Записи на таблицах

Король фалафеля

В фалафельной на углу улиц Короля Георга и Агриппас пита с фалафелем стоила всего два шекеля.

Зимой, когда Город секли острые струи дождей, когда мокрые спины улиц становились предательски скользкими, и холодный пронзительный ветер задувал мороз и влагу под коротенькую курточку и сдувал с головы шапку, в закусочную «Король фалафеля» грех было не заглянуть.

За стеклянным прилавком торчал мордатый веселый продавец, в мгновение ока сооружавший страждущему обладателю двух шекелей маленькую питу, смазанную изнутри хумусом и острой приправой с шестью традиционными шариками фалафеля внутри. Фалафель имел зеленый оттенок, выдававший присутствие в нем трав и гороха, от него шел сытный пар, и, залитый ложечкой тхины и приправленный салатом, он согревал не только руки, но и живот. А иной раз и душу. И хотя из недорогих пит, немного надорванных иногда твердой и быстрой рукой фалафельщика, тхина капала на подбородок, куртку и пол, едок не замечал этого. Настолько вкусен и ароматен был этот подарок кулинарного искусства Города.

Совсем недавно я снова зашел в маленький угловой ресторанчик. Народу почти не было, а цента порции возросла до 10 шекелей. Мордатого весельчака сменил худосочный юноша в кипе, а сам весельчак переместился на фотографию на стене — к сожалению, судьба не оказалась к нему благосклонной. Новый продавец, зевая от безделья, рассказал мне, как три года назад, в самый разгар летнего ясного дня, Мордехай — так звали прежнего продавца вкусной снеди — неожиданно покачнулся и упал, и два шарика фалафеля, которые он уже успел положить в питу, выкатились из нее и неподвижно застыли на полу, рядом с безжизненным телом. Вызванные доктора констатировали инфаркт. Ему было сорок два года. От него ушла жена. Сбежала с каким-то таксистом. Он никому ничего не говорил.

Я вспомнил, как одним зимним вечером, особенно злым и дождливым, как обычно спасался под гостеприимной кровлей «Короля фалафеля». Несмотря на то, что в открытые двери задувал ветер со снегом, за единственным столиком в углу можно было сидеть не опасаясь. Когда я, получив свою питу, взгромоздился за него, рядом со мной опустился усталый худой человек, шляпу которого аккуратно облегал целлофановый кулек — от дождя. По неброской черной одежде в нем сразу можно было распознать жителя ортодоксальных кварталов Столицы. Он поздоровался со мной, положил на стол перчатки и отошел в угол, где у крошечной раковины — а в «Короле фалафеля» все было миниатюрным, даже питы — совершил омовение рук, осторожно полив холодной воды на покрасневшие тонкие пальцы.

Не люблю лезть в чужую жизнь. Но разговоры в таких вот местах мне нравятся — своим спокойствием. А добрый, ныне покойный, Мордехай положил мне в питу лишний фалафельный шарик, что сделало лицо мое добрым, а желудок — спокойным. Поэтому, когда незнакомец заговорил со мной — я благодушно слушал его.

Он сначала ругал правительство и газеты, ополчившиеся против святого народа, вспоминал о 9-ом ава, грозил всеми карами небесными Ицхаку Рабину и Шимону Пересу. Потом он неожиданно сменил тему. Оказалось, что неизвестный ортодокс недавно женился, а жена его сварливая, сидит дома, палец о палец не стукнет, а его работать посылает.

— Я только Тору учу всю жизнь, — взывал ко мне собеседник, — и что я могу делать? Кем работать? Я на стройку пошел — чуть ногу не сломал. Пытался меламедом в школу устроиться — не приняли. Торговал посудой — лавку прикрыли из-за неуплаты налогов… но на все воля Б-жья! А не дадите ли вы мне, молодой человек, 10 шекелей взаймы? Я обязательно верну их вам! С Б-жьей помощью, верну!

