Бегство со Светлого берега

Старуха

Мало кто был способен заметить разницу в возрасте обеих мисс Гулливер. Известно было, что одна из них старше другой года на три, на четыре, но кто именно, знал только страховой агент. Они были не так уж и стары, то есть не восьмидесяти и даже не семидесяти лет. Да так, знаете ли, лет шестьдесят с чем-нибудь, а впрочем, уже под семьдесят. Пожилые дамы. И вовсе они не так уж похожи друг на друга. У одной из них были голубые глаза и выступающие зубы, а у другой бородавка на подбородке и очки; но люди самым бесстыдным образом приписывали мисс Мадж зубы мисс Джессики, а бородавку мисс Джессики — мисс Мадж, и никак не могли припомнить, кто из них кто. Никто не задерживался на них взглядом дольше, чем нужно, чтобы в мозгу успела запечатлеться мысль: «Я видел этих мисс Гулливер» или, при встрече лишь с одной из них: «Я видел одну из этих мисс Гулливер сегодня утром на почте». Даже их дальняя родственница, жившая в Хеддерсфилде, не могла отличить одну от другой или, вернее, как и все остальные, не знала, кто есть кто, и когда — не слишком-то часто — она приезжала в Лондон и на ее стук дверь открывала одна из сестер, ее так и подмывало сказать: «Ты становишься все больше похожей на Джессику», даже не зная, кто стоит перед ней. А однажды она сказала по секрету мисс Мадж: «Ни за что не скажешь, что ты старшая», хотя прекрасно знала, что старшая на самом деле мисс Джессика.

Когда-то все было по-другому. Для отца и матери они были Джесси и Мадди, и никто не забывал, что старшая из них Джесси. Во все время их детства Джесси считалась умной девочкой, а Мадди веселой и доброй. Тогда не возникало сомнений насчет того, кто из них старше на два с половиной года. Когда они шли куда-нибудь по поручению родителей, а позже в школу, дорогу, по которой они следовали, всегда выбирала Джесси, а Мадди плелась за ней с яростью в сердце. И даже если Мадди спрашивала «Может, порисуем?» или «Может, полепим из пластилина?», выбор всегда оставался за Джесси. Книги в библиотеке тоже всегда выбирала Джесси, и Мадди приходилось читать «Маленьких женщин»[115] или «Эрика, или Мало-помалу»[116], хотя на самом деле она любила рассказы о животных. И все же она всегда уступала, и они всегда были неразлучны. Но отец и мать умерли давным-давно, а они теперь стали мисс Джессика и мисс Мадж, и мир, безразличный к ним, не отличал их друг от друга.

Тень сомнения витала даже над кошкой обеих мисс Гулливер, ибо Нельсон даже в десятилетнем возрасте обладала той фальшиво моложавой внешностью, которую в результате постоянной опеки и сюсюканья приобретают иногда и немолодые особы. И почему существо, столь несомненно женственное, получило вдруг имя Нельсон?

Нельсон появилась на свет в компании четырех других котят в день битвы при Трафальгаре[117]; всех их молочник объявил мальчиками и под этой маркой распределил среди друзей и знакомых. Когда, почти одновременно, все они произвели на свет еще по пять котят, в пяти лондонских домах царил ужас. Нельсон производила потомство примерно раз в полгода, и в конце концов обе мисс Гулливер поняли, что не в силах посвятить жизнь подыскиванию — раз в несколько месяцев — приюта для новорожденных котят. Но перспектива периодического уничтожения невинных существ ужасала их котолюбивые сердца, и вновь призванный на совет молочник посоветовал отнести Нельсон к ветеринару. Это и было сделано после долгих терзаний; за обезболивание заплатили лишние полкроны, и Нельсон вернулась домой, надежно избавленная от нового потомства. До этого события она и сама была игривой, как котенок, а теперь стала степенной и сонливой и едва подымала голову, когда перед ее носом бросали шарик для пинг-понга, и презрительно отворачивалась от заводной мышки. Все же ее хозяйкам стоило труда не подпускать ее близко к аквариуму; а еще она могла часами сидеть на подоконнике, наблюдая за ласточками, порхающими меж ветвей старого платана в саду, время от времени вытаскивая из-под себя сложенные лапы и нервно ерзая. А то, бывало, изогнутое перо от подушки, парящее над ковром, или пушинка, колышущаяся в солнечном луче, вдруг будили ее заснувшие рефлексы, и мисс Джессика с мисс Мадж прижимались друг к другу, когда покоящаяся статуэтка вдруг оживала и их одалиска прыгала на пушинку в воздухе или, растопырив лапы, бросалась на порхающее перышко. Но ее хищнические инстинкты угасали, и уже никогда она не приносила к ногам своих хозяек мертвую мышку или колышущуюся массу лягушачьего тельца.

