Ивановы. Фамильная магия

– Интересно, – его пухлые губы прижались к некрасивому носу. Он производил впечатление человека, знающего все на свете, что не могло не раздражать меня. Но по своей природе я был дипломатичен, да и создавать конфликт со следователем было как минимум опасно. – И какие ваши вещи, – он приподнял брови неправильной формы, – могут находится в комнате 18-летней девочки?

– Вы просто не знаете Веронику, – я попытался улыбнуться самой беззаботной улыбкой. – Ее забавляет выводит людей из себя. Поэтому она иногда прячет у себя какие-то нужные мне вещи. А когда я прошу их вернуть, говорит, чтобы я сам нашел. Вот так и получается.

– Вот так и получается, что вы роетесь в ящике с ее нижним бельем?

Шах и мат. Я уже составлял новую схему вранья, как услышал, что меня зовут снизу. Это был голос Виктора. Не знаю, какими только чудесами он почувствовал, что нужен мне. Я извинился и выскользнул из комнаты, оставив молодого человека с проницательными глазами позади.

– О, хорошо, что ты здесь. Мне нужна твоя помощь, – он хлопнул меня по плечу так, будто мы старые приятели. – А, Антон! Вы тоже здесь? Вы познакомились.

– Более чем, – его светлые глаза скользнули по моей фигуре, видимо, он искал очевидные признаки нервозности. – Господин…

– Георгий Морозов.

– И вы приходитесь Ивановым…

– Он наш сотрудник, домашний персонал.

– Да, конечно, – улыбнулся Антон. – А чем конкретно вы здесь занимаетесь?

– Видите ли, – Виктор взял следователя за локоть. – Он выполняет мои личные поручения. Моя бывшая жена нашла его во время отдыхе на юге, потом он очень близок с нашей внучкой Анной, она сейчас заграницей. А теперь, когда Агния… В общем, он не может распространяться о поручениях, которые выполняет, по одному из пунктов договора. Мой адвокат настаивает на таких вещах, ведь речь идет о моей частной жизни.

– Да-да, я понимаю. Позволите задать вам несколько вопросов? – он сам кивнул себе в ответ, понимая, что я не способен отказаться. – Когда вы в последний раз навещали Агнию Иванову?

– Я не был у нее. Видите ли, эта ситуация…

– Да, да, конечно, – он неуклюже поправил воротник рубашки. – Что вы знаете о ее состоянии? Справляетесь о делах?

– Я…

– Вы…

– Стараюсь не беспокоить семью в такой момент.

– Ага, понятно.

Наверное, он уже читал самый первый скучнейший допрос, где обозначилось мое надежное алиби на день отравления. Но ему явно не улыбалась перспектива моего присутствия. Вообще-то я сам удивился, что не интересовался Агнией и ее состоянием. Как и Анной. Слишком зарылся в свои собственные мысли. Дорого может обойтись только беспечность.

– Раз уж мы заговорили о произошедшем, как состояние Агнии? – я старался выглядеть заинтересованным, но достаточно тактичным.

– Она умерла вчера вечером и мне странно, что вы как бы не в курсе.

– Почему как бы?

Антон мне не ответил, но его мясистые губы стянулись в одну тонкую линию, и я осознал, что вхожу в список тех, кому он не доверяет и виной тому вовсе не коробка с девичьими трусами. Сейчас я понимаю, что он чуял мою нестабильность. За столько лет в полиции профессиональная травма заставляла следователя Чугурова анализировать всех и каждого. Это происходило автоматически, почти неосознанно, но самое главное, что вам некуда было спрятаться, ведь он по-настоящему на своем месте. Я был уверен, что у него нет ни жены, ни стабильной любовницы. Женщины не выносят критики от любимых мужчин, тем более прямой как осанка балерины. Я мог бы позаботиться о своем положении чуть раньше, но смерть Агнии и то, что Виктор не сообщил мне об этом, потрясло меня. Теперь дело приняло серьезный оборот.

