Лиловые люпины

— Орлянская Наташа! — не улыбаясь, со страстью, явно пародируя Пожар, заговорила Лорка. — Признаешь ли ты свою вину перед ОДЧП, к которому была ближе всех в классе и которое предала? И ты, Румяша! Спрашивала ли ты себя, Румянцева, спрашивала ли ты себя хотя бы сегодня, во время разоблачения, что ты натворила, дав песенник Орлянке? А ты, Дзот, — с этим артиллерийским, пожалуй, самым удачным в классе прозвищем она адресовалась к Изотовой, — осознала ли ты вред, причиненный ОДЧП тем, что ты разболтала Орлянке все подробности тайны? ОДЧП, — зашлась она в пародировании, — кусочек нашего класса. Класс — кусочек школы. Школа — кусок города. А город — уже кусище всей нашей страны, всего общества, которое награждает и наказывает нас! Стало быть, вина перед ОДНИ — вина перед всем обществом, перед которым ведь у каждого найдется вина! Я еще раз признаю свою вину — это даже приятно, раз вина есть у всех. Я виновна в том, что брала у Плеши слова «Похищенного сердца», а потом отдавала их переписывать Румяше и Дзотику. А Татти, — Лорка указала на Таню Дрот, в изумлении поднявшую заплаканные синие глаза, — Татти читала эту песню у меня через плечо и ахала — что, мол, ни говори про Плешу, а талант у нее есть! Все мы виновны перед ОДЧП, перед классом, перед страной, и все мы должны осознать…

— Моулчать! Сайленс! — прервал ее низкий крик Томы. Она поднялась со стула и, обеими руками ухватив подмышки узкого оранжевого свитера, обтягивавшего ее трехэтажные жиры, трясла ткань, проветриваясь. — Мне боульно, гёлз, видеть, что мой воспитательский клэсс похож скорее на шайку ов бэндитз. Клэсс, поющий ужасные воуровские песни, называющий бдительную коум-сомолку «чужой» и «неизвестно кем», клэсс, способный превратить коумсомольское собрание в эстрадное представление с цирковыми уыкрутасами! Клэсс, в котором друг другу дают оутвратительные блатные прозвища! Клэсс, коумсорг которого давно осведомлен об организэйпш ОДЧП и не разоублачает ее! Должна поставить вам на вид, что коумсомольская работа у вас до предела запущена. Когда вы вступали в коумсомол, в седьмом классе, я сама назначила вашим коумсоргом Оурлянскую за ее оутличную учебу. Это моя ошибка, моя вина перед вами, гёлз. Видите, я тоже могу признать свою вину перед клэссом и оубществом. Сейчас я особенно ясно вижу, что коумсорга нельзя назначать по оутметкам, он еще должен быть поудкованным энд соузнательным. Оурлянская, ов коз, не отвечает этим требованиям, к тому же занимает пост коумсорга уже два года…

— И к тому же, — добавила Пожар, оставшаяся стоять сбоку от стола, — к тому же, как мы видели, ей нельзя доверять и просто по-дружески: она не умеет хранить тайну, какой бы эта тайна ни была.

Кто-то потрясенно ойкнул. Тома продолжала:

— Мой соувет коумсомолкам— переизбрать Оурлянскую. Оурлянская! Приведи себя в порядок, гоу за стол и проводи голо-соувание. Квикли, быстро!

Наташка выхватила из кармана платок, продетый в дырку номерка (так она хранила номерок, не имея возможности пропустить в него широкие крылышки своего передника), протерла глаза под очками, а потом, отдельно, стекла, спотыкливо прошла за стол и, повернув к 9–I красное, распаренное лицо, спросила:

— А как? Как это — проводить голосование? — Голос ее смешно и страшновато булькал в горле.

— Коумсорг, который не знает, что такое голосоувание! Да это одно говорит о его непригодности! Спроси у клэсса: кто за то, чтобы меня лишили поста коумсорга, поднимите руки! Потом поудсчитай. Потом спроси, кто против. Поудсчитай. И сравни результаты. Плиз!

— Кто за то, чтобы меня лишили поста комсорга? — повторила Наташка.

— Девочки! — крикнула Пожар. — Не забудьте: голосуют только комсомолки!

Одна за другой стали подниматься руки. Тонкая, с почти отмытым слезами чернильным пятном — Тани Дрот. Сухо белесая — Лоркина. Бронзовая и увесистая— Изотовой. Нерешительные, плавно разведенные пальцы Румянцевой. Выше других— узкая, обугленная абхазским загаром рука стоящей Пожаровой. А за ними — все остальные, кроме балластных, в том числе и знакомая веснушчатая кисть моей Инки.

