Бегство со Светлого берега

В доме отдыха

Поезд остановился у станции «Дроздово», и Нина Петровна, кое-как выбравшись с чемоданом на платформу, принялась озираться по сторонам в ожидании помощи. Но кругом никого не было, и, подобрав чемодан, она, то и дело останавливаясь, поволокла его в камеру хранения. Дорогу до дома отдыха ей объяснили заранее: выйдя со станции, повернуть направо, обогнуть крытый рыночек, а потом идти прямо, пока не встретишь указатель со словами «К д/о им. Розы Люксембург».

Когда Нина Петровна проходила мимо рынка, из будки возле забора ее облаяла пятнистая собака со свернутым в кольцо хвостом. Потом огромный черный пес, привязанный цепью к столбу, приподнялся на задних лапах и свирепо зарычал; тут и первая собака, словно вспомнив о своих обязанностях, выскочила на дорогу, и ее пронзительное сопрано перекрыло хриплый лай сторожевого пса. Но когда Нина Петровна повернула к указателю на краю леса, обе собаки с глухим ворчанием возвратились на свои места. Она без труда нашла дорогу, по которой вышла на поляну в лесу, где посыпанные гравием дорожки окружали клумбу с пионами и кустами роз перед трехэтажным зданием с многочисленными колоннами, балконами и флигелями.

Поднявшись по каменным ступеням, Нина Петровна оказалась перед массивной дверью, с ручки которой свисала эмалированная табличка, призывающая отдыхающих — крупными, сантиметров десять в высоту, буквами — соблюдать тишину в послеобеденный час отдыха. Дверь была не заперта, и она вошла в просторный коридор, вдоль стен которого стояли стулья и кожаные кушетки; в одном из углов коридора разместился письменный стол, а в противоположном конце находился большой радиоприемник из орехового дерева. На звук ее шагов в коридор вышла молодая женщина в медицинском халате и белой косынке, туго завязанной на затылке. Она тщетно пыталась согнать со своего румяного лица выражение простодушного гостеприимства, заменив его официальной приветливостью; лучезарно улыбаясь, она сообщила, что директор будет у себя в кабинете к пяти, а пока она проводит Нину Петровну наверх. На первой лестничной площадке она обернулась и закричала так, словно их с Ниной Петровной разделяло полкилометра; «Не спешите, бабуля! До вашей палаты еще два этажа. Я вас подожду наверху — просто не могу ходить медленно по лестнице. Держитесь за перила, бабуля! Погодите, давайте вашу сумку!» Нина Петровна, однако, не отдала свою сумочку, и девушка исчезла за поворотом лестницы. Она уже ожидала Нину Петровну на верхней площадке и, едва завидев ее голову внизу, закричала своим звонким голосом;

— Ну вот и она! Я здесь, бабуля! Не спешите, я подожду.

— Да не кричите вы, — сказала Нина Петровна, — ведь сейчас тихий час.

— Мне-то все равно, — весело ответила девушка. — Это для отдыхающих, а не для персонала. Да здесь, наверное, никого и нет; все в лесу, погода такая чудная.

Вслед за девушкой Нина Петровна вошла в комнату, посреди которой выстроились в ряд три кровати. На одной из тумбочек лежала книга, на другой стоял стакан с водой, сквозь которую просвечивали волнистые очертания вставных зубов, нежно-розовых с белым. Нина Петровна поняла, что два места уже заняты.

— А я не могла бы поселиться одна? — спросила она. — Ведь не все комнаты уже заняты?

Девушка весело рассмеялась.

— Да они почти все пустые. Вы одна из первых.

— Так что же, может, поселите меня в одной из пустых комнат?

Румяное лицо посерьезнело.

— Вам надо попросить у директора.

— Но он ведь не будет возражать?

— Если и не будет, так сестра-хозяйка уже ушла.

— Но если директор разрешит, то и сестра-хозяйка не станет возражать?

— Придется переносить белье.

— А что, это так трудно?

— Да нет, но моя смена уже кончилась. Я как раз собиралась домой, когда вы пришли.

У Нины Петровны возникла новая идея:

— А на первом этаже нет пустых комнат?

— Сначала заселяют верхние.