– Я хочу с вами лично поговорить, если вы не против.

– Конечно.

Виктор Иванов скрылся в кабинете вместе со следователем, а я так и остался стоять посреди их шикарной гостиной. Мир, выстроенный вокруг этой истории, рушился на глазах. Но больше всего меня интересовала собственная участь. Нас всех, в конце концов, больше всего интересует именно собственная участь.

Я не знаю, сколько времени они провели в кабинете, потому что мой задумчивый побег прервала Вероника. Небрежная и заплаканная, она дернула меня за локоть и кивнула головой в сторону своей комнаты. Я пошел за ней машинально, потому что голова моя была занята совершенно другими мыслями.

– Закрой дверь, – я подчинился. – Раздевайся.

Наверное, благородный мужчина сказал бы, что она очевидно расстроена, много выпила, хоть и не захмелела, устала. Он бы прижал ее к себе, чтобы утешить, гладил бы по голове и рассуждал о бренности нашего существования. Он бы уложил ее под одеяло, принес чашку чая и рассказал милые истории из детства. Он бы ее оберегал, потому что благородные мужчины все приводят в порядок, даже сломанную душу.

И благослови Боже таких мужчин. Я не таков.

С жадностью и трепетом я воспользовался ситуацией, чтобы получить то, о чем грезил с того самого летнего отдыха. За окном валил снег, она была безучастна и не смотрела на меня. Это не было занятие любовью, это был секс. Тот самый неуместный, торопливый, подростковый секс. Но мне, откровенно говоря, совершенно неважно, что чувствовала ко мне Эсмеральда в ту самую проданную ночь.

Как только я получил желаемое, она отпихнулась от меня ногами и потребовала выйти. Я видел, что тени, лежавшие на ее юном лице от смерти близкого человека, никуда не ушли, а стали только глубже. Но для меня это был самый счастливый момент. И никто не мог его испортить. Что для одного – отчаяние, для другого – счастье.

Прежде, чем вы осудите меня, хочу отметить, что я не срывал ничей цветок. Она уже имела опыт до меня и сама предложила подняться. Я просто согласился. И так бы сделал почти каждый мужчина. Я говорю почти, потому что знаю категорию «святых». Тех, что пытаются казаться лучше за счет нравственных устоев. Но как говорится, естество берет свое. Все мы хотим в конечном счете одного и того же.

Зимой не только мир, себя не хочется менять. Я шагал по центру Москвы, опьяненный своим счастьем и двумя бокалами глинтвейна. На момент, только на один момент под яркими гирляндами Никольской улицы мне показалось, что Ивановы – это что-то мифическое, нереальное. Я вырисовывал в своей голове юное тело, которое совсем недавно прижимал к своему. Мне казалось, что такое совокупление почти противоестественно.

Но зимние улицы, снежные и украшенные мчали меня через Кремль к Москве-реке. Я заглядывал в лица прохожих, ожидая увидеть там отпечатки детства здесь, в святая святых. Конечно, я сам был далеко не деревенским, но ведь это совсем другое. Большинство людей тратят значимый отрезок пути на осмысление красоты, знакомства с кем-то интересным, изучением прошлого. А у таких людей это в крови. Они родились среди величия, отчего стать ничтожеством нужно еще постараться. И дело не в цели, которую вы достигните в конечном счете. Только ради дороги и стоит жить.

Однако счастье мое продлилось ровно до того момента, как я спустился в метро и поехал к себе на отшиб. Все внутри меня опустилось и я осознал, что все, принадлежащее Ивановым, мне не принадлежит. Да, конечно, глупо было верить в обратное. Но находясь так, с Вероникой, в ее кровати, я почти уверовал в то, что это она – временное явление этого дома. Но грубые люди, пихающиеся и уставшие от собственной жизни, тянущие ее как лямку, показали мне на мое место. И я ощутил его снова. Одиночество – вечное состояние великих умов, способных осознать свою бренность. Круто я загнул, да?

