Берлин-Александерплац

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 8 АПРЕЛЯ 1928 ГОДА

— Никак, снег пойдет? В апреле — вдруг снова белые сугробы!

Франц сидел у окна в своей комнатушке, опершись на подоконник и подперев голову левой рукой. Это было в воскресенье, после обеда, в комнате тепло, уютно. Цилли истопила печку еще с утра и дремала теперь на постели. В ногах ее урчал котенок.

— Неужто снег? А что ж, не худо бы. День такой серый.

Закрыл Франц глаза и вдруг слышит — колокола звонят. Несколько минут он сидел неподвижно. А за окном: бом, бом, дили бом, дили, дили, бам, бам, бом… Потом поднял голову, вслушался: точно, колокола звонят — два тяжелых глухих колокола и один маленький, звонкий. А вот и перестали…

"С чего бы это сегодня звонить?" Только успел подумать, и тут же звон раздался снова, сильный, властный, буйный. В воздухе так и гудело. И вдруг — конец. Сразу наступила тишина.

Франц убрал локти с подоконника, встал и подошел к Цилли. Та сидела на кровати, с зеркальцем в руке и зажав в зубах шпильку, что-то весело мурлыкала себе под нос.

— Что сегодня за день, Цилли? Праздник, что ли? Она продолжала причесываться.

— Ну да, воскресенье.

— Что ж, что воскресенье? А праздник какой?

— Не знаю, может, католический какой.

— А чего же это в колокола звонят?

— Когда?

— Да вот только что.

— Я ничего не слышала. А ты слышал, Франц?

— Еще бы! Так и гудело все кругом.

— Это тебе, верно, приснилось, Франц. Вот нечистая сила! Францу стало жутко.

— Нет, я не спал. Я у окна сидел.

— Ну и вздремнул маленько.

— Да нет же, говорю тебе.

Он упорно стоял на своем, весь словно оцепенел. Потом медленно прошел по комнате и опустился на свое место у стола.

— И приснится же такое! Ведь я же своими ушами слышал.

Франц отхлебнул пива из кружки. Но чувство страха не рассеивалось. Он взглянул на Цилли, готовую уже заплакать.

— Почем знать, Цилликен, может быть, с кем-то беда стряслась!

Он спросил газету. Цилли опять стало смешно.

— Какую тебе газету? Ведь по воскресеньям днем газет не бывает!

Франц стал просматривать вчерашнюю газету, перечитал в ней все заголовки.

— Ерунда одна… Нет, это все не то… Вроде ничего не случилось.

— Если у тебя, Франц, в голове звон, сходи в церковь, помолись!

— Ах, поди ты со своими попами, видеть их не могу. Я только вот ума не приложу, с чего бы это, чудится что-то, а посмотришь — и нет ничего.

Он задумался, Цилли стояла рядом, ластилась к нему.

— Знаешь, Цилли, пойду-ка я пройдусь. На часок, не больше. Узнаю, не случилось ли что. Вечером выходят "Вельт" и "Монтаг морген", взгляну, что там пишут.

— Да брось ты зря мучиться. Что они там напишут? Я тебе и так скажу, вот слушай. У Пренцлауерских ворот потерпел аварию грузовик ассенизационного обоза, и нечистоты запрудили улицу. Или еще такая сногсшибательная новость: газетчик такой-то, меняя деньги покупателю, по ошибке дал ему сдачу правильно.

Франц рассмеялся.

— Ну, я пойду. Пока, Цилликен.

— Пока, Францекен.

Франц вышел и стал медленно спускаться по лестнице с пятого этажа. К своей Цилли он больше не вернулся.

Она прождала его до пяти. Его все не было; тогда она вышла из дому и стала искать его по всем пивным до самой Пренцлауерштрассе. Ни в одной его не видели. Как же так?. Он ведь хотел прочитать где-нибудь газету после этой дурацкой историй с колоколами. Сидит, верно, где-нибудь! Хозяйка пивной на углу Пренцлауерштрассе сообщила:

— Нет, он к нам не заходил. Вот только господин Пуме его спрашивал. Я ему сказала, где живет господин Биберкопф, и он хотел зайти к нему.

— Никто к нам не приходил.

— Не нашел, может быть?

— Может быть.

— Или встретился с ним по дороге.

Цилли просидела там до позднего вечера. Пивная наполнилась народом. Цилли не отрываясь смотрела на дверь. Только раз она сбегала домой и тут же вернулась. Пришел Мекк, он стал утешать ее и с четверть часа балагурил с нею.

— Найдется, куда он денется? Подведет брюхо, — он и придет. Так что ты не волнуйся, Цилли.

Но тут ему вспомнилось, как он в свое время сидел вот так же с Линой, и она искала Франца (в тот раз, когда была эта история с Людерсом и со шнурками для ботинок). И Мекк чуть сам не пошел вместе с Цилли, когда та снова выскочила на грязную, темную улицу; но ему не хотелось расстраивать ее еще больше, может быть все обойдется.

Цилли вдруг вспомнила о Рейнхольде и пришла в ярость, может быть он опять навязал Францу какую-нибудь бабенку и Франц просто бросил ее, Цилли. Она побежала к Рейнхольду, но комната его оказалась запертой на замок. Даже Труды дома не было.

Цилли побрела назад к пивной. Мокрый снег таял на мостовой. Грязь, слякоть. На Алексе газетчики выкрикивали "Монтаг морген" и "Вельт ам монтаг". Цилли купила у какого-то незнакомого парня газету и просмотрела ее. Может быть, прав Франц, и сегодня в самом деле что-то случилось. Да нет, не похоже: крушение поезда в Соединенных Штатах, в Охайо; столкновение коммунистов с наци, — нет, в такие дела Франц не вмешивается. Большой пожар в Вильмерсдорфе. Все не то! Она медленно прошла мимо сверкавших витрин универмага Тица и, перейдя мостовую, свернула в темную Пренцлауерштрассе. Зонтик она оставила дома и порядком промокла. На углу Пренцлауерштрассе, перед маленькой кондитерской, под раскрытыми зонтами группами стояли проститутки. Они загородили весь проход. Не успела Цилли пройти мимо них, как с ней заговорил какой-то толстяк без шляпы, вышедший из подъезда соседнего дома. Она прибавила шагу.

Но следующего я не пропущу, пусть Франц на себя пеняет! Экие номера выкидывает. Такого со мной еще не бывало!

Было без четверти десять. Черное воскресенье… В это самое время далеко, в другой части города, Франц без сознания лежал на земле — головою в сточной канаве, ногами на тротуаре…