Книга реки. В одиночку под парусом

Свияжск

Боженьки мои, волжские дачники — самые отчаянные дачники на свете! Перед зеленодольским мостом на почти отвесной круче правого берега, словно ласточкины гнезда, прилепились десятка полтора дачных домиков. Я даже срубил парус и остановился, чтоб рассмотреть их хорошенько. Домики висели между небом и водой, возведенные на крохотных террасах, отвоеванных у береговой кручи их хозяевами с помощью самого простого шанцевого инструмента — лопаты и кирки. Как они живут в своих скворешнях? Как им не страшно? И не боятся ни оползней, ни проливных дождей, могущих попросту слизнуть их в мгновение ока. У некоторых домиков даже садик разбит на пятачке земли размером с прихожую: одна-две яблоньки, черноплодная рябина, грядка с зеленью. Цветочные клумбы. Любовно сколоченные скамейки со спинками. На эти скамейки садятся, свесив ноги в бездну.

Дачная жизнь на одной ноге — ни напиться (опасно), ни подраться (то же самое). Один неверный шаг в сторону — и можно сверзиться так, что костей не соберешь. На берегу лодки лежат. К лодкам ведут длинные жердяные трепетные лесенки, под стать цирковым. Воду поднимают ведрами и баклагами на веревках, потому что электричества в поселении нет. По вечерам ужинают при свечах и керосинках. Смотрят черно-белый «Сапфир», работающий от автомобильного аккумулятора. Рано ложатся спать. В дощатый сортирчик над пропастью ходят по веревке. В каждой детали и продуманной мелочи такая неистребимая, неубиваемая страсть горожанина к природе, к пятачку своей землицы у самой Волги с ее рыбалкой, купанием, солнцеворотом и безоглядной ширью, что ради одного этого можно было ужаться в себе и научиться сначала самому, а потом и домашних научить правилам особенной, осторожной жизни на береговом укосе. Меня даже разобрало, и комок стоял в горле. Сделал с воды несколько снимков, жалея, что нет с собой телевика. А еще я пожалел, что не могу сделать незапланированную остановку и познакомиться с кем-либо из жителей, напроситься в гости, рассмотреть, как там все у них устроено. Уже вечерело, и надо было приискивать место для ночлега.

За мостом цепочка островов по правому борту тянется, образуя мнимый берег, за ними открывается пространство разлившегося во всю ширь Куйбышевского водохранилища. Вижу посреди остров длиной с полкилометра — застроенный домами, храмами, населенный людьми остров-град Свияжск. Пренебречь знакомством с этим волжским чудом было бы просто глупо.

Встаю лагерем на мысу, готовлюсь к ночлегу. После ужина устраиваюсь у палатки на свернутом спальнике и долго рассматриваю в бинокль очертания Свияжска, пока сумерки не заволакивают дали и сказочный город, при виде которого сердце начинает трепетать от волнения, не растворяется в темноте.

«В свете ж вот какое чудо:
Остров на море лежит,
Град на острове стоит
С златоглавыми церквами,
С теремами да садами…»

Утром солнышко несмелое пожаловало наконец в наши края. Ветер слабый, почти неощутимый норд. Пошел на веслах по тихому, выглаженному, как зеркало, плесу, поглядывая на медленно приближающийся остров-град. Солнце золотило купола многочисленных храмов Свияжска, высвечивало яркую зелень набережной, краснеющие береговые откосы, придавая восстающему из воды острову отчетливо-праздничный, открыточный вид.

Пристанские ребята без разговоров принимают меня на постой и даже выделяют отдельный кубрик с мягкой шконкой.

Николай — шкипер сорока лет, сдержанный, немногословный, начальник свияжского «Остановочного пункта (пристани)» — так это называется по должностной сетке. Валерий — капитан пассажирского катера «Бриз», судоводитель по профессии, закончил речной техникум и горьковский институт. Плавал по рекам Сибири, гонял «метеоры» аж до Киева. Говорлив, обаятелен.

Пейзаж по-старорусски (и по-украински) называется краевид. Я уже знаю, что главные ценители волжских краевидов — пристанские шкиперы. Мы стоим на палубе, берег от нас виднеется в двух километрах, на нем высокая зеленая гора Медведь, с которой можно охватить взглядом всю панораму. К этому времени оживает бриз, свежеющий с каждой минутой. Ветер южный, — можно сплавать под парусом к берегу и вернуться обратно, не замочив весла...