— А если человек старый? Или больной? Такому трудно ходить вверх и вниз.

— У нас почти все отдыхающие старые. Детей мы не принимаем, поэтому семьи к нам не едут. Вы у нас будете из самых молоденьких.

— Ну хорошо, тогда зачем заселять верхние комнаты раньше нижних?

— Те еще не готовы. У нас подготовлены только верхние комнаты.

— Надо было начинать с нижних комнат, а уж потом, если приедут люди помоложе, поселять их наверху.

Девушка посмотрела на Нину Петровну с сожалением.

— Уборка всегда начинается сверху, — сказала она с обезоруживающей простотой. — Да вам, бабуля, здесь будет удобно. Здесь две очень милые пожилые дамы. Фаня Борисовна, это ее зубы в стакане, она их надевает только за обедом, она очень славная. И Марья Михайловна Гончарова тоже очень милая, хотя, правда, по ночам кашляет.

Нина Петровна присела на стул возле третьей кровати. Внезапно она почувствовала себя смертельно уставшей. Недавно купленные туфли немилосердно жали. Она сбросила их с ног и сразу почувствовала себя лучше, во всяком случае, достаточно хорошо для того, чтобы спросить румяную девушку, как ее зовут.

— Меня? Катя, просто Катя.

— Хорошо, Катя, а у меня тоже есть имя. Меня зовут Нина Петровна Орлова. Люди должны называть друг друга по имени.

— Для меня вы бабушка, бабуля, так я и буду вас звать.

Нина Петровна отказалась от дальнейшей борьбы.

— Есть здесь кто-нибудь, кого можно послать на станцию за чемоданом?

— Я сама схожу. Первым делом занесу его вам завтра утром. Вы ведь обойдетесь без него одну ночь?

— Конечно, нет. Мне он нужен как можно скорей. — У Нины Петровны сейчас было только одно желание: побыстрее достать из чемодана тапочки.

— Ну, ладно, — успокаивающим тоном сказала Катя, — давайте вашу квитанцию, я схожу за ним сейчас же.

— Я вовсе не хочу, чтобы вы его таскали. Это мужская работа, неужели тут нет ни одного мужчины?

Катя развела в стороны свои крепкие руки, и ее звонкий смех прозвучал как голос самой юности и жизненной силы.

Директор внимательно выслушал просьбу товарища Орловой о поселении в отдельную палату, хотя бы до тех пор, пока дом отдыха не будет заполнен. Он отсоветовал ей занимать комнату на первом этаже: там вечный шум, люди приходят и уходят, и никому не запретишь слушать радио до полуночи. На втором этаже находились кабинет врача, библиотека и холл с телевизором. Третий этаж был самый спокойный. Лестница не крутая, и она вполне может подниматься не спеша, вставая обеими ногами на каждую ступеньку — доктор даже считает, что это полезно для укрепления сердечной мышцы. Он был столь убедителен, что Нина Петровна вышла из его кабинета вполне довольная; отдыхать на третьем этаже казалось ей теперь едва ли не привилегией.

Когда она вошла в столовую на ужин, ей показалось сперва, что ни за одним из столиков никого нет. Но потом в самом конце зала она разглядела смутные фигуры сидящих за круглым столом. Окна были задернуты шторами, и зал освещался единственной лампочкой в искусно сделанной люстре из дерева и стекла. Подойдя к круглому столу, она разглядела компанию из трех-четырех пожилых дам. Затем она обнаружила за соседним столом еще и двух мужчин: они тоже были немолоды. Официантка с льняным кокошником в пышной прическе подошла к Нине Петровне и указала ей на стул за столиком, где сидели мужчины. Один из них, переведя взгляд с новоприбывшей на официантку, сказал: «Клавочка, почему мы сидим в темноте, как волки?» Нина Петровна почувствовала, что это замечание обращено скорее к ней, чем к официантке, — старожил извинялся за неудобства дома. Она улыбнулась в пространство и поздоровалась. Официантка вежливо хихикнула, а потом, накрывая на стол для Нины Петровны, громко сказала, как бы отвечая всем сразу, что на следующий день придет электрик и ввернет еще несколько лампочек и тогда будет светло.

