Почти понарошку

* * *

Вторую половину дня Герман напряженно заполнял бумаги, искал в интернет-магазинах несколько монографий, до чего никогда не доходили руки, порывался написать заявление и выпил бессчетное количество кофе.

Домой он явился голодный и взвинченный. Не сумев открыть дверь, зло позвонил. Открыли не сразу. Пришлось звонить повторно. Только тогда замок щелкнул. В темном коридоре он мог видеть только Дашин силуэт. Она отступила на шаг, пропуская его. И, буркнув ему что-то неразборчивое странно скрипучим голосом, скрылась на кухне.

- Какого черта закрылась? – рявкнул Герман ей вслед.

- Не в пещере живу, - голос совершенно определенно был не привычно Дашиным, а каким-то чужим.

- Оно и видно! – он ввалился за ней на кухню и ошарашено оглядел открывшуюся ему картину.

Даша сидела за столом, уронив голову на руки, и задумчивым взглядом изучала стоявшую перед ее лицом бутылку коньяка. Рядом был наполненный, но не тронутый стакан. Судя по всему, она не сделала ни глотка, но намерения были очевидны. Лицо припухшее, заплаканное. А под ногами на полу осколки стекла. Если присмотреться к самому крупному из осколков, вывод напрашивался сам собой – широкое квадратное донышко вариантов не оставляло. Это был стакан из его любимого набора. Даша вяло приподняла голову и по-прежнему скрипуче произнесла:

- Я тут нечаянно разбила… уберу…

- Что случилось? – глядя на осколки, спросил Герман.

- Долго рассказывать.

- Я никуда не тороплюсь, - он отодвинул стул, сел напротив Даши и сделал пару глотков из стакана. – Начинай!

Даша медленно переложила голову на другой локоть. И начала.

Вечерний звонок родителям закончился тем, что с утра ей тупо не дали выспаться. Звонили с восьми часов со своими поздравлениями. Даша искренно любила родной Козелец, но в тот момент готова была проклясть его – ну отчего всем есть дело до того, что она поступила в универ, именно в тот момент, когда у нее разламывается голова после шампанского? А ведь так хотелось, проводив Германа, еще часик-другой поспать, пока есть время.

Но спать уже не получалось. Телефон разрывался от звонков с поздравлениями. Потому она просто лежала, откинувшись на подушках, и вяло размышляла. Размышлялось почему-то о «муже». Тот срок, который она сама себе наметила для того, чтобы от него съехать, подходил к концу. А его отношения с Юлей все еще оставались в мертвой точке. Во всяком случае, ни о каком прогрессе он ей не рассказывал. Правда, Даша была уверена еще и в том, что он мог и просто помалкивать. При всем своем дружелюбии и хорошем отношении к ней он все-таки предпочитал многие вещи держать при себе. Как, собственно, и она. И Даша не могла сказать, что это ей не импонирует. В общем-то, импонировало ей в Германе очень многое. Пожалуй, даже слишком. И как так вышло, что к началу августа он стал центром ее мироздания, она искренно не понимала. Если вдуматься, почти все вертелось вокруг него, и дело было не только в том, чтобы вкусно накормить или стирать и гладить рубашки с халатами. Ей просто нравилось жить с ним в одной квартире, вечерами сидеть в соседнем кресле и смотреть его любимые фильмы, прислушиваться к его настроению – оно обычно звучало громко и зависело от включенной музыки. Когда ему было паршиво, он слушал Gregorian, когда настроение подходило к отметке «удовлетворительно» - переключал на Би Би Кинга. Чуточку развеять тучи над его умной головой помогали домашние кексы с вишнями (спасибо родителям за своевременную доставку ведра ягод, часть которых пошла на варенье, а часть в заморозку) и котлеты по-донбасски. За него ей было искренно обидно. И даже стыдно за все женское племя. После того, как он сгоряча озвучил ей причину своего расставания с бывшей, она всерьез недоумевала, чего им, бабам, вообще надо. И задумывалась над тем, что ей совсем не хочется, чтобы он вернул свою Юлю. «Битую чашку не склеишь», - размышляла она временами, успокаивая себя тем, что беспокоится о друге.