Придя в свою ничтожную квартирку я понял, что человек владеет только тем, на чем стоит его фамилия. И что-то взяло надо мной вверх. Я достал из шкафа и перерезал половину своих рубашек, серых и мятых, как вся моя жизнь, как я сам. В порыве гнева, я разбил три кружки, купленные «по выгодной цене», часть тарелок, доставшихся от бабушки и варенье, как продукт крестьянства. Потом я вытащил фотоальбом своего детства и принялся рассматривать снимки. Все такое традиционное для рабочего класса. Ни тебе Италии, ни горнолыжных курортов, ни праздников с размахом. Безвкусные елки, наряды из того, что придется. В этом была вся моя жизнь и тем сильнее я ее ненавидел. Потом я открыл ноутбук и забил в гугл знакомые ФИО. Все кругом роскошь и достаток, начиная с пеленок и заканчивая ветхостью. Не слушайте тех, кто говорит, что бедным и честным быть достойно. В нужде нет ничего прекрасного.

В этот момент я так яростно проклял всю семейку Ивановых, что задался, наконец, реальной целью, ради которой стоило и повоевать. Я хотел сделать все их – своим. Желать надо по-крупному. И решил погубить себя этим чертовым желанием.

На следующий день я ворвался в ворота дома Ивановых как дикое животное в заповедник. Мне натерпелось начать планирование. Все вокруг было покрыто снегом и казалось, мои следы бетонными пластами остаются на ИХ территории.

В гостиной было тихо, видимо, под влиянием случившегося даже стены включились в процесс утраты. Я пробрался в пустую комнату Вероники и открыл ее ноутбук. Пароль. Конечно, было глупо предполагать, что яблочная компания оставит мне в подарок открытую систему.

Я достал из кармана маленькое устройство. Продавец в магазине сказал, что шпионить при помощи такой штучки очень просто. Мне нужно было внимательно послушать, что говорят эта девчонка про меня. Ну и про других.

Информация во все времена была самым эффективным оружием. Поэтому я забросил устройства для прослушки во все доступные места, не облюбленные прислугой. Даже если их найдут, кто докажет, что это мое? У такой семьи любопытных ушей куда больше, чем у президента. Не удивлюсь, если не я самый умный в деле шпионажа.

Конечно, было бы вежливо остаться и помочь с церемонией. Но мне быть лишним колесом всегда претило, поэтому я уехал сразу после размещения своих шпионов.

Если бы я только знал, что в этот момент моя юная Вероника пришла в контору Чугурова в поисках утешения. Видимо, всем молоденьким девочкам до смерти нравятся парни с кулаками.

Она вошла к нему в кабинет в соблазнительном черном платье, окутанная горем, желающая найти утешение. Меня соблазнить было куда проще, но вот Антон… Антон вытерпел всего две фразы и, будучи избалованным женским вниманием, тут же нахмурил свои растрепанные брови. Конечно, ему в отличие от меня всегда доставались ножки у курочки. – Это не помогает, – он обвел ее изогнутую фигуру пальцем и скосил губы. – Легче от такого точно не станет.

– Не понимаю, о чем ты.

– Вы, – он достал из стола пачку чипсов с крабом и протянул ей. – Я не твой друг, я следователь по делу об убийстве твоей бабушки. Понимаешь? – она едва заметно стиснула челюсти, в ее ярких глазах блеснули молнии, но пакетик чипсов она лопнула и положила в рот хрустящую пластинку. – Чувствуешь?

– Пустое.

– Если не хочешь разговаривать, я понимаю. Но тогда свали из моего кабинета и не приходи сюда ради развлечения. У меня нет времени на эту херню.

Вероника, моя бедная куколка, привыкшая к обожанию таких, как я: жалких червей. Никогда еще никто не говорил с ней так безразлично и почти агрессивно. Может, поэтому она не выскочила из кабинета, а осталась сидеть на потертом стуле.