Затем она утратила и прожорливость, которая так восхищала ее хозяек и которую они старались удовлетворить с таким радостным рвением. У нее пропал аппетит, и нечастого гостя, пришедшего в дом в тот момент, когда кошку уговаривали поесть, мисс Джессика (или это была мисс Мадж?) встречала, приложив палец к губам, тогда как мисс Мадж (или мисс Джессика) сидела, положив на колени вязанье. Оглянувшись по сторонам, гость не находил ничего, кроме кошки, лакавшей молоко из блюдца с того края, что был подальше от ее подобранных под себя лап. И лишь когда она, лениво облизываясь, отворачивалась от блюдца и мощным прыжком забиралась на диван, мисс Джессика (или, быть может, мисс Мадж) предлагала посетителю стул и с заискивающей улыбкой объясняла, что при малейшем беспокойстве Нельсон может отказаться от еды.

Четвертым в этой не слишком жизнерадостной компании был Сильвер, рыба-гольян. В гостиной дедушкины часы с маятником отмеривали секунды, а те слагались в часы, возвещавшие о себе тяжелым звоном; но раскатистые удары, от которых углублялись морщины на лицах обеих мисс Гулливер и чья тяжесть давила даже на более упругую плоть Нельсон, что могли они сделать с двухдюймовой рыбкой, то и дело выскакивавшей из гущи крохотных водорослей и снова погружавшейся воду в тот самый миг, когда казалось, она уткнется своим тупым носом в бортик аквариума? Глаза Сильвера оставались выпуклыми, ни одна бороздка не пролегла по его сверкающей броне, и его четкие обводы не расплывались от возраста. Гости иногда удивлялись, почему мисс Гулливер не заведут попугая. Птица не лучше, но и не хуже, чем рыба, годится для совместного проживания с кошкой, но зато она способна доставить гораздо больше радости. Когда-то Сильвер был им «послан», оставлен чьей-то неведомой рукой в банке у задней двери дома, и у них не хватило духа отослать его обратно. Да и куда бы его можно было отослать? И они внесли банку в дом и поставили ее на пол в кухне. Тут же появилась Нельсон, хотя перед этим в ее поисках был тщетно перерыт весь дом. Словно завороженные, они смотрели, как кошка запустила лапу в сосуд, быстро выдернула и стряхнула с нее холодные капли. Машинальным движением она облизала подушечки под когтями, не отводя хитрого, злобного взгляда от маленького серебряного бумеранга в банке. Во второй раз жестокая лапа погрузилась в воду глубже и появилась на поверхность не пустой, но гольян набрал в жабры воздух, метнулся вверх и камнем упал обратно в сосуд. Нельсон сделала еще одну попытку, проведя по поверхности воды лапой, но струйка, плеснувшая вверх и ударившая ее в нос, казалось, отбила у нее всякую охоту Раздосадованная и сбитая с толку (мисс Джессика и мисс Мадж знали и умели понимать все выражения ее мордочки), Нельсон подняла лапу, быстрым коротким движеньем языка облизала ее, грациозно поставила на пол и засеменила из кухни. Мисс Джессика сделала ужасное предложение сварить рыбу Нельсон на ужин, но мисс Мадж поняла, что она говорит не всерьез. Она сказала это «нарочно», чтобы подразнить сестру. Мисс Мадж поняла это по тому движенью, с каким мисс Джессика подняла банку из-под варенья и выгнала на задний двор Нельсон, которая к тому времени вернулась и смотрела на сосуд блестевшими глазами.

