Тирза

Он уже накрыл стол на двоих. Он всегда накрывал на стол еще до того, как еда была готова. Иногда он брался за сервировку сразу, как только приходил домой с работы. Потому что не мог дождаться, когда же они с Тирзой сядут за стол, потому что этот момент восстанавливал равновесие, которое вечно норовило разрушиться. Тирза и он за столом, за ужином. Призрак семьи и даже больше, чем призрак, — союз. Священный союз.

Он достал из шкафа тарелку и снова вспомнил, чем он был занят. Запеченная рыба, духовка, нужно было готовить ужин. Он неловко застыл с тарелкой в руке, как будто сомневался, можно ли оставить гостью одну. Или стоит позвать ее с собой на кухню, чтобы говорить о разных мелочах из прошлого. Но как ей об этом сказать? «Пойдем со мной на кухню?» Он поставил тарелку на стол. Теперь стол был накрыт на троих. Его супруга. Мать Тирзы.

Когда-то давно все началось с их совместного ужина. Хофмейстер положил карбонад из ягненка. Йорген приготовил ужин для женщины, которая впоследствии оказалась его супругой. Мужчина понравился ей больше, чем карбонад. Он вспомнил о чемодане в коридоре. Тогда, в первый раз, она пришла к нему на ужин с собственноручно испеченным тортом.

— Она изменилась, — сказала супруга, глядя на картину на стене. Она сама повесила ее туда и сама же нарисовала, а Хофмейстер так и не нашел времени снять ее, хоть Тирза и спрашивала его пару раз: «Ты уверен, что нам теперь до конца дней надо смотреть на эту вазу с фруктами? Без нее точно никак нельзя обойтись?»

— Кто? Тирза?

Полотенце так и висело у него на руке.

— Да, Тирза. Она стала такой красавицей.

— Она стала женщиной, — сказал Хофмейстер.

Но тут же пожалел о своих словах. Женщиной? Что это вообще значит? Ну да, у нее выросла грудь и появилось какое-то подобие бедер. Но в какой момент девочка становилась женщиной? Что делало мальчика мужчиной? Часть тела, которая болталась между ног?

Он не знал, что должен был сказать о Тирзе, не знал, что он хотел о ней сказать. Поэтому он добавил:

— Она всегда была красавицей. Младенцем она была довольно помятым, но таковы уж все младенцы. Иби была не такой помятой, но у нее были другие недостатки. Выпьешь чего-нибудь?

Она покачала головой:

— Я сама возьму. Не волнуйся, я в полном порядке, в данный момент я всем совершенно довольна.

Он уставился на нее. На эту довольную женщину, которая никогда не была довольна в прошлом, несмотря на все написанные ею натюрморты. А теперь, выходит, она была довольна. Где-то в этой истории скрывался счастливый финал, вот только Хофмейстер при нем не присутствовал.

Так что он отправился на кухню. Она наверняка не заскучает одна в гостиной. Он снова поставил блюдо в духовку. Потом открыл бутылку белого вина и поставил кухонный таймер на полчаса. Хофмейстер не мог готовить без кухонного будильника. Потом он пристроил поваренную книгу на стопку других поваренных книг.

Возле духовки он остановился. Его руки скользили по столешнице, как будто он был слепцом, читающим шрифт Брайля. Когда еда будет уже на столе, он наверняка вспомнит, что следует спросить у гостьи: «Ты много путешествовала?» или «Твоя мать еще жива?». Когда супруга ушла от него, ее мать серьезно болела.

Он задумался о своей работе, о Тирзе и о путешествии, в которое она собиралась отправиться. Он читал, что в Ботсване свирепствует малярия.

Зазвонил кухонный будильник, и он с любовью понес свое фирменное блюдо в гостиную. Его супруга улеглась на диване. Она сняла туфли и лежала на спине с закрытыми глазами. В комнате воняло сигаретным дымом.

— Я принесу тебе приборы, — сказал он и поставил блюдо на стол.

