Саботажница

5

Молекула МДМА, открытие которой ошибочно приписывают доктору Шульгину, известна своим гуманным отношением к пользователю. Для МДМА нет никакой разницы, в хорошем вы настроении или в плохом, как прошел ваш день, в каком окружении вы находитесь. При соблюдении некоторых предосторожностей, она просто делает свою работу, с гарантией и без сюрпризов.

Она не способна вызывать зависимость, и не мучает психонавтов абстинентным синдромом.

Она не лишит вас работы, не вынудит заниматься проституцией и не заставит выносить из дома мамин телевизор.

Но есть одна вещь, к которой экстази имеет нулевую толерантность – и это частое употребление.

Мы с Сашей бессовестно поступили с МДМА. Поправ все принципы сознательного использования, постепенно повышая дозу, к концу лета мы стали принимать его в действительно угрожающих количествах. Я до сих пор с содроганием вспоминаю те трипы, когда, в насквозь мокрой от пота одежде, практически не помня себя, мы бесцельно шатались по городу, останавливаясь, только чтобы купить воды, догнаться или сообща попытаться вспомнить, куда мы держим путь.

В один из таких августовских вечеров мы лежали рядом на брусчатке Староместской площади, глядя в ночное небо; камни отдавали нам накопленное за день тепло, а вокруг нас, группами по несколько человек, прямо на мостовой сидели туристы и экспаты с разных концов света – и вся эта толпа курила, слушала музыку, шумно разговаривала. Атмосфера, надо признать, была своеобразно праздничной – но Саша жаловался на слишком яркий свет фонарей и на то, что люди мешали ему медитировать на пустоту. В конце концов, плюнув на это занятие (или просто позабыв о нем), он закурил, выпустил в небо струю дыма с такой силой, словно целился в Луну, и неожиданно, без всякой связи с предыдущим разговором, сказал:

– Надо бы сочинить вопль двадцать первого века.

Каким-то непостижимым образом я сразу понял, что он имел в виду.

– …Как лежааали обдооолбанные на брусчатке Староместской плооощади?.. – подсказал я, зачем-то растягивая гласные.

– Точно! – Саша оживился. – Как лежали обдолбанные… как лежали обдолбанные… – он умолк. Либо муза в этот вечер оставила его, либо дрейфующий в море серотонина мозг утратил нить. Под МДМА такое бывает.

– …Я говорила, что они не просто друзья, – услышал я знакомый голос.

– …Ради такого я встану! – закричал Саша, который тоже узнал Веру. Несколько туристов из ближайшей к нам группы испуганно оглянулись; что характерно, Саша не только не сделал попытки встать, но даже не открыл глаза.

Чья-то прохладная ладонь легла на мой лоб; опустившись позади меня на колени, Ада наклонилась ко мне так близко, что ее длинные, огненно-рыжие волосы касались моего лица. Какое-то время она настороженно смотрела на меня, затем мягко спросила:

– Ты не простынешь?.. Вы вообще в порядке?

Ее тон показался мне необычно ласковым.

– Брусчатка с подогревом, – пробормотал Саша, по прежнему не открывая глаз. – Мама, я в Рейкьявике!

– Прилягте рядом, здесь шикарно, – подтвердил я.

Вера с сомнением оглядела мостовую: мусор, сигаретные окурки и пятна неизвестного происхождения. Ада, не говоря ни слова, сняла с себя шерстяной жакет, и, сделав из него подобие длинной подушки, один конец подложила мне под голову, а на другой легла сама.

– Может, вам снять комнату? – спросила Вера.

– …А разве мы не в комнате? – удивился Саша. Вопрос прозвучал так, что я подумал, что он не шутит.

Вера расхохоталась.

– Ну, а с тобой что такое?.. – она легко потормошила его за плечо. – Что ты ел?

Последовала небольшая пауза.

– Эмку и пару конфет с ТГК, – вспомнил Саша. – Вы удивитесь, но весь этот сброд, – не исключая и вас, – шумит ровно так, как и должен шуметь. При всем желании вы, ребята, не могли бы шуметь иначе.

