Чикита

Глава XXXV

Уединение в Фар-Рокавей. Предательство Хаяти Хассида. Орден Нижайших мастеров Новой Аркадии прекращает существование. Неожиданное появление Сары Бернар. Речь, сотворившая чудо. Чикита возвращается на сцену. Ее эпитафия.

Все вроде бы указывало на то, что карьера Эспиридионы Сенды завершилась. Следующие два года она почти не выходила из дома, и вся жизнь ее сводилась к вышивке, прогулкам по саду, сочинению писем и чтению неисчислимых книг и газет.

Она (точнее, ее астральный двойник) покидала Фар-Рокавей только ради собраний ордена Нижайших мастеров Новой Аркадии, но в начале 1916 года и эти выходы прекратились. Братство давно уже дышало на ладан, а война окончательно его доконала.

С самого начала конфликта орден оказывал поддержку Франции, России, Англии и прочим странам Антанты, выступая против Германии и Австро-Венгерской империи. Однако один из Верховных мастеров, паша Хаяти Хассид, предал товарищей и тайком перешел под начало турецкого султана, безусловного сторонника кайзера Вильгельма II. Довольно долго он притворялся, будто охотно выполняет поручения Лавинии, но в действительности пользовался поездками по союзническим странам для сбора сведений в пользу врага.

Обман открылся, когда британские секретные службы задержали Хаяти Хассида в Мельбурне и обвинили в шпионаже в пользу Османской империи. Новость облетела весь мир, и, хотя судивший Хаяти Хассида военный трибунал оставил его на свободе за недостатком доказательств, Лавиния и Верховные мастера прибегли к строгим мерам. Турку, правда, не воткнули тринадцать булавок в язык, но лишили отличительного знака и навсегда изгнали из рядов братства[162].

Это был тяжелый удар для единства ордена, и за ним последовал другой: Драгулеску скончался от инфаркта — возможно, вследствие потрясения из-за предательства Хаяти Хассида. В довершение печальной картины, лилипуты, назначенные верхушкой на замену Драгулеску и Хассиду, наотрез отказались иметь дело с орденом даже после увещеваний Лавинии. Уговоры на них не действовали, да к тому же оба обладали весьма посредственными способностями к билокации, так что даже их астральных двойников было практически не привлечь к собраниям братства.

Из-за всех этих неприятностей орден распался. Семидесятипятилетняя Лавиния устала бороться. Ни один из оставшихся Верховных не оказывал ей требуемой поддержки: Магри, ее супруг, выказывал себя полным ничтожеством, а Чикиту братство никогда особо и не интересовало. На чрезвычайном собрании Великий магистр обратилась посредством оракула к Демиургу и спросила, не пора ли распустить орден. Верховное существо не удосужилось ответить, вдова Тома Большого Пальца пробормотала: «Молчание — знак согласия» — и торжественно объявила, что дни ордена Нижайших мастеров Новой Аркадии сочтены. Засим она сожгла «Книгу откровений» и развеяла пепел на все четыре стороны.

После нескольких веков борьбы против тупоумия людей «нормального» роста лилипуты и карлики умыли руки. Им не суждено было управлять планетой. Они более не считали грядущее своей ответственностью: пусть человечество само разбирается. Последняя война, в которой якобы цивилизованные страны губили свою молодежь, не оставляла сомнений: мир стал с ног на голову.

