Роковое пари

Глава 19. Мелисса: мне страшно…

— Месса превосходная, отец Коллинз, — восторгается один из прихожан. — Премного благодарен вам. Но у меня появился один вопрос.

— Слушаю вас, — добродушно предлагает священник.

Мама Маргарет тоже навостряет ушки, а вот я напротив — перестаю слушать вовсе.

Такие вот разговоры после службы — обычное дело, которое давно перестало меня интересовать. Если вообще интересовало.

Я бездумно прохожусь взглядом по улице, подмечаю тона цветов домов и деревьев под светом полуденного солнца и давлюсь собственной слюной, когда вижу Ронни. Он стоит у своей машины на другой стороне улицы, скрестив руки на груди, и нагло и широко улыбается. Я начинаю кашлять.

— Детка, ты в порядке? — осторожно трогает меня за плечо мама Маргарет.

— Да, — сиплю я. — Я отойду на минутку, хорошо?

— Конечно.

Я за считанные секунды перехожу улицу — так сильно меня возмущает его присутствие. Или озадачивает. Или радует…

Не знаю!

Но шиплю я ему в лицо очень даже убедительно:

— Что ты тут делаешь, Лейн?

— У нас третье свидание, Коллинз, — равнодушно жмёт он плечами. — И начинается оно прямо сейчас.

— Что?..

Ронни открывает дверцу со сторону пассажира и приглашающе ведёт рукой на сидение:

— Давай, Цветочек, запрыгивай.

Я скрещиваю руки на груди:

— Что из моих слов: у нас не выйдет с тобой увидеться раньше, чем закончится мой семейный воскресный обед, тебе не ясно?

— Будет следующее воскресенье, где ты вновь сможешь играть роль послушной девочки пред своими опекунами. А сегодня побудь плохой. Разве, тебе самой не хочется?

Я непроизвольно смотрю в сторону «родителей» и тревожно щипаю запястье. Вряд ли один пропуск семейного обеда как-то плохо отразится на моей дальнейшей жизни в доме священника. Зато, начиная с этого момента, я могу приятно проводить время…

Вновь смотрю на Ронни, на его лукавую улыбку и голубые глаза, в которых горит вызов.

Дьявол-искуситель, как он есть!

— Решайся, Цветочек, — таинственно шепчет этот невозможный парень. — Живём один раз…

А ведь правда.

Я резко выдыхаю и сажусь в машину. Сердце отчаянно барабанит.

Ронни самодовольно улыбается, пока идёт к водительскому креслу, а я ловлю на себе взгляд мамы Маргарет… Сглатываю.

Звук мотора вынуждает меня вздрогнуть, отец Коллинз тоже видит, что я уезжаю, брови мамы ползут вверх. Она дергается в мою сторону, но её руку ловит священник, удерживая на месте. Что-то говорит ей на ухо.

Я смотрю на них обоих и произношу одними губами:

— Простите…

Мама выглядит обескураженной, а вот отец… Отец Коллинз мне подмигивает!

Я мгновенно расслабляюсь и тихо смеюсь, когда мы отъезжаем от церкви.

— И куда мы едем? — спрашиваю я у Ронни.

Мои волосы треплет ветер, я собираю их в хвост и поворачиваюсь к Лейну: он, не отрываясь, смотрит на меня. А должен смотреть на дорогу!

— Лейн!

— Да, — поворачивает он голову к дороге впереди. — Просто ты с каждым днём становишься всё красивей. Хочешь нас угробить?

— Какой же ты дурак, — закатываю я глаза, пока моё лицо горит от смущения.

Вспоминается его пятничная записка в школьном шкафчике, которых у меня уже целое собрание:

«И если бы только при каждой мысли о тебе вырастал цветок, я мог бы бродить по своему саду вечно.»

Может быть так, что этот несносный парень, красивый и умный к тому же, действительно в меня влюблён?

А я? Я могу в него быть влюблена?..

Я откидываюсь головой на спинку сидения и смотрю на Лейна. Кажется, я уже давно привыкла к его постоянному присутствию в своей жизни. Он знает обо мне всё. Ну то есть практически всё. И общаться с ним безумно легко. А когда он подходит слишком близко… Нет, то, что я чувствую в такие моменты: волнение, тревогу, предвкушение — не могут быть чувствами друга к другу.

Здесь что-то большее. И так было с самого начала. С самой первой глупой романтической записки в шкафчике.

И сейчас мы едем на третье свидание, если засчитывать те бредовые два.

Нет, серьёзно, такое мог придумать только Ронни Лейн. Церковь и тюрьма. Надеюсь, он не выдумал что-нибудь в том же духе. Например, кладбище.

Я усмехаюсь:

— Так куда мы едем, Ронни?

Он коротко и лукаво смотрит на меня и вновь игнорирует мой вопрос, задавая свой:

— Ты отправила заявку в КелАрт?

