Я — твои неприятности + Бонус

— Ленка, ну чего ты? Расслабься, мы далеко ушли, — шепчет Витя и обе ладони опускает мне на задницу, притягивая к себе.

И до меня доходит, что это такой язык тела, он вжимается в мой живот своей ширинкой, и я догадываюсь, что у него там происходит и что он так мне говорит, что хочет со мной заняться этим прямо здесь. И пусть меня ругают все на свете, но я боюсь. Боюсь, что если сейчас откажу ему, он больше не захочет. А я ведь уже его выбрала для этой важной миссии и один раз уже его кинула. Возможно, это самый необдуманный мой поступок, но я тихо и уверенно говорю:

— Да, хорошо… хорошо.

Витя стискивает меня сильнее и снова целует, но уже не сдерживаясь, захватывает одной рукой мой затылок, впивается в губы. Поцелуй становится жарким, головокружительным, и у меня подкашиваются ноги от переполняющих чувств, и волнения там не больше, чем желания, так остро пронизывающего тело. Томление внизу живота мне, конечно, уже знакомо, думаю, все одинокие девушки в моем возрасте пробовали хоть какие-то ласки в ванной, и я не исключение. Вот только такого мощного и вытесняющего из головы посторонние мысли еще ни разу не возникало. Так сильно не слабели ноги, но до этого ко мне так откровенно не прижимался ни один мужчина. И, может быть, я ошибаюсь, но мне хотелось думать, что он так нетерпелив, потому что я ему очень нравлюсь как женщина. По крайней мере, его глаза стали другими, темными, манящими, и в них нет привычной насмешки.

Чувствую жесткие ладони на талии, на обнаженной коже, и моя футболка ползет вверх, Витя отстраняется, раздевая меня и рассматривая, бюстгальтер улетает вслед за футболкой, прятать грудь, наверное, глупо, но он мне и не дает, перехватывая мои запястья, его взгляд скользит по ключицам и останавливается на груди. Под его взглядом кожу словно озноб охватывает, соски некрасиво торчат, но ему это нравится, так что он тут же перемещает руки, сжимая в пальцах соски. Че-е-ерт! Это как рубильник запускает электричество по телу! С ума сойти!

Я уже сомневаюсь в своем решении не предупреждать его, но поздно. Витя разворачивает меня спиной к себе и снимает с меня шорты вместе с трусиками одним рывком. Страх, конечно, не отступает, дыхание сбивается постоянно, пульс колотится все быстрее. Я разглядываю кору дерева перед носом, пытаясь поймать путаные мысли. Так не должно быть? Как сказать?

Но я не говорю. Ничего не говорю, только превращаюсь в слух. Слышу тихое звяканье пряжки ремня, звук молнии, шорох одежды и рвущейся фольги. И в этот момент до меня доходит, что вот сейчас это произойдет. В лесу, с человеком, которого я знаю один день, и с ним у нас точно невозможно совместное будущее. Это неразумный поступок, но когда они у меня были иными?

— Ноги шире поставь, Киса, — говорит Витя, обхватывая меня за живот одной рукой, дергает на себя так, что мне приходится схватиться за дерево, чтобы удержать равновесие. Но я послушно делаю так, как он говорит, убеждая себя, что остановиться сейчас будет трусостью и меня точно прославят лет через пятьдесят на весь мир.

Я боюсь обернуться, столкнуться с ним взглядом, и все, что остается, это только, закрыв глаза, отдаться во власть его рук, исследующих мое тело, и впивать ногти в кору дерева. Он так быстро опустил ладонь, протолкнув в меня пальцы, что я только охнуть и успела, они быстро и неглубоко входят и тут же выходят, и я вздрагиваю, чувствуя, как вместо пальцев в меня упирается твердый орган, горячий и скользкий. Глубже вздохнув, замираю, уговариваю себя перестать трястись как чихуахуа у вентилятора. Никто от этого не умирает и, говорят, только первый раз больно.

— Держись крепче, детка, — хрипит Витя, но ответить я не успеваю, чувствуя короткое скольжение мокрых пальцев между ног. Он что, плюнул на них?