Я стою на горе Медведь.

Словно праздничный торт на голубом подносе, посреди волжского плеса плывет Свияжск. С высокого правого берега Волги остров-град можно окинуть одним взглядом, он совсем невелик по своим размерам: в длину около километра, в поперечнике — в половину меньше. Белые стены церквей и голубые купола кажутся вылепленными из бисквитного крема и сахара.

Побывав в Казани в сентябре 1832 года, Пушкин будто бы воскликнул при виде Свияжска, что это и есть реальный образ его сказочного острова Буяна, царства славного Салтана…

Мышкующий ястреб над моей головой полощет свои крылья в восходящих потоках прозрачного воздуха. Плоская вершина горы доминирует над волжскими далями, открывающаяся с нее картина не может не восхитить: сияющее под солнцем пространство голубой воды и зеленая геометрия островов… Кузнечики прыскают из-под ног; кузнечиков здесь, как зайцев в поле у Ноздрева, — земли под ними не видно.

На одном из склонов горы небольшой погост. Песчаные холмики, сварные оградки и кресты, простые фамилии и лица. Полдюжины свистящих на ветру жестяных венков с обрывками траурных лент, сухие скелеты цветочных пучков в стеклянных банках. Последнее пристанище упокоившихся свияжцев — тех, кого уже с нами нет, кто уже в силу своего ухода оказался честнее, чище, лучше нас. Понятие смерти на фоне неповторимой синьки неба-воды, плывущих куда-то облаков и свежего зюйда заметно выцветает и обессмысливается. В этом погосте было больше красоты, чем тления, больше полета, то есть жизни, чем смерти. Покойников из Свияжска свозят сюда на траурном катере, выполняющем роль катафалка, в сопровождении флотилии из лодок — моторных и весельных, заполненных неутешной родней, друзьями и знакомыми покойного, — специфика маленького острова, где человеческие связи так причудливо и тесно переплетены, что на погребение выплывает весь городок. Роль Леты в данном случае выполняет Волга. Усопший перебирается с одного берега на другой и навсегда уходит в глубь горы, растворяясь в ее супеси, в конечном счете становясь ею, — так что живые свияжцы, поднимаясь на вершину любимой горы Медведь, всякий раз попирают ногой своих предков.

Я спускаюсь к подножию горы, где стоит моя лодка, сталкиваю ее на воду, поднимаю грот и, вверив свой шип дыханию зюйда, правлю в сторону Свияжска. Четверть часа плавного полета через Волгу, и я утыкаюсь носом лодки в свияжский берег. Поднимаюсь по деревянным мосткам на дебаркадер. У меня отдельный кубрик с английским ключом от него, словно номер в плавучей гостинице. Мои свежеиспеченные друзья — свияжские шкиперы Николай и Валера — зовут на камбуз. Обед готов. Наконец-то я ем настоящую, приготовленную по всем правилам волжскую уху из свежей рыбы. Ребята закончили вахту и поэтому могут слегка расслабиться, приняв по сто пятьдесят. Мы говорим о Волге, о Свияжске, о жизни маленького городка, к которому оба они очень привязаны. Меня обещают свести с мэром. В Свияжске сложилось троеначалие: глава администрации, настоятель Успенского мужского монастыря отец Кирилл и приходской священник отец Сергий. Знаменитый Успенский монастырь сейчас бурно восстанавливается. Иеромонах отец Кирилл совсем молод — ему тридцать лет, прежде служил в спецназе.

Появляется еще одно действующее лицо — вернее, персонаж: колоритный местный тип в тельняшке по имени Николай. У него обидчиво-заносчивый вид алкаша, которого обнесли, но парень оказывается безобидный, душевный. Едва появившись, он тут же уходит, чтобы перевезти на весельной лодке трех пассажиров на материк. Заработок превыше всего. Разговор все более теплеет. Мы — друзья и дружны уже много лет, дружим семьями. У каждого дома по дочери, так что у нас образуется клуб отцов молоденьких дочерей. А, как известно, главные хранители морали в государстве — это отцы юных дочерей. Каждый очередной прилив взаимного дружелюбия закусываем ухой, воблой, яблоками. Дружелюбие и приязнь к миру распирает нас, и мы уже не можем оставаться в прокуренном камбуз-кубрике, тем более что за окном обозначился славный предзакатный вечерок. Мы выходим на палубу, чтоб понаблюдать за отплытием последнего на сегодняшний вечер катера на материк…

Я зачарованно слоняюсь по сонным, травяным, погруженным в глубокую патриархальность улочкам Свияжска.