После ужина отдыхающие собрались возле радио в коридоре, но Нина Петровна пошла наверх, твердо решив перебраться в пустую палату. Она нашла одну незанятую комнату и вошла внутрь. Здесь также стояли три железные кровати, но на них не было даже матрасов. Тогда она вернулась в палату, указанную Катей, взяла свое пальто, брошенное на пустую кровать, и прихватила одеяло, простыни и подушку; все это она перенесла в новую комнату, положила на ближайшую к окну кровать и вернулась за матрасом. Едва она застелила кровать, как в коридоре послышались шаги и тишину разорвал звенящий голос Кати: «Петровна!» Увидев, что натворила Нина Петровна, она поставила чемодан и прошептала:

— А директор знает?

— Нет, — сказала Нина Петровна. — Скажите ему сами, Катя, и посмотрим, что он ответит.

Катя ушла и вернулась несколько минут спустя.

— Директор сказал: «Ладно, ладно, я поговорю утром с сестрой-хозяйкой».

Нина Петровна принялась распаковывать чемодан и раскладывать и развешивать свои вещи во вместительном шкафу. Через какое-то время на его пространство могут появиться новые претендентки, и она решила пользоваться им в полной мере до тех пор, пока это будет возможно. На ночном столике она разложила все вещи, необходимые ночью, которая, как она была уверена, окажется бессонной: часы, том «Саги о Форсайтах»[61], трубочку с таблетками нембутала, пузырек с каплями дигиталиса. Время было еще слишком раннее для сна — стрелки ее часов показывали четверть одиннадцатого, но она устала. Короткая, но напряженная и столь успешная операция, проведенная ею, привела ее в состояние эйфории, но в то же время истощила силы, так что она сразу же улеглась в постель. Почитав с полчаса, она выключила свет и закрыла глаза, но два часа спустя проснулась с чувством смутного беспокойства и, лишь включив свет, вспомнила с коротким смешком, что находится не у себя дома. Чернота кругом показывала, что еще ночь и что это будет одна из ее плохих ночей — два часа бодрствования после трех-четырех часов сна, затем короткое предрассветное забытье и пробуждение с таким чувством, словно и не засыпала. Дома после подобной ночи в ее привычке было подождать, пока четырежды не откроется и не захлопнется входная дверь, выпустив на работу и в школу сына, невестку, внучку и внука (от последнего шума было больше всех): тогда она повернулась бы на бок и насладилась двумя часами здорового, сладкого сна, пока не проснется сама с чувством вины за то, что спала, пока мир кругом продолжал жить и работать. Но здесь, в доме отдыха, столовая закрывается в десять, и ей придется встать вовремя, чтобы успеть привести себя в порядок перед завтраком. «И хорошо, — сказала она себе. — Почему я должна просыпать лучшее время дня и пропускать восход солнца за городом?» Но чувство тревоги, с которым она проснулась, не отпускало.

Нина Петровна попыталась вспомнить причину этого беспокойства. Конечно, оно было как-то связано с ее домом, но как именно? В чем дело? Дети? Ну, конечно, дети. За пару дней до ее отъезда у Ирочки оказалась положительная реакция Пирке, и ее направили на рентген. Результат должен был быть известен на следующий день, но у Сони не было времени зайти за ним, хотя она, конечно, знала, как обеспокоена свекровь. Снова и снова Нина Петровна повторяла про себя, что нет смысла беспокоиться, что после завтрака она сможет послать телеграмму и получит ответ вечером; улыбнувшись, она повторила пословицу из английского учебника: Never trouble trouble till trouble troubles you[62]. Результаты рентгена, несомненно, будут хорошими, но к этой утешительной мысли примешивалась и капелька яда: кому есть дело до ее тревог? Никому и в голову не приходит, какие муки испытывает она. Будь новости дурными, она могла бы подумать, что ее пытаются оградить; но ведь даже если все будет в порядке, они все равно и пальцем не пошевельнут, чтобы дать ей знать поскорее. Рана, нанесенная самолюбию, была глубже, чем тревога за здоровье внучки. Наконец усталость пересилила тревогу, и Нина Петровна заснула. Когда она проснулась, еще оставалось время, чтобы одеться к завтраку; боязнь пропустить его оказалась сильнее душевных мук.