Давление в промежности увеличивается, словно в меня резиновую дубинку пытаются всунуть, и сразу же от низа живота до самых висков пронзает режущая боль. Я не сдерживаю крик, сердце готово выпрыгнуть из груди, и я впиваюсь в дерево, цепляясь, потому что ноги не держат, я их просто не чувствую. Витя замирает во мне, не двигается.

— Киса… Ленка… Надо было предупредить! — не сразу произносит Витя, видимо, тоже в первое мгновение удивился.

Я не могу ответить, кусая губы, по щекам льются слезы, и они горячие то ли от кожи, то ли сами по себе. Витя гладит меня, целуя плечи, не двигаясь во мне, но недолго, вскоре мне приходится снова закусить губу, ощущая новый толчок.

Уже не так больно, как первый, но все равно в животе неприятно растекается колючая проволока. По вымученно-шипящему стону я догадываюсь, что Вите не слишком нравится двигаться так медленно, и готовлюсь выдержать самоотверженно это испытание, не проронив ни звука. Но не получается, от его участившихся глубоких толчков снова больно, и все внутри распирает так непривычно, что я то и дело вскрикиваю.

Слон не подумал меня отпустить, похоже, он не привык себе отказывать, тем более уже начав, не собирался лишать себя удовольствия, а может, и правда так сильно перевозбудился.

Проходит, кажется, целая вечность, Витя, скорее всего, уже не сдерживается, сжав мои бедра, врезается так сильно и быстро, что внутри начинает все жечь, боль перерастает в ноющую и тупую. У меня заканчиваются силы и терпение, и я уже готова вырваться и бежать от него голышом, когда он вдруг покидает мое тело, стягивает презерватив, и я чувствую, как по бедрам течет что-то горячее.

Витя одним рывком руки разворачивает меня к себе, и я теряюсь от черного взгляда расширенных зрачков. Его кожа влажная, капельки пота выступают на лбу. Он одновременно и злится, и, кажется, еще наслаждается, продолжая поглаживать мою спину.

— Дурочка, — рычит на меня Витя, и я понимаю, что в носу снова противно щиплет, хочу оттолкнуть его, но он крепко держит меня за талию. Обнимает, позволяя просто полностью повиснуть на нем. И так мне нравится гораздо больше. Без острой боли, но в его руках, окутанная его запахом, я слушаю, как бьется его сердце за стальными мышцами, успокаивая меня своим ритмом.

Возможно, мои глаза, наполненные слезами, или невозможность стоять самостоятельно освобождают от его вопросов и прочей ереси, которая мне сейчас совсем не нужна. Пусть эти его вопросы и умозаключения так и остануться висеть в воздухе. Я не могу и не хочу сейчас ничего обсуждать.

В такой прострации я остаюсь, когда Витя кидает на землю свою майку «грязного мужа» и усаживает меня на нее. Я не нахожу сил шевелиться и сидеть тоже. Ложусь прямо на траву и смотрю на плывущие облака по голубому небу. Вот и все. Я больше не девственница. Витя молчит, и я не знаю, что он об этом думает, но уж вряд ли «только моя, никому не отдам». Ну и пусть, не сегодня, так завтра он отправит меня домой и забудет, как звали очередную кису. А я снова вернусь в свою унылую серую жизнь и буду засматриваться на каждого мужика, определяя, женат или нет, и как с ним познакомиться, чтобы не выглядеть навязчивой. И снова буду проходить мимо всех. Потому что я — мышь серогорбая, невзрачная.

Наверное, время сейчас такое. Большое количество самых смелых, отчаянных и настоящих мужчин слегли в период смутных лет. Вот такие, как Витя, ушли в бандиты, и большинство уже в земле. Так что те девчонки, что посмелее да поувереннее в себе, конечно, легко найдут себе спутника, а такие как я, синие чулки и неудачницы, и вот такой секс в лесу за счастье должны считать.

Витя стер с нас следы крови и спермы салфетками и достал из пакетов сок и хлеб с колбасой, наломал бутербродов. Прямо большими ломтями, потому что ножа у него с собой не было, даже в «барсике», как он называет свою борсетку.

— Ты промазала, Киса, а я, кажись, попал! — загадочно произнес Витя.

Но у меня не нашлось сейчас сил сделать вид непринужденный и уточнить, что он имеет в виду, говоря «попал».