Здесь каждый домишко отличен от других, каждый — себе на уме; много кирпичных, очень старых, купеческих и мещанских, кое-как приспособленных под современное жилье. Гнилые двери, кривые от старости рамы и скособоченные крылечки говорят о времени. Облупленная штукатурка стен с выпирающей, как дряблый живот из расстегнутой рубашки, ржавой плотью кирпичной кладки словно обнажает тело народной жизни, саму ее историю с эпохой красного кирпича, нищеты, крови и железа, догмы и революционного порыва, перелившегося в большевистский передел мира…

Не жалея пленки, фотографирую виды городка — провинциальный русский классицизм старого дерева и камня в обрамлении тополей, лип и лопухов. Поросшую травой центральную площадь, похожую на футбольное поле. С одной ее стороны, словно голкипер, сиротливо стоит на постаменте выкрашенный серебрянкой бюст вождя, с другой — белая пирамидка с жестяной звездой наверху: в память не вернувшихся с войны свияжцев.

Знакомлюсь с местным жителем Виталием — девятнадцать лет, работает при поссовете, разбирает печь в старом доме, чтоб из этого кирпича сложить печь в правлении. Хочет уехать в большой город, потому что девушек на острове мало. На одной из улочек ко мне подходит ученик местной школы Димка, предлагает купить старинные монеты, найденные им на береговых откосах Свияжска. Царские рубли и копейки времен Павла I, Николая I, начала ХХ века…

Над Волгой у церкви Св. Константина и Елены стоит красивый купеческий дом о семи окнах с мансардой и деревянным портиком, украшенный накладными досками с искусной резьбой. Рядом с домом растет старый раскидистый тополь. Дому двести лет. Его ветхий, покосившийся, невыразимо прекрасный балкон, на который давно уже не ступала нога человека, подпирают три ржавые толстые колонны демидовского чугуна. Дом принадлежал известному свияжскому купцу, с именем которого связана таинственная история. После смерти жены купец жил со служанкой, пока в один из дней она не была найдена в своей комнате мертвой. Говорят, в доме обитает привидение, которое не раз наблюдали, — дух служанки, убитой купцом. Кроме привидения, в доме еще проживает три семьи. Дом крепкий, но каждый год в нем надо что-то латать.

После неудачных походов на Казань в 1545–1549 годов царь Иван Грозный задумал новый план покорения Казанского ханства. Главная роль в нем отводилась русской крепости, внезапно и дерзко возведенной вблизи от Казани.

Осенью 1550 года в лесах под Угличем закипела работа — плотники рубили лес, ставили стены и башни будущей крепости, а затем, разметив, разбирали ее по бревнышку. Весной 1551 года бревна частью сплотили в плоты, частью погрузили на ладьи, «везущи с собой готовы град деревян… того же лета нов, хитро сотворен», и отправились в плавание по Волге. Одолев около шестисот верст, в конце мая достигли устья впадающей в Волгу реки Свияги. Местом для города была выбрана гора Круглая, защищенная реками Свиягой и Щукой. Пятьдесят тысяч ратников расчистили гору от леса, срыли ее верхушку на шесть метров, и меньше чем за месяц на холме в двадцати пяти верстах от Казани выросла грозная крепость Свияжск со стенами в пять метров толщиной. Восемнадцать башен поднимались над ней, за крепкими стенами встали сотни изб, теремов и храмов. С опозданием узнав о русской крепости, ханы не решились напасть на Свияжск. В их стане начался разброд. На сторону Ивана IV перешла часть татар под водительством бывшего казанского хана Шах-Али, ставленника Москвы, а также правобережные народы — марийцы, чуваши, страдавшие от гнета казанцев. Русские отряды ратников заняли все переправы по Волге, Каме и Вятке, перекрыв путь крымским и ногайским татарам, стремившимся прийти на помощь казанцам.