Я с тебя худею

Глава 18. Спор

— Как прошла выписка? — разминаясь, делаю вид, что не замечаю, как смотрит на меня Леша.

Он пожимает плечами:

— Подписал какую-то бумажку, оделся и вышел.

— А твои родители? Они приходили?

— Отец предпочитает не баловать участием в моей жизни, — так же сухо говорит он. Я обращаю внимание на то, что он зовет своего отчима отцом. — Если это конечно не касается какого-нибудь крупного факапа… Моего, естественно.

Я стараюсь не показывать, как мне жаль. Он впервые открыто рассказывает о своей семье, и я не хочу спугнуть его. Жалость очевидно последнее, что ему нужно в данный момент.

— А мама?

— Помнишь ту комнату в доме моих родителей, в которую нельзя было входить?

Я перестаю вращать руками и киваю.

— Эта комната до сих пор никогда и никому не принадлежала. Мама… это уже ее третья попытка. Ей нельзя волноваться. А я опять ее подвел.

Опять? Не думает ли он, что и предыдущие неудачи были спровоцированы им? Мне знакомо это чувство. Когда-то, в свое время, я тоже думала, что папа бросил нашу семью именно из-за меня. Мне хочется обнять его, но я не решаюсь. И оттого, что не делаю того, что хочу — чувствую себя еще хуже.

— Все будет хорошо, — я скрещиваю пальцы на обеих руках и слабо улыбаюсь. Леша повторяет за мной. — Когда срок?

— Ставят операцию через неделю.

— У тебя будет сестра или брат?

— Сестра, — на его хмуром лице снова проступает улыбка, в глазах сияет счастье. А я стою и смотрю на него с открытым ртом, забывая дышать. Боже, он не просто симпатичный, он красивый!

— Что с тобой, мультик? — он подозрительно прищуривается и жестом показывает мне продолжать разминаться. — Когда ты так смотришь на меня, мне даже страшно…

— Как я на тебя смотрю? — я начинаю вращать шеей вправо, потом влево. Отличное упражнение, чтобы избегать встречи взглядом с собеседником и не смущаться.

— Ты почти всегда смотришь брезгливо, уничижительно, или как будто хочешь убить… но так как сейчас — никогда. Я даже не знаю, как на это реагировать.

— Никак, — я закончила разминаться и стою, ожидая его указаний. — Что дальше, босс?

Он подводит меня к тренажеру для ног, настраивает его и показывает, как на нем работать.

— Ты так увлеченно рисовал, — говорю я между подходами, — придумал концовку для комикса?

— Нет, переделывал ту часть с битвой, — он увеличивает нагрузку для следующего подхода. — Убрал болтовню Мастера, как ты советовала.

— Супер! Хочу посмотреть, что получилось.

— После тренировки покажу. Не болтай, дыши правильно.

— Есть, босс.

Он всегда по-особенному реагирует на это обращение, а я наблюдаю за его лукавой ухмылкой и намеренно часто называю его боссом.

— Я видел тебя сегодня в «Цитрусе», — признается Соколов и смотрит, как я удивленно таращусь на него. — Ты так угрюмо пялилась в телефон, я хотел подойти, но потом тебе позвонили.

— Да… я… — раздумываю стоит ли рассказать ему правду, но поскольку он открыто говорит со мной сегодня, то и я решаю ответить ему тем же. — Переживаю что-то типа небольшого кризиса экзистенциальности… внутри коллектива.

Он присвистывает.

Мы переходим к другому тренажеру и все повторяется: Леша настраивает его, показывает, что и как делать — а я работаю.

— Значит, ты не можешь найти свое место среди элитных критиков? Почему я не удивлен.

— Ты погуглил «Цензоров»?

— Еще бы, ты ведь так рьяно тащишь мой еще недоделанный комикс в их лапы! К тому же, я отлично знаю Полину и ее страсть чихвостить все, что попадает в ее поле зрения.

— Твои таланты она, напротив, нахваливала! — и бормочу себе под нос, добавляя: — Особенно, художественные…

Я никак не могу понять на кой черт вспомнила о том, как она хвасталась, что Соколов рисовал ее голой.

Леша хмурит лоб, конечно же услышав мои слова.

— Если бы я тебя не знал, то подумал бы, что ты ревнуешь.

Я строю равнодушную мину и смотрю на него. Получается как-то не очень убедительно, учитывая, что я лежу на тренажере, а он стоит, нависая сверху. Я пыхчу и кряхчу от усердия, качая мышцы рук, но упрямо молчу. Леша скалится, как гиена, что раздражает меня все больше и больше. Смотрю на него и завожусь от злости.

— Во-о-от, это уже та самая Ермакова, которую я знаю! С возвращением!

— Зачем ты это делаешь?

— А что я делаю?

— Бесишь меня!

Он придерживает штангу, убирает ее в сторону и помогает мне встать. Его улыбка такая заразительная, что я не сдерживаюсь и отзеркаливаю ее.

— Я вызываю в тебе эмоции. Это хорошо.

— Ну, так они же негативные!

— Это пока…

— Ты невыносим! — закатываю глаза и отворачиваюсь.

— Так что за кризис? Ты мне собираешься рассказывать?

Он подводит меня к тренажеру для пресса и я не представляю как говорить и одновременно делать упражнение. Стою в замешательстве.

— Ты поняла, что не хочешь сочинять гадости о писателях? Или что-то типа того?

— Ты прав, не хочу. Но, если честно, меня парит то, что я не могу сказать об этом. Равно как и отстоять свои права, да и просто сказать "нет”.

Опускаю голову, умоляя свой дурацкий организм не начать плакать.