Лавиния умерла вскоре после победы Антанты, и супруг не замедлил последовать за ней[163], после чего Чикита осталась единственной живущей из бывших руководителей ордена. Но от него к тому времени оставались лишь воспоминания о странных ритуалах и неосуществленных грандиозных планах, и она благоразумно предпочла предать их забвению…

Чикита почти двадцать лет не видела Сару Бернар, но все время следила за ее похождениями. Она огорчилась, узнав, что в начале 1915 года актрисе ампутировали правую нижнюю конечность на несколько дюймов выше колена, и возмутилась предложению, которое осмелился сделать один делец из Сан-Франциско: он предложил Саре выкупить ногу за сто тысяч долларов, чтобы показывать на Панамско-Тихоокеанской международной выставке («Какую из двух?» — язвительно ответила Бернар, и всем ее поклонникам стало ясно, что с потерей ноги старая закалка и чувство юмора никуда не делись). Через пару недель после операции актриса уже устраивала вечера с декламацией стихов и собиралась в новое мировое турне. Европа воевала, и она решила начать с Северной Америки в надежде на скорое поражение кайзера и его союзников. В конце 1916 года она, прихватив терьера Бастера и коллекцию из двадцати пяти протезов, отправилась в Соединенные Штаты.

Американские газеты вовсю расхваливали ее и объявили, что, несмотря на почтенный семидесятипятилетний возраст и одноногость, она молода и полна сил, как никогда. Дабы подтвердить это мнение, Сара охотилась на крокодилов в луизианских «байю», посещала в униформе Красного Креста митинги и произносила пламенные речи, заканчивавшиеся неизменным: «Vive l'Amérique, vive les Alliés, vive la France!»[164], a во время одного выступления в Квебеке (почему-то именно там у нее всякий раз случались неприятности), не теряя достоинства, метнула обратно в нахального зрителя гнилой помидор.

Кроме того, словно остальных проявлений энергичности было мало, Бернар объявила, что намерена играть в водевилях. «Многие желающие видеть меня не располагают достаточными средствами, и я хочу дать им такую возможность, — отвечала она снобам, осудившим это решение. — Водевиль трогает людские массы». Чикита с трудом представляла себе, как это Сара Бернар станет выходить на одну и ту же сцену с певцами, танцовщицами, фокусниками, шпагоглотателями и дрессированными собачками, но, в конце концов, она уже привыкла к ее экстравагантным выходкам. От кумира чего угодно можно ожидать. Разве несколько лет назад в Далласе и Чикаго Сара не показывала «Даму с камелиями» в огромном цирковом шатре?

Но при всем благоговении, которое Чикита испытывала перед Бернар, она не поехала в Нью-Йорк, чтобы увидеть ее в роли невероятно юной Жанны д’Арк. «Само собой, я была бы рада с ней встретиться, — сказала она Рустике. — Но как подумаю о дороге, желание напрочь пропадает».

Ее пугала необходимость выбраться из уединения, подвергнуть уши испытанию уличным шумом и нырнуть в городскую толкотню. Она много месяцев просидела взаперти и обрела привычку к одиночеству. «Мир позабыл обо мне, и я отплачу ему той же монетой», — говаривала она. Не отданных жизни долгов у нее не оставалось, и сама она ничего от жизни не ждала. Жила будто по инерции, не обольщаясь и не надеясь на лучшее.

Это безволие и стремление скрыться от мира очень тревожили Рустику, единственную свидетельницу того, как некогда неукротимая Эспиридиона Сенда медленно чахнет. Как только предоставлялась возможность, она принималась с тоской поминать времена, когда они кочевали из города в город и публика дарила хозяйку овациями. Более того, преодолевая собственный такт и немногословие, она заводила разговор о бывших любовниках Чикиты, надеясь, что кровь в ее в жилах побежит веселее.

— Я вот тебя слушаю, и мне кажется, все это было с кем-то другим, — пренебрежительно вздыхала Чикита. — С тех пор прошла целая вечность! Замолкни уже, что толку ворошить воспоминания? Мое теперешнее спокойствие бесценно, и я никому не позволю его нарушать.

Рустика запальчиво возражала: это никакое не спокойствие, а самая настоящая смерть при жизни. «Мистер Криниган, может, и отдал богу душу, но вы-то живехонька, — ругалась она. — Ну распрощались вы с театрами да ярмарками. Это еще не значит, что нужно сводить себя в могилу». Чикита притворялась, что не слышит, и погружалась в вышивку и чтение. Она понимала, что Рустика права, но как вернуть израненной душе радость жизни? У нее не было воли даже попытаться разузнать это.

