Бегство со Светлого берега

Да, это Даниил

Одна из четырех лопастей вращающейся двери ланч-бара на Оксфорд-стрит вытолкнула даму к высокому табурету у стойки. Любезным, но не допускающим возражений тоном она заказала чашку черного кофе и сэндвич с сыром, положила на стойку роскошно изданную книгу карманного формата, облокотилась на нее довольно острым локотком, подперла чересчур острый подбородок ладонью и стала разглядывать улицу сквозь окно. Бармен Фред, отнюдь не введенный в заблуждение ее тщательно отработанной, сияющей улыбкой, решил, что ей лет пятьдесят, ни больше ни меньше, но прежде чем он успел как следует к ней приглядеться, она уже вскочила с табурета и снова была на улице. Минуту спустя она вернулась, ведя за собой джентльмена в пальто из верблюжьей шерсти. Вдвоем они прошествовали к брошенной книжке, полной чашке кофе и нетронутому сэндвичу и, прислонившись к стойке, завели громкий задушевный разговор, словно бы, как с неодобрением подумал Фред, помещение принадлежало им одним. Фред ждал, скрестив руки, среди своих алхимических приборов, но второго заказа не последовало; у джентльмена не было ни минуты времени, и они продолжали стоять, изливая друг другу душу, пока всем в баре не стало известно, что ее зовут Джейн, а его Дэн и последний раз они виделись в отеле «Метрополь» в Москве двадцать пять, нет, двадцать шесть лет назад. Мужчина, Дэн, торопился на встречу, на которую уже опаздывал, когда Джейн выхватила взглядом через окно его лицо и плечи. Фред видел теперь, что у него добрые умные глаза и слабые лицевые мышцы. Джейн осталась одна, допила свой остывающий кофе, откусила от сэндвича, расплатилась у стойки и выскочила из бара.

На улице Джейн на мгновение остановилась, чтобы взглянуть на свое отражение в зеркале, выставленном в витрине мебельного магазина; фигура ее, подумала она, была хороша, как всегда, но не лицо; несмотря на постоянный массаж, зарождающийся мешочек под слишком острым подбородком был покрыт паутинкой морщинок, и еще ей казалось, что с каждым днем ее глаза и рот проваливаются все глубже, становясь все ближе к костям черепа. Ей не удавалось вспомнить свое лицо двадцать шесть лет назад, хотя она точно помнила, как была одета в тот день, когда встретила Дэна в Москве. Капризным движением она отвернулась от зеркала и направилась дальше, спрашивая себя, чего ради она устремилась к Фортнуму и Мэйсону[94] за апельсиновым чаем для человека, который, вероятно, предпочитает кофе. И почему, в конце концов, она позвала Дэна на завтрак? Разве ланч не был бы удобнее для обоих? Она прекрасно знала почему — каждый день к ланчу возвращалась Оливия, а Джейн хотела, чтобы Дэн принадлежал только ей.

Чайник, тонкие ломтики бекона, клинышки тостов на фарфоровой решетке уже с полчаса стояли на плитке; сама Джейн была готова уже час назад — бледный свитер и песочного цвета брюки, помолодевшие (как она надеялась) кожа и волосы. Но прежде чем в ней успело накопиться раздражение, за стеной остановился лифт и колокольчик на двери задергался, движимый неумелой рукой.

Дэн стоял в дверном проеме с шляпой в руке, переводя взгляд с голубых тарелок на шкафу на бархатцы в фаянсовой вазе кремового цвета, пока Джейн не попросила его повесить шляпу и поставить кейс.

— Не стой тут и не разглядывай этот хлам, ты заставляешь меня нервничать. Все досталось мне из Суффолка, после смерти последней моей тетки.

— И даже эти старинные английские обои?

Джейн объяснила, что шпалеры в цветах на стенах и колокольчик на двери были неудачной задумкой декоратора; она давно собирается избавиться от них.

— Я побелю эти стены, сделаю их белыми с голубоватым оттенком.

Но Дэну обстановка нравилась такой, какая есть — Маленький Домик в Аллингтоне, что в Блумсбери[95].

