Бегство со Светлого берега

В страховой компании

Вин направлялась в свою спальню, но задержалась, услышав приглушенные рыдания, доносившиеся из комнаты дочери. Распахнув дверь, она увидела, что Эйлин сидит в постели, положив подбородок на колени, и плачет навзрыд. Когда мать вошла в комнату, она подняла голову, прервала плач, чтобы простонать «Не хочу служить в страховой компании», и вновь разрыдалась.

Вин присела на краешек кровати и убрала волосы со лба дочери. «И не надо!» — сочувственно воскликнула она, обняв рукой вздрагивающие плечи Эйлин. Но, увидев, что Эйлин ободрилась и вытерла слезы краем простыни, она продолжала, уже холодным тоном:

— Во всяком случае, это может случиться не раньше, чем через полтора года. Смешно заглядывать так далеко. Спи. — Она уложила голову Эйлин на подушку, поцеловала ее в мокрую щеку и направилась к двери. — Спи. Уже первый час. Опять опоздаешь в школу.

Эйлин была теперь совершенно уверена, что после школы ей придется работать в страховой компании. Она тихо лежала на спине и плакала, но слезы скатывались ей в уши, и ей пришлось повернуться на бок.

Затея отправить Эйлин в страховую компанию по окончании школы имела тот смысл, что у одного из ее дядюшек там был друг в Совете директоров. Еще важнее Вин казалось то, что в компанию брали девушек только из хороших семей. Испытания при приеме на работу практически не проводились — достаточно было уметь читать, писать и считать, — но еще прежде, чем заполнить бланк с просьбой о приеме, вам надлежало представить рекомендацию от приличного человека, свидетельствующую, что вы сами приличный человек. И именно это больше всего нравилось Вин, которую терзала мысль о том, что Эйлин придется оставить свой дом, чтобы зарабатывать на жизнь. Ее бойкое воображение рисовало вереницы девушек из хороших семей, которые не испортят манеры и произношение Эйлин; у некоторых из них, возможно, окажутся даже благовоспитанные братья.

Но случилось так, что через полтора года Главное почтовое управление вознамерилось принять на работу меньше мужчин и больше девушек, чем обычно, как только откроется новое отделение в Хаммерсмите; до этого места было лишь четверть часа ходьбы, и Эйлин могла бы приходить домой обедать. Вступительные испытания ожидались нестрогие, жалованье было выше, чем в страховой компании, и с него откладывались пенсионные взносы. Больше того, отделение располагалось на своей собственной территории с теннисным кортом и закрытым плавательным бассейном, и к тому же там имелись разные языковые и другие образовательные курсы. Но для Вин была ненавистна фраза «Моя дочь работает в почтовом управлении»; люди скажут «Как мило!» и представят себе Эйлин ударяющей резиновым штемпелем по конвертам или продающей марки за решетчатым окошечком. Сэнди возражал, что дочь старины Вильсона отлично устроилась в почтовом управлении, но для Вин это говорило отнюдь не в пользу этой идеи: значит, они берут кого попало! (старина Вильсон служил посыльным в Музее). Сэнди робко напомнил ей, что старина Вильсон выглядит, как герцог, но Вин раздраженно ответила, что как раз настоящие герцоги так не выглядят.

Сэнди мог бы приустроить Эйлин перепечатывать латинские и древнеанглийские рукописи для исследователей; но, хотя эта работа хорошо оплачивалась, она всегда была непостоянной, и от нее никогда нельзя было отказываться, как бы ты ни был занят, из опасения потерять связи.

Сэнди, самый заботливый отчим на свете, хотел, чтобы Эйлин поступила в колледж, но столкнулся с отпором ее матери: «О, эти бесчисленные девы-учительницы — и с твоей стороны, и со стороны отца Эйлин». Что с того, что в компании плохо платят? Такая привлекательная девушка, как Эйлин, не задержится с замужеством. Вин будет собирать приличных мужчин на вечера и устроит так, чтобы Эйлин оказалась в обществе приличных мужчин во время своих каникул. А на теннисных кортах и в лагерях отдыха почтового управления Эйлин не встретит никого, кроме прыщавых клерков.