Она не пошевелилась. Она лежала, вытянувшись, с таким довольным видом, как будто никогда отсюда не уходила. Как будто она просто отправилась за булочками с изюмом, а по дороге растворилась в пространстве. Попала в пробку на три года, не более того. В пробку из человеческой плоти.

Он крикнул в коридор: «Тирза, ужинать!», принес из кухни приборы и бокал для гостьи и достал из холодильника бутылку вина.

— Где мне сесть? — спросила супруга, когда он разлил вино по бокалам. Абсолютно поровну во все три бокала. Каждая мелочь имела значение. Он полностью вживался во все свои роли. Официант, домашняя прислуга.

Она с трудом поднялась с дивана и босиком подошла к столу.

— Вот тут, во главе стола, — показал Хофмейстер. — Тут мы всегда сажаем гостей. У тебя красивые туфли. Итальянские?

— Французские.

Она села за стол. Хофмейстер разложил по тарелкам еду.

И еще раз крикнул, уже громче:

— Тирза! Ужин!

Еда была на тарелках, но они не ели. Ждали, пока спустится ребенок.

— Подарок, — уточнила супруга с вилкой в руке. На безымянном пальце левой руки у нее было незнакомое кольцо.

— Что? — переспросил он.

— Туфли. Это подарок.

— Как мило. У меня тут тоже осталось с десяток пар твоих туфель. Ты не забыла? Я хотел отправить их тебе с курьером, но не знал куда.

Он взял кусочек хлеба из корзинки, которая стояла на столе уже пару часов.

— Я думала, ты их отдашь.

Хлеб зачерствел.

— Кому бы я их отдал? Ты же про туфли?

— Да, я про мои туфли. Я думала, ты от них избавишься. Как и от всех моих вещей. Я так думала. В этом же нет ничего странного? Я купила себе все новое.

— А у кого тут твой размер? Я не знаю никого с твоим размером. У тебя же сложный размер. Тирза, ужинать! Все так и осталось в шкафу, как ты оставила. Ты же могла вернуться.

Она посмотрела на него изучающе, как будто хотела удостовериться, не шутит ли он.

— Мои ноги — драгоценность, сказали мне тут недавно, — продолжила супруга через некоторое время и мило улыбнулась. Она очень старалась, это было очевидно.

Но и он тоже. Вот в кого они превратились: два человека, которые очень стараются. Кто знает, может, они всегда ими были.

— Ты их уже рассмотрел? Я хорошо заботилась о моих драгоценностях.

Она села на край стула и вытянула ноги вдоль стола. Ногти были накрашены розовым лаком. Кончики пальцев коснулись бедра Хофмейстера.

Он окаменел.

Все еще зажав в руке кусок черствого хлеба, он бросил взгляд на голые ступни и щиколотки своей супруги. На пальцы, которые касались его брюк. Потом снова сунул черствый хлеб в рот и начал жевать.

— Ты ничего мне не скажешь после стольких-то лет?

— Я должен что-то тебе сказать?

— Что-нибудь приятное. Ты рад снова меня видеть?

— Ты про свои ноги? Что-то приятное про них?

Хлеб был ужасно черствый, но Хофмейстеру совершенно не хотелось идти на кухню и совать его в тостер.

— Ты же знаешь, как важны для меня определенные вещи. Ты ведь мог сказать что-то искреннее, что-то от сердца спустя столько времени. У тебя же есть чувства.

Она провела ногой туда-сюда, и Хофмейстер снова глянул на ее ступни.

Сердечность, вот, оказывается, чего от тебя ждут после того, как исчезнувшая на три года супруга снова возникает у тебя на пороге.

— Твои ноги не изменились, — сказал он.

— И это все?

— Думаю, да.

— Они — драгоценность, Йорген. Мои ноги. Многие любовались ими. Мне часто об этом говорили.

Она снова убрала ноги под стол.

Хофмейстер смотрел на цветы. Букет был дорогой. Наверное, тридцать евро. Интересно, кто подарил его Тирзе? Она не сказала, от кого цветы. Она редко называла имена своих ухажеров. За столом они говорили о простых вещах. Обсуждали новости, еду, погоду, ее подруг, школьные лабораторные работы и один-единственный раз — ее путешествие. Политических тем они избегали. Об Африке думали по-разному.