Мне стало отчего-то жаль этого интеллигентного человека, попавшего в беду. Он был весь промокший и какой-то серый, а старые очки на кончике носа делали его похожим на филина, которому злые соседские птицы выщипали крылья. Я представил себе, как боится он идти домой, где ждет его опостылевшая супруга, пустой суп без мяса и плачущие, с висящими до земли соплями, дети. У меня до конца недели были припасены 20 шекелей. Я вынул серенькую купюру и отдал ему.

— Храни тебя Бог, юноша! — вскричал, вскочив, худой мужчина, и кинулся пожимать мне руку. Потом он выскочил в дождь и исчез, оставив за собой едва надкушенную питу с фалафелем.

Подошедший Мордехай смел ее со стола в мусорное ведро.

— Фраер ты, русский, — доверительно сказал он мне, — этот дядя сюда каждый день по три раза наведывается. Сколько ты ему дал?

— Двадцатку, — пробормотал я. Мои недельные планы рушились на глазах.

— Фраер, — с достоинством повторил Мордехай, — все вы, русские, какие-то легковерные очень. Не получишь ты у него и агоры!

С этими словами он вновь зашел за стойку и умелые руки его замелькали, накладывая шарики фалафеля в питу.

Прошло 7 лет, я женился, у меня родился сын.

В зимний вечер января меня выгнали с работы. Я шел домой, не зная, как быть. Дома меня ждал маленький мальчик 4 месяцев от роду, неработавшая жена, боявшаяся повязать ему памперс, и пустой холодильник. На рынке, полупустом в это вечернее и прохладное время, меня неожиданно окликнули. Передо мной стоял незнакомец — в черной шляпе, на которой аккуратно сидел, прикрывая ее от дождя, целлофановый кулек.

— Из ядущего стало едомое, а из сильного — сладкое, а я торгую здесь на рынке — вином и сладостями, — произнес смутно знакомый голос, — вот, заходи.

И чуть ли не насильно он затащил меня в лавку. Здесь было тепло и пахло конфетами и шоколадом. Я узнал продавца — это был тот самый худой еврей, которому я ссудил когда-то давно двадцать шекелей в «Короле фалафеля». Он как колдун двигался среди полок и шкафчиков, что-то вынимал и бросал в большой белый пакет, шептал себе под нос слова псалмов и напевал какую-то мелодию. Когда он закончил — в пакете лежали сладости.

И какие! Дорогой шоколад с орехами, кругленькие леденцовые конфетки, шоколадное драже с изюмом, зефир, кулечек с маршмало, несколько пакетов тянучих лакричных конфет, медальки из белого шоколада, а сверху венчала все это бутылка вина.

Завтра ты возьмешь эту бутылку, — сказал он, хлопнув меня по плечу, — и зайдешь в гостиницу «Гора Сион». Там спросишь директора, и, зайдя к нему в кабинет, поставишь бутыль на стол. Им требуется работник, который будет надзирать за порядком. Иди! И пусть Вс-вышний благословит тебя.

Я пытался отнекиваться, отдать пакет в худые руки, но хозяин так же неожиданно крепко взял меня за руку, вывел на центральную базарную улицу и… исчез! Я бросился ему вслед — но не нашел ни его самого, ни его лавки. А на белом пакете, который я держал в руке, не было обычных для таких пакетов адреса магазина.

Наверно, молоко матери в этот вечер было очень сладким, потому что мой сын напился его и безмятежно заснул, а рядом с ним прикорнула мать, держа в сонной руке надкушенную шоколадку.

Назавтра меня приняли на работу в гостиницу «Гора Сион».

Я до сих пор ищу эту лавку, я знаком уже со всеми продавцами на базаре, разнюхал и выведал все тайные ходы и щели нашего славного рынка — но тщетно.

Все это я рассказал новому хозяину «Короля фалафеля». Он положил мне тонкой жилистой рукой десяток ароматных горячих шариков в бумажный пакет и подмигнул на прощание. А когда я обернулся — двери закусочной были плотно закрыты, и на них висела табличка «Сдается внаем». Но фалафельные шарики в белом пакете все так же тепло пахли, и где-то совсем рядом с моим ухом раздался легкий смешливый шепот:

«Жена моя сварливая, сидит дома, палец о палец не стукнет, а меня работать посылает».