Обстановка в компании оказалась даже хуже, чем Эйлин себе представляла. Служившие там девушки были абсолютно неинтересны; что касается их будто бы приличных семей, то по большей части они были дочерьми мелких торговцев и банковских клерков. Руки Эйлин, не знавшие маникюра, ее сборники стихов и высокоумные романы они сочли за несказанное жеманство. Сами они едва ли были знакомы с именами авторов, но зато страстно любили романы с продолжением, публикуемые в газетах, которые получали их отцы. Они даже обсуждали героинь любовных историй и других книг в оранжевых обложках, которые Эйлин до сих пор видела лишь в ящиках кухонного шкафа. Единственной работой, которую ей доверили за шесть месяцев, было переписывание имен, адресов и номеров счетов из старых гроссбухов в новые, куда не полагалось вносить жирно вычеркнутые, ликвидированные счета. При малейшей ошибке контролер, не говоря ни слова, выдирал из гроссбуха страницу. Позже ей поручили перепечатывать письма, руководствуясь правилами, которые она должна была самостоятельно усвоить из книги инструкций, принятых в компании. Каждый месяц в течение недели каждый сотрудник должен был поработать на всеми ненавидимой адресной машине.

Как новенькая, Эйлин не могла выбрать время отпуска, и ей определили две недели в марте. Вин была в отчаянии. Никто, по крайней мере никто из приличных мужчин, не уходит в отпуск в марте; ей самой придется поехать куда-нибудь с Эйлин. Единственное, что могла придумать Вин, был визит к тете Тэмзи, которая жила теперь в меблированных комнатах в Рамсгейте[19]. Вин уже давным-давно собиралась проведать бедную старушку. Теперь она убьет двух зайцев одним выстрелом. Даже трех — свежий морской воздух (у-у! — вздрогнула Вин, любившая негу, как кошка) пойдет ей на пользу после столь частых вечеров в Лондоне, когда она засиживалась до поздней ночи.

В своих меблированных комнатах Тэмзи была похожа на гигантскую черепаху в зоопарке, которая греется на солнце перед входом в темную пещеру, куда она уползет ночью. В большой комнате окно в эркере было затенено разросшимся азиатским ландышем в обитой железом кадке с заржавевшими ручками. Проволочные корзины с папоротниками свисали с потолка перед каждым оконным стеклом; на окнах висели плюшевые занавески, украшенные бахромой, и шторы на роликах, наполовину опущенные, чтобы не дать проникнуть блеску моря или неба, но отнюдь не взору чужака, ибо Тэмзи обитала на третьем этаже, куда не мог заглянуть случайный прохожий. На противоположной стороне улицы не было домов, только некрутые дюны, в которых пытались укорениться лишь пучки жесткой травы, узкая полоска пляжа за дорогой и затем океан до самого горизонта. В ясные дни можно было разглядеть кусочек побережья Франции. Не было никакого обмана в том, что улицу назвали Океанской Террасой, а сам дом, в котором проживала Тэмзи, по праву мог именоваться «Морским Видом». Тэмзи, дочь британского офицера, вела кочевую жизнь армии мирного времени, до тех пор пока ее отец не получил последнего повышения в чине за проявленную храбрость при осаде Севастополя и закончил карьеру в, если так можно выразиться, оккупационной армии в Индии.

Тэмзи постоянно переезжала с места на место, забирая с собой в меблированные комнаты в Бейсуотере, Четленхэме и одном за другим морском курорте остатки домашних фетишей, включая поднос из Бенареса, медный гонг с утраченным билом, индусский молитвенный коврик, используемый как подставка для папоротника, и вручную раскрашенные вазы. Увеличенные свадебные фотографии ее новой хозяйки были безжалостно содраны со своих мест над камином и заменены увеличенными фотографиями доблестных офицеров дяди Фреда и дяди Дика, чьи кости покоились на офицерском кладбище в Севастополе, а красный угол комнаты теперь заняло величайшее сокровище — портрет на фарфоре фельдмаршала, отца Тэмзи. Мертвенно-бледная плита была поставлена на мольберт и задрапирована кашемировой шалью, вышитой золотом, а его украшенная плюмажем треугольная шляпа действительно стояла на маленьком столике перед мольбертом. Шляпа, густые усы да вздернутый нос — вот все, что сохранилось на плите от облика фельдмаршала. К огорчению матери, Эйлин не проявляла интереса к своим военным предкам, никогда не могла разобраться в чинах дяди Фреда и дяди Дика и едва ли представляла, где находится Крым и из-за чего разгорелась вся история вокруг Константинополя.

