Поцелуй мамонта

А приготовления или какие — либо другие намёки к этому особой значимости выстрелу, до этой глубинки покамест не дошли.

Живут здесь люди в эту очередную смуту по старинке.

Поминают здесь задним числом доброго царя — батюшку, гораздо более сердечного, чем глупые и скорые на руку демократические избранники.

Но всё равно жалуют его последние предреволюционно — распутинские промашки соответственно заслуженным словом. А про новое начальство помалкивают и свирепых оценок деятельности пока не дают.

Здесь, редкие и, по всему, очень смелые люди по привычке гордо носят царские знаки отличия и ордена.

Те, кому довелось и успелось их заполучить, ковыляют на костылях, заработанных на полях мировой войны. И радуются, что так легко удалось отделаться.

Но, в основном, осторожничают полусельчане.

Не знают здесь отношения новой, наверняка невечной власти, к царским отличиям. И неведомо им наверняка, что же с наградами делать? То ли настала пора прятать их в дальние шкафы от греха подальше, то ли можно надевать в праздники.

— Марюха, спроси у своего начальства, пришёл ли запрет на ордена?

— Нека, не пришёл ещё.

— Отчего знаешь?

— Наш — то Охоломоша сам Георгия носит.

И все одинаково, от самого избранного красно — эсеровского председателя Буржсовета, до самого никчёмного вьюноши михейшиного возраста, клянут пришедшее немощное Временное правительство. Клянут и чертыхаются ровно так же, как кляли бы любую другую старую, и так же, как будут клясть позже всякую новоследующую власть.

***

Сотворяют уголовную службу в Джорке по древностным правилам, хоть и с новыми надписями над воротами и с табличкой на казённой двери с вполне городскими колокольчиками и, — это уже для местного колорита, — с абсолютно амбаристыми засовами.

Собственно, и дверей — то в этом учреждении немного: всего пять, если присовокупить к ним ещё входную и одну чёрную — на случай бегства огородами.

Условия несения службы здесь такие: телефонную проволоку кто — то порвал в темных перелесках, почтовых мотодрезин отродясь не было, пароходы прибывают только летом, а также в более — менее спокойное водяное межсезонье.

Новости оттого, особенно в суровую зиму, доходят хуже некуда. Железная дорога закончилась где — то в дальнем уезде и до Джорского нью — поселения так и не дошла. А может и не мыслила даже дойти.

Неподалёку за приземистыми горками акционеры неспешно добывают уголёк. Но его так «много», что основная его часть уплывает для отопления в город Ёкск, а для самой Акопейки и Джорки — нью официозно не достаётся почти ничего… Ну, если только вовремя не стибрить и не припрятать: разрозненными дольками до зимы.

Многие занимались этим не вполне благородным делом. И, надо сказать, что зимой не мёрз никто, разве что кроме самых ленивых пьянчуг.

Для чиновников, согласно договору с акционерами, горючий камень поставляется почти — что бесплатно. Это, можно сказать, хорошая привилегия бюрократства.

Тридцатью вёрстами ниже по течению другие акционеры, но одной и той же головной компании, вершат между собой конкуренцию. И, пожалуй, у них с добычей того же энергического сырья получается лучше.

Завидуют нью — джорцы, да что толку: водки у них на душу населения гораздо больше, а на работу иной раз их гонят как по стари палками, плетьми и мастерскими дубинками.

Ну, какая же после этого — демократическая революция, если пить, сколько хочется, всё равно не дают, и, загоняя шахтёров в спускные клети, частенько пользуют дубиной как метким хлыстом дрессировщика!

— Нет, — думают некоторые, но редкие пока активно красные нью — джорцы, — эдак не пойдёт, пора бы раскулачить буржуазию. Пора забрать у них то, что могло бы быть нашим. Надо бы посильней забить лавки славными напитками и сбавить на них цену!

— Вот как? Так, значитца, выглядит рабоче — крестьянская революция?