— Ты не можешь отказать? Ты?! В жизни не поверю! Я твое “нет” не только постоянно слышу, но и вижу в каждом жесте и в каждом взгляде…

Соколов касается моего подбородка кончиками пальцев, заставляя меня посмотреть ему в глаза. Меня пробирает до мурашек от этого невинного прикосновения. Понятия не имею, что он увидел во мне, но веселье в его глазах медленно потухает и зарождается что-то другое. Что-то, от чего по всему моему телу разливается тепло.

— …за исключением этого момента, — тихо шепчет он.

Зрачки его карих глаз расширяются, становятся огромными, почти без радужки. Готова поклясться, что и мои предательские глаза отражают его взгляд. Я боюсь, что он увидит это и моргаю.

Соколов отпускает мое лицо и с громким вздохом отходит на шаг.

— Продолжаем, — говорит он, прочистив горло и чересчур широко улыбается. — Больше никаких эротических пауз!

— Пф!

***

Полтора часа мы обходим почти все тренажеры в зале, пока у меня не опускается внутренний рубильник и я со стоном бессилия падаю на мат.

— Растяжка пятнадцать минут и закругляемся, — звучит голос моего тренера над головой.

— Одиннадцать часов, Соколов! Ты меня убить хочешь? — я не шевелюсь и говорю, уткнувшись лицом в мат.

— Зато наверстали упущенное.

— Я завтра не смогу дышать!

— Сможешь. Но это не точно.

Показываю ему средний палец, а он хохочет.

— С тебя классическая растяжка, Ермакова, — он подбрасывает ключи от зала в руке. — Встречаемся у выхода. — И с усмешкой добавляет. — Можешь не торопиться. Я в душ заскочу. Этот твой хвостик меня сегодня окончательно добил…

— Иди ты, Соколов!

Я слушаю его удаляющийся смех и не спеша поднимаюсь, боясь свалиться от усталости.

***

Мы садимся в машину и одновременно захлопываем двери. Соколов настраивает мультимедиа и небрежно бросает связку ключей в подстаканник между нашими креслами.

— Это что, ключи от зала? — я удивленно хлопаю ресницами. — Почему ты не сдал их охраннику?

— Потому что… — он устало трет лоб, — … потому что собираюсь вернутся в зал.

Немой вопрос застывает у меня на губах.

— У меня тренировка в шесть утра, Ермакова.

Я скрещиваю руки на груди и жду вразумительного объяснения. Он продолжает строить из себя клоуна и закатывает глаза:

— Смысл мне возвращаться домой, если все-равно рано вставать?

— Я тебя сейчас тресну!

И тут внезапно до меня доходит:

— Ты боишься возвращаться домой?! Чтобы не столкнуться с ней?

Меня пронзает осознание того, насколько хреново сейчас Соколову. Это до какой степени нужно бояться призраков, чтобы не найти в себе смелость просто пойти домой?

Я закрываю рот рукой, чтобы сдержать эмоции и слова, которые могут соскочить с языка под их воздействием.

— Леш… — я тяжело вздыхаю и смотрю на него. Хочу вести себя достойно хорошему другу, но не могу. Не знаю, что делать.

— Пристегнись, — бросает он и трогается, не глядя на меня.

Я роняю голову на подголовник, но не могу расслабиться. Ни музыка, ни монотонный шум колес по асфальту не помогают абстрагироваться от назойливого роя мыслей в голове. Я представляю, как мы приезжаем ко мне домой, я отдаю Милаша, которого не готова пока еще отдать. Как я прощаюсь с Соколовым, но на самом деле пока еще не готова на сегодня прощаться с ним. И внезапно меня озаряет:

— Ты случайно не знаешь какой-нибудь приличный бар поблизости?

Леша смотрит на меня так, словно я издеваюсь над ним, задав этот вопрос и тут я понимаю, почему. У него ведь проблемы с алкоголем…

— О боже… — хватаюсь за свои волосы, готова выдрать клок из головы, если понадобиться, только бы искупить вину. — Прости, я не имею в виду бар, в котором можно выпить. А такой, где можно… оттянуться и провести время… под музыку…

— Не парься, Ермакова, я тебя понял.

Он резко меняет полосу и сворачивает на ближайшем перекрестке. Мы едем молча. Я все еще чувствую неловкость за свой идиотский вопрос.

— Не хочешь домой? Или ты таким образом хочешь меня поддержать? — его взгляд смягчается, и он косится на меня.

— И то и другое. И может, мне просто хочется рассказать тебе о своем кризисе экзистианальности поподробней.

— Ты любишь сидр? — он еще больше смягчается, и я замечаю скупую улыбку.

— Думаю, да.

Он паркуется у самой известной сидрерии города и с диким огоньком в глазах смотрит на меня.

— Что? — начинаю волноваться.

— Предвкушаю…

Я еще больше удивляюсь, а он поясняет:

— В прошлый раз, когда ты была пьяной, ты позволила себя поцеловать.

— Соколов, если мы говорим о том самом разе… то вообще-то тебе стоит меня остерегаться в состоянии невменяемости. Ты забыл, что я заблевала тебя с ног головы в тот вечер?

— Ну, на этот раз я буду очень тщательно следить за уровнем твоего опьянения.

Я выхожу из машины и когда мы подходим к двери шумного заведения, он останавливается и берет меня за руку, говоря с хитрющей ухмылкой:

— Спорим я поцелую тебя сегодня, и ты сама попросишь меня об этом?

Открываю рот, но вместо слов резко выдыхаю. В голове ни одной мысли, кроме одной:

«Да чтоб меня!»