Но однажды в полдень ей пришлось-таки выйти из спячки. По Эмпайр-авеню подъехал лимузин, остановился возле ее бунгало, из него вышла стройная девушка и постучала в дверь. Рустика в кухне готовила обед и открыла только через пару минут.

— Здесь ли живет мисс Чикита? — спросила девушка с британским акцентом.

— Да, — ответила служанка, смерила ее взглядом и вытерла руки о передник. — What do you want?[165]

Вместо ответа незнакомка обернулась к автомобилю и победно воскликнула: «Нашлась!»

Мгновение спустя статная дама, опираясь на трость и руку секретарши, вылезла из лимузина и, прихрамывая, однако держа осанку, прошествовала ко входу. На ней было бархатное платье couleur bouton de rose[166] с высоким воротником и огромными карманами, серый жакет, напоминавший военный китель, и парижская шляпа en avant[167], из тех, что вошли в моду во время войны.

— Сеньорита, бегите бегом сюда! — завопила Рустика, не веря своим глазам. — К вам сеньора Бернар приехала!

— Мы чуть не умерли, пока тебя разыскали, та petite, — с порога упрекнула Сара хозяйку дома. — Как ты умудрилась забраться в такую глушь?

Чикита указала ей на кресло, и Сара рухнула в него. Лилипутка пристально рассматривала старую знакомую. В свои семьдесят с гаком, лишившись ноги и набрав несколько фунтов, Божественная по-прежнему пленяла индивидуальностью и темпераментом. Говоря, она ярко жестикулировала, сверкала глазами и потрясала рыжими, как прежде, кудрями. И все же, когда первый восторг отступил, Чикита заметила, что годы не пощадили гостью. Сара оставалась молода душой, но тело являло безусловные признаки разрушения.

Чикита полюбопытствовала, кто ей нашептал об убежище в Фар-Рокавей, и Божественная беззаботно махнула рукой.

— Я никогда не выдаю своих лазутчиков, — заявила она. — Но эта особа не преувеличила, заметив, что живешь ты у черта на рогах.

По обычаю, она завладела словом и, располагая вниманием Чикиты и секретарши-англичанки (Рустике, как ни грустно, пришлось вернуться в кухню к кипящим кастрюлям), завела длинный монолог о самых разных делах: начиная с решения впервые в жизни сыграть в пьесе на английском и заканчивая непоколебимой уверенностью в скором поражении Германии, сулящем ей возможность вернуться на родину.

Пока она разглагольствовала, с кухни начали доноситься восхитительные запахи. Ноздри Божественной затрепетали и, оборвав на полуслове характеристику игры Этель Берримор в «Даме с камелиями», она призналась хозяйке, что умирает от голода и не прочь отведать этой вкуснятины — что бы там ни было, — которую сейчас готовят.

Через несколько минут Бернар, секретарша и Чикита уже восседали за столом, и француженка с завидным аппетитом разделывалась с полной тарелкой кукурузной каши с жареной свининой.

— Ну, — вдруг заговорила она и пытливо взглянула на Чикиту, — а где же ты выступаешь теперь?

Чикита едва слышно пролепетала, что вот уже два года не работает. Сара сразу же помрачнела.

— Мне говорили, да я не хотела верить, — сказала она, поддела вилкой кусочек свинины и отправила в рот. — Всего несколько лет назад ты просила у меня помощи, поскольку нуждалась в знакомствах, и я тебе бескорыстно помогла, считая, что твое призвание — как и мое — быть жрицей искусства.

Чикита оробело уткнула подбородок в воланы блузки. Кому другому она, может, и возразила бы: прошло не всего несколько, а двадцать лет, — но только не Бернар, ведь она богиня, и, значит, представление о времени у нее не такое, как у смертных.