– Да ну? – Вера присела рядом с ним и прикурила от его сигареты. – И как ты это понял?

– Не рассказывай никому, но, когда я закрываю глаза, я натурально вижу эквалайзер. Всю внутреннюю структуру этого шума. И это отвратительно, но, вместе с тем, как же это логично.

– А почему он в Рейкьявике? – шепнула мне на ухо Ада. Прикосновение ее губ заставило меня вздрогнуть.

– Там асфальт с подогревом, – так же, шепотом ответил я. – Под него укладывают трубы, и по ним подают горячую воду.

– Круто, – она вздохнула.

– Я вызываю такси, – Вера потушила едва начатую сигарету и, встав на ноги, сладко потянулась. – Поедем в «Централу». Пока вы не застудили себе почки.

– А что там сегодня? – Саша впервые за все время посмотрел на нее.

– Ничего особенного; просто хочу потанцевать.

Он неопределенно хмыкнул.

– По-моему, мы обезвожены и у нас предынфарктное состояние. Может, не стоит нам скакать в этой душегубке.

– Это называется измена, – сухо ответила Вера. – Поднимайся. Доедем, куплю тебе целое ведро мохито.

Такси, как обычно, приехало черт знает куда. Мы шли пешком до самого Карлова моста, где в итоге и обнаружили древнюю «Октавию», мигающую аварийкой, с раздраженным пожилым чехом за рулем. Поездка до Голешовиц заняла меньше десяти минут; в конце выяснилось, что ни у кого нет наличных – но Саша выкрутился, предложив водителю два стокроновых ваучера на обед. К моему великому удивлению, чех согласился.

– В следующий раз попробую сторговаться за сэндвич, – сказал Саша, когда мы вылезли из машины.

У входа в «Централу» ошивалась целая толпа рейверов. В воздухе стоял сильный запах конопли. Изнутри доносилась музыка, и Вера тут же схватила нас с Адой за рукава и потянула за собой, в подвальное помещение, где на душном, тесном танцполе буквально нельзя было протолкнуться, а музыка играла так громко, что было не слышно собственных мыслей.

Что происходило в следующие два часа, я помню слабо. Я пытался двигаться под музыку, но на танцполе было так мало места, что стоило мне на несколько мгновений закрыть глаза и поймать то непередаваемое ощущение транса, ради которого люди и приходят на рейв, как меня грубо выводили из него локти и плечи окружающих. В какой-то момент я обнаружил, что потерял и девушек, и Сашу. Раз или два я уходил в туалет, чтобы догнаться, и в бар, чтобы выпить сока; поднимался наверх, чтобы подышать свежим воздухом – но нигде не мог их найти.

Было около двух ночи, когда Ада сама меня нашла. Буквально за минуту до этого я в очередной раз почувствовал, что меня начало отпускать. Это состояние, возможно, лучше всего описывает библейская строка «и было падение его великое». Мы вышли на улицу, держась за руки – словно дети, которые боялись снова потеряться. Уже наверху она спросила:

– Как себя чувствуешь?

Я только пожал плечами в ответ – и она сразу все поняла.

– Начался выход?

– Только что.

– Добро пожаловать в клуб, – она кисло улыбнулась. – Не видел остальных?

– Никого.

Она о чем-то задумалась. Затем, поправив воротник моей рубашки и почему-то не глядя мне в глаза, сказала:

– У меня дома есть еще немного.

Я удивился: такого прежде не происходило. Мелькнула здравая мысль, что нам уже хватит, что нужно было остановиться еще миллиграмм триста назад – но предложение было слишком заманчивым.

Словно угадав мои мысли, она добавила:

– Если нас не убили последние три месяца, то еще пара дорожек точно не убьют.