— Теперь я знаю, что представляет собой Блумсбери.

Джейн возразила ему, что ничего он не знает: Хэндел-стрит это не тот Блумсбери, о котором он думает.

— Писатели здесь не живут — если только не считать писательницей меня, — Вирджиния[96] бы меня к ним точно не причислила.

— Я не знал, что ты писательница, Джейн.

— Я веду колонку для женщин в журнале.

— Миссис Одинокие Сердца!

Когда же Джейн попыталась вытянуть из Дэна сведения о его писательстве, он отвечал уклончиво и, как ей показалось, погрустнел. Разговор как-то переключился на игру в скрэббл; Дэн, как оказалось, всегда оставлял место для складной доски в чемодане или рюкзаке и часто играл правой рукой против левой в ночные часы в номерах отелей. Джейн предпочитала анаграммы; она находила, что они лучше, чем скрэббл, снимают напряжение, и для них не надо ни искать карандаш, ни составлять утомительные колонки цифр. Она достала коробку со словом «Анаграммы», написанным на крышке ложноготическим шрифтом. Дэн был поражен сумасшедшим проворством, с каким она откинула крышку секретера восемнадцатого века и извлекла из ящика не доверху наполненную бархатную сумочку. Резкий стук, с которым она вытрясла содержимое сумочки на крышку, напомнил Дэну, выросшему в деревне, звук орехов, высыпаемых на пол сарая. Джейн объяснила простые правила игры в анаграммы, но Дэн не был убежден, что выкладывать слова из букв сверху вниз такое уж расслабляющее занятие. Они сыграли одну игру, за ней другую, когда дверь распахнулась и крепко сложенная молодая женщина влетела в комнату с хозяйственной сумкой, свисающей с одной руки, и с лилией в горшке, которую она прижимала к груди. «Оливия, — воскликнула Джейн, — иди сюда и поздоровайся с Дэном». Молодая женщина проследовала мимо Дэна к узкой дощатой двери за его стулом, и его любезная попытка взять из ее рук сумку осталась не более чем бесцельным движением в воздухе. Она зашвырнула сумку за дверь и вернулась в комнату, держа горшок в вытянутых руках. Серебристый колокольчик лилии вздрагивал в такт ее резким движеньям, а тугая глянцевитая чашечка цветка отбрасывала зеленый отблеск на широкое лицо женщины с заметными морщинами — не такое уж, в конце концов, и молодое.

— Иди сюда, поздоровайся с Дэном, — повторила Джейн уже менее сладким тоном.

Даже не взглянув на нее, Оливия убрала газеты и журналы со столика в эркере и поставила на него горшок.

— Оливия большая почитательница «Красных пастбищ», — сказала Джейн. В ее словах послышалась увещевательная нотка, очевидно, специально предназначенная Оливии, которая наконец произнесла «О, привет!» и протянула крепкую ладонь гостю, но отдернула ее, прежде чем Дэн успел ощутить тепло ее пожатия.

— Правда, славно, Джейн? — спросила она. — Разве это не абсолютное совершенство?

Прищурившись, Джейн изучила композицию:

— По-моему, совершенно очевидное решение.

Оливия вспыхнула до кончиков ушей и подняла горшок, отчего плотная блестящая головка цветка закачалась из стороны в сторону, а узкие зазубренные листья задрожали.

— Куда мне его деть? — пролаяла она. — В водосточную трубу? Вон из окна?

— Поставь его где хочешь, — пролаяла в ответ Джейн.

Дэн почувствовал себя, как Человек-невидимка, и уже подумывал, не лучше ли ему незаметно ускользнуть, как Джейн внезапно вспомнила о хороших манерах.

— Где доска для скрэббла? — спросила она. — Дэну не нравятся анаграммы.

Не обращая внимания на уверения Дэна в том, что ему действительно пора уходить, Оливия прошествовала к шкафу, подняла крышку необъятной серебряной супницы, стоящей на нем, и погрузила руку в ее глубины. Оттуда на свет появилась плоская металлическая коробка.