Лицо Тэмзи высунулось из шалей и косынок; взгляд ее был невидящим, глаза блестели, как у черепахи; но на коричневом лице почти отсутствовали морщины, а выточенные, чувственные ноздри и резкие линии полных губ выказывали темперамент, свойственный отнюдь не земноводным. В действительности, Тэмзи была бичом божьим, как могла бы сказать в любой день недели ее служанка Ева. Могла бы, но никогда не говорила. Ева была предана Тэмзи, рада приезду Вин и Эйлин, удивлена тем, как выросла Эйлин, хотя последнее, в конце концов, могло и не удивлять, если учесть, что они не виделись целых восемь лет.

Ева испекла особый пирог на хозяйкиной кухне и принесла его вместе с клубничным джемом из запасов Тэмзи. Но она испортила и крепкий чай, и яйца на тостах по-деревенски, и клубничный джем тем, что встала у угла стола, положив руку на бедро, и болтала в течение всего ужина: «Мисс Берч то-то, ваша тетушка Эмили то-то», причем смысл каждой фразы сводился к тому, что Тэмзи всегда уверяла ее, Еву, как она любит ее, как она ценит ее и не может жить без нее. Впервые Эйлин осознала, что Тэмзи вовсе не настоящее имя Тэмзи. И вот мама рассказывает ей, растаяв от воспоминаний, что так окрестил Тэмзи младший брат мамы, дядя Джорджи, которого Эйлин никогда не видела (он утонул в море). «Тетя Эмми живет на Темзе».

Когда Ева взяла чайный поднос и вышла из комнаты, Вин закурила сигарету (она усвоила эту дерзостную привычку, обычно практикуемую фривольными дамами), схватила спички и глазированную керамическую пепельницу с надписью «Гинесс вам понравится», украденную хозяйкой из местного паба для своих жильцов-мужчин, и быстро встала из-за стола.

— Пойдем-ка в спальню, пока этот Иисусик не подкрадется и не застанет меня курящей, — сказала она.

Эйлин была неподдельно шокирована; она все еще верила, что люди, которые преданны вашим родным и очень рады видеть вас, когда вы наносите визит их нанимателю, обязаны быть милыми. Как часто слышала она в разговорах между матерью и тетей Флорри с тетей Грэйси: «Что бы делала Тэмзи без Евы?»

— Но Ева добрая, правда? — робко спросила она, как ждущая Истины; да так оно и было на самом деле.

— Из этих шотландских сектантов, — отвечала Вин. — Она бы с радостью застигла меня за курением и донесла об этом Тэмзи. И вот появляется новое завещание, и мы с тобой можем распроститься с круглыми хрустальными часиками и севрским чайным сервизом.

Словно завороженная, Эйлин представила себе адвоката в парике, будто сошедшего с рисунков Крукшенка[20], крадущегося к постели Тэмзи с чернильницей из рога и гусиным пером. Она вдруг обнаружила, что ей всегда не нравился неприятный блеск рыбьих глаз Евы, а в ее круглом низеньком лобике чудилось что-то вульгарное; она испытала чувство облегчения, едва ли не освобождения, от мысли, что теперь не обязана любить Еву. Но она была и уязвлена: впредь, когда люди станут хвалить кого-нибудь, она никогда не будет уверена, что они говорят правду. Однако же юность легко приноравливается к обстоятельствам. «Ева чем-то похожа на Урию Гиппа?[21]» — спросила она, дав духу сообщничества заменить в себе искателя Истины.