Но ничего не происходило. И вся эта неопределенность в совокупности ее начинала беспокоить. Меньше, чем через месяц, начнутся занятия. А к тому времени она надеялась поселиться в общежитии. Потому что когда Герман все-таки определится, мест там может уже не быть на этот учебный год! Но и оставлять его одного, пока он не сообщит ей, что спектакль окончен, с Дашиной стороны было бы нечестно.

И на фоне всего творящегося в ее жизни бедлама она совсем думать забыла про свою первую и самую сильную любовь, не считая Тони Кертиса. Бывший жених оказался бывшим настолько, что с того дня, как он покинул их лестничную площадку, она о нем почти не вспоминала. Почему-то только вспоминала иногда его Людку. Барышню тоже было жалко, если она на что-то всерьез рассчитывала.

Но Виктор напомнил о себе самым бесцеремонным образом именно в этот день, когда она, выбравшись из постели, изобретала обед и заодно ужин. Телефон затрезвонил в очередной раз, и Даша, всплеснув руками, поплелась брать трубку.

- Да! – буркнула она в телефон, даже не взглянув на экран.

- Привет! – невозмутимо проговорила трубка Витькиным голосом.

- Черт! - тяжко вздохнула Даша.

- Поздравляю!

- С чем?.. В смысле… спасибо…

- Значит, у тебя все хорошо?

- Лучше всех, - проворчала Даша. Витькин тон ей не очень нравился. Ей вообще не нравилось то, что он позвонил. Ему всегда было плевать на ее мечты – он вообще университет считал в ее случае глупостью.

- А мне, значит, мстишь, - уверенно утвердил он.

- Поверь, в университет я поступала не из чувства мести! – огрызнулась Даша. - Мне и без этого есть, чем заняться.

- Да при чем здесь твой гребанный универ! Твое право хренью страдать, - возмутился Витька. – Батя твой мне запчасти продавать по дешевке перестал. Твоя работа!

В Дашиной груди что-то булькнуло, наверное, протест. Но тут же замолчало. Это было похоже на отца. С первого взгляда и по-горячему он мог всю вину валить на Дашку. И даже сочувствовать брошенному жениху, с которым у него были вполне приятельские отношения. Но, разобравшись, начинал закручивать гайки. Когда-то точно так же он закрутил гайки Дашкиному однокласснику, который имел наглость оболгать ее в школе. Его отец долго пытался понять, почему Чугай отказался подвозить его на Киевский вокзал, где тот приторговывал своей молочной продукцией по выходным. Даше было стыдно, но отца не убедишь и не уговоришь.

- Я его об этом не просила, это его решение, - сказала она, стараясь говорить хладнокровно.

- Ой, только не надо рассказывать! У меня теперь бизнес прогорает. Тебе-то нахрена это надо? У тебя же все типа в шоколаде? Или обломилось? Так и со мной обломится. Плевать я хотел на тебя и твоего папашу. У меня теперь все ништяк. И с тобой, дурой закомплексованной, я возиться больше не буду. Людка – она знаешь какая? Такое вытворяет, ого-го! И просить не надо, – и Витька противно заржал.

А Даша растерялась. Скорее от тона, чем от того, что он сказал. Сказанное начало доходить до нее не сразу. А когда дошло, ударило неслабо – а ведь она думала, что бывший больше уже не способен сделать хуже, чем сделал. Молчание затягивалось, пока она пыталась справиться с собой, понимая, что ничего не получится. Потому, когда она заговорила, голос ее был слишком звонким.

- Ну, я рада за тебя, - сказала она трубке. – А чего тогда приезжал-то? Дулась? Не давала?

- Хотел посмотреть, за сколько продалась. Все вы бабы…

- Витя, тебе не стыдно? Ты мне зачем звонишь? Похвастаться? Я за тебя рада! Очень! Остальное – не твое дело. А твоя половая жизнь меня теперь вообще не касается!

- Нет, мне не стыдно. Я к богатенькому мужику в столицу не сваливал.