— Дорожный скрэббл! — воскликнул Дэн.

Рука Оливии вновь погрузилась в супницу и извлекла оттуда замшевую сумочку, которую она швырнула Джейн. Джейн ловко поймала ее и вручила Дэну.

— Так что насчет моей книги? — робко запротестовал он, при этом, однако, развязывая шнурки сумочки и нащупывая в ней крохотные пластинки, подобно пилигриму, перебирающему четки внутри своей сумы.

— А, так вы пишете новую книгу? — спросила Оливия и выхватила у него сумочку. — Тогда, конечно, вам надо идти домой.

Она положила сумочку и доску обратно в супницу, но Джейн уже ставила на стол высокую черную бутылку и бокалы.

— Семь новых бесов хуже, чем один прежний, — сказал Дэн.

Джейн наполняла бокалы под пристальным, хотя и бессознательным, наблюдением Дэна и Оливии.

Дэн не особенно ловко чувствовал себя в обществе двух женщин и бутылки вина. Он откинулся в кресле и поведал о своей проблеме. Он оказался неспособен соответствовать большим ожиданиям, которые породил успех его «Красных пастбищ». Писательский тупик.

— Нам не надо спрашивать, пробовал ли ты психоанализ.

Эти слова произнесла Джейн, но Дэн переводил взгляд с одной женщины на другую, как будто они были сказаны обеими. Он рассказал им, что пробовал всё, от гипноза до групповой терапии; он пытался жить один и жить не один. Дамы пожелали узнать, означает ли «жить не одному» брак.

— Необязательно, — отвечал он. Одна американская приятельница пригласила его на свое ранчо в Аризоне, чтобы там он мог поработать над книгой. Она предоставила ему длинную комнату, стены и потолок которой были обшиты коричневыми лакированными досками, как внутри горного приюта для лыжников в швейцарских Альпах.

— Или как в купе поезда-экспресса, — предположила Оливия.

— Иногда я чувствовал себя как последняя сигара, оставшаяся в коробке с закрытой крышкой.

Женщины засмеялись его шутке; в их смехе был, пожалуй, избыток сочувствия.

— Похоже, обстановка была не слишком стимулирующей, — поспешила сказать Джейн, чувствуя, что их смех был бестактным. — На фоне вертикальных планок картины книжные полки и все прочее должны выглядеть ужасно.

На стенах не было никаких картин, только портрет Брэнды стоял на письменном столе. Брэнда полагала, что он послужит стимулом — ее дух побудит его к работе.

— И он побудил?

Нет. Творческий порыв случился у Дэна лишь однажды, когда его изгнали из дома и ему пришлось поселиться в комнате в местном баре, чтобы освободить место для знаменитого композитора, который, прожив там две недели, не сложил ни ноты. Дэну не хотелось возвращаться в идеальный кабинет, его вполне устраивала комната в баре, под которой располагался гараж, куда целый день въезжали и откуда выезжали машины. Все это было ему больше по сердцу, чем уединение и совершенство, созданные ему Брэндой.

— Как студия в мансарде, которую Джейн Карлайл создала для Томаса[97], — заметила Джейн.

— Я думал о студии, которую Мэри Хемингуэй создала для Эрнеста, — сказал Дэн. А Оливия заметила:

— Мне это напоминает «Урок мастера»[98].

Все это было хорошо понятно Джейн; некоторые из своих лучших вещей она создала, сидя на кровати и поставив машинку на тумбочку в каких-нибудь отелях в маленьких городках, в номерах, выходящих на деловую главную улицу. «Можно писать где угодно, если тебе поставлен срок».

Оливия читала в «Ридерс Дайджест» или где-то еще, что писателям не следует печатать на машинке: стук клавишей возбуждает в клетках мозга вибрации, препятствующие мысли.

— Не прерывай его, — сказала Джейн.

— Ты сама начала, — ответила Оливия, и снова Дэн почувствовал себя здесь лишним. Но обе они одновременно смирили свой нрав и попросили его продолжить рассказ. Они сказали, что это ужасно, захватывающе интересно.