепотом рассказала, сколько денег спрятано у нее на черный день в домашнем тайнике. — Нужно все учесть: мой повседневный и сценический гардероб, приличную одежду для тебя, для Мундо, да и для Рустики — я всегда полагала, что даму уважают сообразно тому, как одета ее горничная, — билеты на пароход, отели, обеды…

— Прямо сейчас? — сонно заартачился Румальдо, но при виде решительного выражения Чикиты подавил зевок.

В ту ночь, пока они складывали, вычитали и говорили о театрах, гримерных и недельных прибылях, Румальдо Сенда понял, что актрисой Чикитой, The Living Doll (Живой Куклой — такой псевдоним предложил он, а она, попробовав произнести с различными интонациями, одобрила), не так-то легко будет помыкать.

Чикита и Румальдо никому не говорили, какой крутой вираж собираются заложить. Легенда для родственников и друзей гласила, что они проведут некоторое время в загородном доме в Нью-Джерси по приглашению Беллвудов, симпатичной семейной пары миллионеров, с которыми Румальдо свел знакомство за чаем в нью-йоркском «Шерри’с». Первоначально приглашение касалось только Румальдо и его сестры, но летние владения мистера и миссис Беллвуд так обширны, а сами они так привыкли принимать десятки гостей одновременно, что совершенно не возражали, когда Румальдо спросил, нельзя ли взять с собой учтивого и талантливого юношу по имени Мундо. Они были страшно рады заиметь на время музыканта, который будет оживлять игрой их светские приемы. Румальдо так искусно описывал воображаемых друзей — она увлекается искусством, он владелец сталелитейных заводов, оба слегка эксцентричны, — что никто не заподозрил обмана.

Канделария сочла неподобающим намерение крестницы впервые в жизни отправиться в увеселительную поездку, когда прихотливый маятник биржи только-только оставил ее без средств к существованию. Пусть даже изумительные Беллвуды возьмут на себя расходы по пребыванию, все равно путешествия на север влекут неизбежные траты. Манон и Жауме, напротив, нашли решение очень своевременным. После бесконечного траура Чиките полезно будет развеяться. К тому же пара месяцев вдали от дома может настроить ее на покладистость, и по возвращении она с большей охотой прислушается к тем, кто желает ей лишь добра. А вот идея отделаться от семейного особняка встретила единодушное одобрение. «Слишком большой дом для такой жилицы» — было всеобщее негласное мнение.