Берлин-Александерплац

ВЧЕРА ЕЩЕ ГОРДО СИДЕЛ ТЫ В СЕДЛЕ

Скоро рождество. Надоело Францу стоять день-деньской с газетами, вот он и поменял амплуа: торгует теперь вразнос случайным товаром, а в последние дни переключился на шнурки. Торгует всего два-три часа в день — по утрам или после обеда. Сперва один промышлял, потом взял в компанию Отто Людерса. Людерс этот уже два года безработный, жена его по квартирам стирает: Познакомила Франца с ним Лина-толстуха, Людерс дядей ей приходится. Летом ему повезло: две недели ходил с рекламой «Рюдерсдорфских мятных лепешек» — сам в ливрее, на груди плакат, на голове шапка с султаном. Теперь они оба бегают по улицам, заходят в дома, звонят в квартиры, а под вечер встречаются где-нибудь.

Как-то раз зашел Франц в пивную. Толстуха уже тут как тут. Франц — в отличном настроении. В один присест умял толстухины бутерброды и, еще с набитым ртом, заказал три студня с горошком себе, Лине и Людерсу. Смеется, толстуху при всех тискает — та засмущалась даже, покраснела вся, доела студень и давай бог ноги.

— Слава богу, убралась толстуха.

— Что ж, ей есть куда. Сидела бы себе дома, а то ходит за тобой как привязанная.

Облокотился Франц на стол и глядит на Людерса как-то снизу вверх.

— Угадай-ка, Отто, что со мной сегодня было!

— Ну что?

— А ты угадай!

— Да ладно, говори уж!

— Две кружки, один лимон!

В пивную, отдуваясь, вваливается новый посетитель, вытирает тыльной стороной руки нос, кашляет.

— Чашку кофе.

— С сахаром? — спрашивает хозяйка, перемывая стаканы.

— Нет. Поживее только.

Между столиками пробирается какой-то молодой человек в коричневой кепке, ищет кого-то глазами, постоял, погрелся у печурки — опять пошел, посмотрел на Франца с Людерсом, а затем подошел к соседнему столику и спрашивает:

— Не видели ли вы тут человечка одного в черном пальто с коричневым меховым воротником?

— А что, он часто бывает здесь?

— Да.

За столиком — двое. Тот, который постарше, оборачивается к своему бледному соседу.

— С меховым воротником?

— Много их тут ходит с такими воротниками, — ворчливо отзывается тот.

— А вы сами откуда взялись? Кто вас послал? — спрашивает седой молодого человека.

— Да не все ли вам равно? Не видели — и весь разговор.

— Всякие тут бывают — с воротниками и без. Надо же мне знать, с кем говорю.

— С какой стати я буду вам о своих делах рассказывать?

— Сами-то вы спрашиваете, — кипятится бледный, — про человека какого-то, так можно и вас спросить, что вы за птица.

Молодой человек стоит уже у другого столика.

— А хоть бы и спрашиваю, — говорит он, — что ему за дело, кто я такой.

— Позвольте, раз вы его спрашиваете, то и вас можно спросить. А не то вам нечего и спрашивать.

— Да чего ради я буду говорить с ним о своих делах?

— Коли так, и мы вам говорить не будем, кто здесь был, а кто не был.

Молодой человек пошел к двери. На ходу обернулся, бросил:

— Думаешь, больно хитрый? Смотри, сам себя не перехитри.

Рванул дверь, и был таков. Двое за столиком:

— Ты что, его знаешь? Я — никогда в глаза не видел.

— Он здесь в первый раз. Черт его знает, что ему нужно.

— По разговору вроде баварец.

— Он? Нет, он с Рейна. Сразу видно.

А Франц весело скалит зубы, улыбается иззябшему, жалкому Людерсу.

— Что, не дошло? Эх ты, голова два уха! Ты спроси, есть ли у меня деньги.

— А что, есть?

Сжатая в кулак рука Франца на столе. Он слегка разжал ее, гордо ухмыляется.

— Вот, любуйся. Считать умеешь?

Людерс заморгал, подался вперед, посасывает дуплистый зуб.

— Две десятки? Фу-ты ну-ты! Франц бросил бумажки на стол.

— Что, здорово? И в два счета! Минут за пятнадцать — двадцать! Не веришь?

— Вот черт!

— Да ты не бойся! Здесь дело чистое. Ничего такого не было, понял? Все честно-благородно. Так что ты, Отто, не сомневайся.

Перешли на шепот. Людерс придвинул стул к Францу. Оказывается, Франц зашел в один дом, позвонил — открыла какая-то дамочка. «Шнурки для ботинок не требуются? Первый сорт для вас, для супруга, для деток?» Она посмотрела на шнурки, потом на него, впустила его в коридор. Поговорили о том о сем. Она вдова, не старая еще. Он ее и спросил, не угостит ли она его кофейком — совсем, дескать, продрог, такая стужа на Дворе. Ну, попили с ней кофе, а потом — еще кой-что было…

Франц подул себе в кулак, фыркнул, поскреб щеку и подтолкнул Отто коленом:

— Я у нее даже все барахло оставил. Ну, а она что-нибудь заметила?

— Кто?

— Толстуха, кто же еще? Ведь при мне никакого товара не было.

— А хоть бы и заметила, продал все, и дело с концом. А где ж это было?

Франц свистит.

— Туда, — говорит, — я еще наведаюсь, дай только срок. На Эльзассерштрассе она живет, вдовушка эта…

Двадцать марок, брат, на земле не валяются!