— Я считаю… — начал Хофмейстер. Из-за того, что он на самом деле не знал, что же он считает, он сделал паузу и тут услышал, как по лестнице спускается Тирза, так что предложение можно было и не заканчивать. Теперь была очередь Тирзы говорить что-то приятное и сердечное, если потребуется, хотя он в этом и сомневался, но, если бы такая необходимость возникла, Тирза должна была что-то предпринять.

— Фу, блин, ну и вонища тут! — рявкнула Тирза.

На ней была белая блузка, она переоделась. Обычно она никогда не переодевалась к ужину. Только если у них были гости. А все их гости за последние годы были гостями Тирзы. Только домработница из Ганы приходила по приглашению Хофмейстера, но назвать ее гостьей было никак невозможно даже в самом отдаленном смысле этого слова.

Их дочь уселась за стол. Хофмейстер поднял свой бокал и сказал:

— Тирза, давайте выпьем за неожиданный визит к нам твоей матери. Давайте выпьем за то, что мы все, почти все, снова собрались вместе… хм… как семья. И за наше здоровье.

Его дочь подняла свой бокал, но тут же поставила его обратно и сказала:

— Я не буду за это пить. И тут воняет, папа, ты что, не чувствуешь? Она накурила тут как паровоз. У нас нельзя курить! — Тирза, когда ей этого хотелось, тоже могла разговаривать как строгая учительница. Ее завуч однажды сказал: «Она прирожденный лидер, всегда берет инициативу в свои руки. Всегда идет вперед и ведет за собой всех остальных».

Повисла пауза. Нервничая, Хофмейстер сунул в рот еще один кусок хлеба.

— Мы выпьем… — начал Хофмейстер.

— Нет, — сказала Тирза. — Я не собираюсь в этом участвовать. Это какой-то балаган.

Она схватила вилку и начала яростно крушить фирменное блюдо своего отца.

— Ладно, — сказал Хофмейстер. — Тогда за жизнь. И за твой аттестат, да, Тирза? За твои выпускные экзамены. За твое будущее. За тебя!

И пока никто не успел высказать свои возражения, Хофмейстер быстро сделал глоток. Вино не успело охладиться как следует, но и так сойдет, подумал он. В такой вечер многое оказалось из разряда «и так сойдет».

Обычно блюда в духовке удавались Хофмейстеру намного лучше, но пока все были заняты едой, все шло хорошо. Все было под контролем: этот вечер, компания, семья.

Через некоторое время супруга вытащила из волос солнечные очки и спросила:

— Ну что, Тирза, а как дела у тебя? Я уже сказала твоему отцу, что ты стала просто красавицей.

Тирза вытянула ножом с тарелки длинную нитку расплавленного сыра — рецепт был из французской поваренной книги. Пожевала и сказала с набитым ртом:

— Как будто тебя это волнует.

— Да, меня это волнует, — сказала супруга. — Это волнует меня даже очень сильно. Я часто о тебе думала. Ты правда стала красивой девочкой.

— Стала?

— Стала еще красивее, чем была всегда. Ты всегда была хорошенькой, но сейчас по-настоящему, как бы сказать… сейчас ты расцвела!

— Забавно, — отозвалась Тирза.

Ела она нехотя и медленно. Как ребенок. С демонстративным отвращением. Не ела, а играла едой.

— Забавно? — переспросила супруга. — И что же в этом забавного?

— Забавно, что ты помнишь, что я раньше тоже была хорошенькой. Забавно, что тебя волнует, как у меня дела. Потому что я за последние несколько лет почти ничего такого за тобой не замечала. Да что там говорить, совсем ничего от тебя не слышала.

После этого инцидента все продолжили есть молча. Но Хофмейстером снова овладела нервозность, даже сильнее, чем только что, когда он стоял в коридоре и смотрел на чемодан своей супруги. Поэтому он затолкал в рот еще пару кусков черствого хлеба и опустошил содержимое хлебной корзинки. Нужно было доесть все до крошки. Выбрасывать — грех.