— Кто против? — спросила Наташка. Не поднялось ни руки.

— Единогласно, — сказала Тома. — Итак, Оурлянская Наталья Ефимовна, ты больше не коумсорг и можешь сесть на место. — Наташка плюхнулась на стул, а Тома встала на ее место, уперев в стол жирненькие кулачки. — Пока вы, гёлз, без коумсорга, вести собрание придется мне. Кого вы изберете коумсоргом, найн-фёрст клэсс? Попрошу называть фамилии! Смелей, гёлз!

9-I (найн-фёрст клэсс) в растерянности молчал. Целых два года все они считали идеальным комсоргом Орлянку, круглую отличницу, щедро и нетребовательно многим помогавшую, да еще гибко умевшую выдать помощь за комсомольскую работу. Теперь этот уютный, домашний идеал требовалось усложнить. Комсоргу подобало быть впридачу подкованным и сознательным. Да есть ли в классе такая комсомолка? Стало ясно: когда все они голосовали за уход Наташки с поста, никто не предполагал, что придется искать ей замену. У всех у них одно с другим как-то не связывалось. Вдруг я заметила, что Лена Румянцева медленно поднимает руку. Она возносила ее открытой ладошкой вверх, с нежной убежденностью поддерживая в воздухе что-то невидимое, но несомненное и шарообразное, как Земля. Оба слоя ее голоса, пух и мед, прозвучали одновременно.

— Что тут долго думать, Тамара Николаевна? У нас только одна такая девочка. — Лена сделала паузу и, к величайшему моему удивлению, договорила, выпустив мед поверх пуха: — Пожарова Ирина.

— Верно// она как раз подходит// во всех отношениях, — выкатила три ядра Изотова.

— Особенно потому, — улыбясь шире обыкновенного, поддержала Лорка, — что вовремя разоблачила наше ОДЧП. Мы должны быть благодарны ей за бдительность.

— Вери гуд! — одобрила и Тома. — Кто за избрание нового коумсорга Пожароувой Ирины, поднимите руки! Плиз!

9-I с облегчением отреагировал единоручно.

— Единогласно, — как бы поправляя мою формулировку, сказала Тома. — Кто против? Никого? Бьютифулли! Прекрасно! Коумсорг Пожароува Ирина Федоровна, за стол, плиз!

Порыв внутреннего МОЕГО вновь взметнул Пожар за стол.

— Благодарю за доверие, — с отчетливым сухим удовлетворением проговорила она. — Позвольте закрыть собрание.

В начале собрания я собиралась первой рвануть к двери, но теперь сидела, не в силах встать: этот час каким-то душным отупением навалился и придавил к месту, и в с е они валили мимо меня.

Таня Дрот, проходя, с обычной опасливостью придержала рукой юбку, чтобы нечаянно не задеть меня — не замараться, что ли. Наверно, я для нее навсегда связалась с едко пылящим весенним сором, со скандальной бранью, с гнилой подметкой, брошенной в дворничиху, — со всей грязной убийственной обыкновенностью того давнего происшествия. Изотова шла с Орлянкой.

— Пойми// мы все// перестали бы// с тобой// разговаривать// но ты и так// хорошо наказана. Дошло?

— Дошло, — послушно отвечала Орлянка, и староста отделилась от нее и присоединилась к Румянцевой и Бываевой, сопровождавших Пожар. Пожар в этот миг бросила портфель и специальный мешочек для шапки и шарфа на свободный стул возле меня и принялась копошиться в вещах. Достала из мешочка фетровый черный берет, вытащила из портфельного карманчика круглое зеркальце с ромашками на обороте и надела берет слегка набекрень.

— Пожарник! Скорей! Ты что застряла, Поджарочка?.. — донесся из коридора отдаленный медовый всплеск Лены Румянцевой.

— Сейчас! — полунедовольно, полугорделиво крикнула Пожарник и добавила то ли для себя, то ли даже для меня: — Подождут.

И не без кокетства распушила перед зеркальцем желтый меховой помпон на берете, напевая негромко:

ТОЛЬКО УТРОМ В КАЮТЕ НАШЛИ

КАПИТАНОМ ЗАБЫТУЮ ТРУБКУ,

И ЕЩЕ, ПОД ДИВАНОМ В ПЫЛИ,

ВСЮ ИЗМЯТУЮ СЕРУЮ ЮБКУ…