- Со своим мужиком, независимо от его материальных возможностей, я разберусь сама. Это мое дело.

- Да он поиграется – и бросит. Нужна ты ему, идиотка такая! – хохотнул Витька и отключился. Даша еще некоторое время не убирала замолчавший телефон от уха. Потом медленно отложила его в сторону и обессиленно вздохнула. Так паршиво ей не было, даже когда она поймала его на горячем. Столько времени прошло, а, оказывается, до сих пор больно, если разбередить.

Дальнейшее было похоже на дурацкий сон. Захлебываясь слезами, она рылась в Герином баре. Отыскав коньяк, приволокла его на кухню. Доставая из подвесного ящичка стакан, едва не свалилась со стула. В итоге осколки валялись по всей кухне, а Даша, только чудом не порезавшаяся, сидела за столом, продолжая рыдать. Понемногу успокаиваясь и постепенно отключаясь. До тех пор, пока не пришел Герман.

- А ведь я тогда к нему ехала на велосипеде. Мириться, - пробормотала Даша, продолжая выговариваться.

- Лучше бы доехала, - брякнул Герман.

Даша подняла на него несчастный взгляд и свистящим шепотом проговорила:

- Думаешь? Чтобы потом всю жизнь слушать про закомплексованную дуру?

- Рассосалось бы…

- Вряд ли… У нас все было как-то… Наверное, я сама виновата, чего-то же ему не хватало. Хватало бы – не было бы Людки.

- Ну, может, чего и не хватало. Сильно, что ли, закомплексованная?

- Откуда я знаю! – взвилась Даша, но тут же погасла. А потом, всхлипнув, совершенно безнадежным голосом сообщила: - Он у меня первый был. В апреле замуж позвал, и как-то само все получилось. Я с ним почти ничего не чувствовала, что в книжках пишут. Все, больше ничего не скажу. Ты прав, надо было мириться, пока предлагал.

Даша встала из-за стола и равнодушно посмотрела на осколки. Отвернулась к мойке, чтобы достать веник. Но плечи ее снова затряслись едва сдерживаемым рыданием.

- Вот и не реви! – рявкнул Герман.

Даша резко обернулась и вскрикнула:

- Да, я реву! Я не танк, ясно? Я живой человек, у меня чувства есть! Он меня унизил! Мне плохо! Получается, меня любить нельзя, со мной можно только чтобы папа дешево запчасти возил, или кому-то назло! Для остального я не гожусь, потому что закомплексованная дура! Или танк – еще лучше!

Она прошлепала обратно к столу, взяла свой стакан, добавила в него коньяка и резко опрокинула в себя.

- Ты бы закусывала, - рассмеялся Герман, наблюдая за ней. – Развезет!

Даша только зло зыркнула глазами. И через мгновение остатки коньяка из ее стакана были на его рубашке. Герман внимательно посмотрел на расползающееся мокрое пятно, бросил быстрый взгляд на Дашу, застывшую со стаканом в руке. И принялся медленно расстегивать пуговицы.

- Тебе же стирать, - он продолжал усмехаться, выдергивая рубашку из-за пояса брюк. – А потом еще гладить. А если не отстирается, новую побежишь покупать? А если это моя любимая рубашка? Ее Юлька покупала…

И комок бледно-сиреневой ткани полетел в Дашу. Она шумно выдохнула, скользнула взглядом по его груди, покрытой негустой порослью рыжеватых волос, по животу к паху, где от пупка вниз уходили редкие волоски, к застежке брюк. Сглотнула резко подкативший к горлу ком. Но была слишком разъярена, чтобы испытывать смущение.

- Какая трагедия! – прошипела она. – Юлька покупала! Дорого как память, да?

- Дорого! – зло сказал Герман, поднялся и, опершись на стол, навис над Дашей.

- Ну прости. Не хотела тебя огорчать. Отстирается, будет как новая. В крайнем случае, будешь носить ее дома.

- В крайнем случае, дома я предпочитаю ходить без рубашек, - выдохнул он ей в лицо.