Когда мы сели в такси, она сняла с себя обувь и свернулась на заднем сиденье калачиком, положив голову мне на колени и закрыв глаза. В дороге мы почти не разговаривали, она только сказала:

– Разбуди меня, когда будем в Бжевнове, – хотя было понятно, что уснуть она все равно не сможет.

Минут за пятнадцать мы добрались до ее дома. Выключатель у двери в подъезд оказался сломан, Ада долго шарила рукой по стене в поисках запасного и, в конце концов, включила фонарик на телефоне.

– …Энергосбережение по-чешски, еби их мать, – вздохнула она.

Лифт тоже не работал, и мы поднялись на последний этаж пешком. Ада арендовала маленькую студию с застекленной террасой, ее окна выходили на улицу Белогорскую. Меня очень удивило почти полное отсутствие вещей в квартире: на террасе, прямо на дощатом полу лежал матрас с парой подушек и стоял низенький столик, а в единственной комнате не было ничего, кроме кухонного гарнитура и стенного шкафа с совершенно пустыми полками. Кроме этого, в прихожей стоял небольшой комод – где и помещалась вся ее одежда и личные вещи.

– Ты что, недавно переехала? – спросил я.

Она покачала головой.

– Нет, еще весной, просто выбросила и раздала кучу барахла со старой квартиры. Посмотрела какую-то документалку про минимализм – и захотелось попробовать.

– Пока получается… – слегка ошалело заметил я. Я и сам в последние годы пытался играть в минимализм, по возможности избавляясь от всего лишнего – но Ада оставила меня далеко позади.

Пока она растирала кристаллы МДМА в порошок, я не выдержал и спросил у нее:

– Послушай, а ты вообще настоящая?..

Она рассмеялась и ничего не ответила. Затем достала откуда-то сторублевую купюру, аккуратно свернула в трубочку и передала мне.

– Непохоже, что здесь немного, – заметил я.

– Я без понятия, – она только пожала плечами.

Я убрал одну дорожку; она повторила за мной и на секунду зажмурилась.

– Мерзко? – спросил я голосом, полным сочувствия.

– Еще как, – она посмотрела на меня. – Я схожу в душ, а ты располагайся, окей? В холодильнике есть кола.

Она скрылась в ванной, а я остался один дожидаться прихода – и буквально через минуту почувствовал, что вечеринка продолжается. Эта эмка явно отличалась от Сашиной – она «мазала» гораздо сильнее, и мне захотелось просто прилечь на террасе и расслабить мышцы.

Я не знаю, сколько времени я провел там в полубессознательном состоянии. Я не слышал ни как прекратился шум воды, ни приближающихся шагов Ады. Но она позвала меня – и я сразу же открыл глаза.

Она стояла рядом в одном полотенце, и, чуть склонив голову набок, другим вытирала волосы.

– Ну как, получше?

Я кивнул.

– Как тебе здесь?

– Роскошно, – честно ответил я. – С легким паром.

– Спасибо… ты сам не хочешь?

– Я, наверное, не встану отсюда в ближайший час.

– Понимаю. Может, включить какую-то музыку? Или, если хочешь, могу спросить у соседки снизу кальян. Она тоже полуночница, почти наверняка не спит.

Я немного подумал.

– Нет, не нужно… честно говоря, я бы просто хотел обняться.

Она улыбнулась.

– Дай мне пару минут, я только высушу волосы.

Когда она снова вернулась, на ней было короткое домашнее платье. Она легла рядом, повернулась ко мне спиной и вплотную придвинулась ко мне, а я обнял ее за талию и зарылся лицом в ее волосы. В тот момент я, кажется, даже мог слышать, как она улыбалась.

– О чем ты думаешь? – спросила она через некоторое время.

– Думаю, мне нужно будет поговорить с тобой, когда мы оба будем трезвыми.

– А почему нельзя сейчас?

– Это один из уроков, которые я усвоил в последнее время: если действительно хочешь что-то сказать, не делай этого в трипе. Иначе это обесценит разговор.

– А откуда ты знал про асфальт в Рейкьявике? – вдруг спросила она. – Ты бывал там?