Сильвер был водворен в аквариум, который мисс Мадж достала из шляпной коробки, хранившейся на чердаке. Об этом аквариуме сестры вспоминали с угрызениями совести, которые трудно передать словами. Когда-то в нем томились три золотые рыбки, утешение последних лет их прикованной к постели матери. Все они померли вскоре после ее похорон, ибо ни одна из сестер (они были так молоды и так бессердечны) не могла согласиться с тем, что именно она должна давать рыбкам корм…

Мисс Мадж долго сидела на полу чердака и, держа в руках аквариум, смотрела на него со слезами на глазах. Сквозь его стеклянную грань ей была видна блестящая черная стенка шляпной коробки; поуже внизу, она изящно расширялась кверху, подобно распускающемуся цветку; или, быть может, она была похожа на перевернутую шляпу, точнее, цилиндр. Когда-то в ней и в самом деле находился цилиндр, и на дне ее, завернутая в шелковистую бумагу, еще лежала зеленая бархотка, предназначенная для того, чтобы приглаживать глянцевитые бока шляпы. Цилиндр принадлежал ее отцу; будучи истинным воплощением его достоинства, шляпа извлекалась на свет лишь по поводу свадеб и похорон, а также для периодического осмотра. Еще долгое время после смерти отца коробка стояла под супружеской кроватью, но когда умерла и мать, мисс Джессика отнесла коробку на чердак, а сам цилиндр отправила на распродажу. Единственный раз в году, в день Гая Фокса[118], за покупками отправлялась лишь одна из мисс Гулливер; другая оставалась дома с Нельсон, закрыв окна и задернув шторы, — хлопки петард и хриплые крики приводили Нельсон в истерическое состояние, и они не любили оставлять ее дома одну. И вот как-то раз в день Гая Фокса мисс Мадж узнала цилиндр своего отца, пляшущий над страшным бледным ликом чучела, которое провезли мимо нее на тележке. Позже днем она прошла к тачке, брошенной в углу пивной. На ней осела фигура с надвинутым на лицо цилиндром. Этой ночью ей снились сны, в которых смешались Панч, Джуди, собачка Тоби[119] и вместе с ними безвольная фигура, устремляющаяся вниз, всё вниз, во мрак. А теперь она сидела с хрустальной чашей аквариума на коленях и вспоминала, как отец любил ее больше всех и как они с Джесси дурачились, и целовались, и ссорились, но Джесси всегда делала все по-своему… И как проходила жизнь, а с ними так, по сути, ничего и не случилось.

Сильверу угрожало скорее чрезмерное внимание, чем пренебрежение. Мисс Мадж проявляла к нему больше заботы, чем того требовали его примитивные нужды; она вечно беспокоилась, что он выглядит голодным или что вода несвежая. Мисс Джессика настаивала на том, чтобы каждый день на два часа зажигать электрический свет над аквариумом, — где-то она вычитала, что рыбы нуждаются в ультрафиолетовых лучах. Мисс Мадж опасалась, что яркий свет вызовет у Сильвера головную боль, и купила синюю лампочку огромной мощности. В душе мисс Мадж не заглохла поэзия; простое созерцание могло доставить ей радость, чего она едва ли не стыдилась (она была из тех немногих женщин, которые могут наблюдать за играющим ребенком, не испытывая желания потискать его). Однажды, вернувшись из церкви с утренней службы, она обнаружила, что цветок дикого ириса в бутылке на подоконнике вылез из своего кокона; не пойди она в тот день в церковь, она могла бы стать свидетелем того, как с тихим щелчком раскрывается темница и нежный желтый цветок выходит на волю (одна лишь мысль об этом заставила ее возненавидеть викария). Она была способна освободить муху, застрявшую в сиропе, и долго-долго наблюдать за ее потугами счистить тонкую пленку, налипшую на крылышки, и смотреть, как одна за другой падают на стол крошечные капельки. И она никогда не уставала следить за четкими биениями Сильверова хвоста и за тем, как сквозь ворсинки на нем просеивается вода.