— Да, вчера.

— Отлично. Если тебе интересно моё мнение: они будут полными идиотами, если откажут.

— Считаешь?

— Я уверен, Цветочек.

Я хмыкаю, но внутри отголосками звенит тревога, страх. Я безумно хочу учиться там, где училась моя мама. И против воли переживаю о том, что у меня может ничего не выйти…

Лейн сворачивает машину с Вирджиния-авеню на Кловерфилд-бульвар и вскоре паркуется у тротуара. Заглушает двигатель, открывает бардачок между сидениями и вынимает оттуда ленту плотной ткани. Широко улыбается.

— Не-а, — качаю я головой.

— Не порть сюрприз, Цветочек.

— Я не люблю сюрпризы.

— Так все говорят, а потом радуются. И потом, этот тебе точно понравится. Давай, повернись ко мне затылком.

Я ещё мгновение смотрю в хитрые глаза голубого цвета и сдаюсь: позволяю повязать себе на глаза повязку.

В темноте глаз всё ощущается острей…

Потому я вздрагиваю, когда Ронни пальцами обхватывает мои плечи и притягивает мою спину к своей груди. Дрожу, когда он выдыхает на ухо:

— Доверься мне.

Я порывисто киваю, и тепло его тела исчезает. Я слышу, как он обходит машину, чтобы открыть дверь с моей стороны и взять меня за руку.

Лейн осторожно и долго куда-то меня ведёт. Всё это время мы не перестаём пререкаться на тему разных глупостей. Это немного успокаивает тревогу в груди. Но не заглушает её полностью.

Я волнуюсь. Очень.

И, наконец, мы останавливаемся.

— Пришли, — глухо выдыхает Лейн.

Неужели, тоже волнуется?

Я затаиваю дыхание, когда его пальцы касаются моих обнажённых плеч и скользят вверх. Сдерживаю порыв прижаться спиной к его груди, чтобы почувствовать тепло объятий. С трепетом жду, когда он выдохнет мне на ухо очередную глупость.

Но Лейн поступает ещё хуже.

Он скользит пальцами по шее, обводит ими скулы и зарывается в волосы на затылке.

Безумно приятно…

А затем с моих глаз спадает повязка, только я всё рано ничего не вижу, не в силах поднять веки.

— Ты всё же настроена испортить сюрприз? — тихо смеётся Лейн.

— Нет, — спохватываюсь я и открываю глаза. — Господи, ты шутишь…

Как оказывается, мы стоим среди кустов на берегу небольшого озера, его гладь поблескивает золотом на ярком солнце, но поразительное здесь не это. А то, что на волнах мерно покачивается маленькая деревянная лодочка, наполненная разноцветными цветами, название которых мне не известно.

— Я выяснил, что твоё имя греческого происхождения, — не громко рассказывает Лейн, обнимая меня со спины за талию. — Означает: пчела или медовая. Пчёлы любят цветы, а раз имя греческое, то и цветы оттуда же. Лантана. Эти цветы могут менять окраску, а у одного соцветия может быть несколько оттенков. Если говорить абстрактно, ты для меня такая же яркая и разноцветная, Мелисса.

В груди становится невыносимо горячо, глаза тоже печёт.

Я разворачиваюсь в руках Ронни и бросаюсь ему на шею. Обнимаю крепко-крепко. Вкладывая в эти объятья безграничную благодарность, восторг и изумление, что сейчас испытываю.

То, что он сделал для меня… Это по-настоящему бесценно.

— Спасибо, Ронни, — с комком в горше шепчу я. — Ты не представляешь, как много для меня это значит.

— На это и был расчёт, — как-то сдавленно шутит он.

Я отстраняюсь и, всхлипнув, легонько бью его кулаком в плечо:

— Испортил такой момент, Лейн!

— Какой? — вновь притягивает он меня к себе. — Тот самый, где ты даришь мне свой первый поцелуй?

— Теперь мы этого никогда не узнаем. Вини в этом исключительно самого себя.

— Давай представим, что я не говорил ничего такого? — предлагает он.

— Ты всегда говоришь что-нибудь такое, — ворчу я, пытаясь выбраться из его рук. — Мы просто посмотрим на лодку или всё же прокатимся на ней?

— Второе, — смеясь, кивает Ронни и перехватывает меня за руку. — Дамы вперёд.

Лейн помогает мне забраться в лодку, отвязывает её от колышка в земле и, толкнув наше судёнышко от берега, запрыгивает в него сам. Я цепляюсь за низкие бортики, когда лодка опасно покачивается. Мы смеёмся и садимся напротив друг друга на невысокие перекладины, Ронни подхватывает весла, затем опуская из в воду, я же, широко улыбаясь, — наслаждаюсь невероятным благоуханием и видом цветов.

Лантана.

Объёмные шапочки мелких разноцветных цветочков. Простые и в тоже время безумно милые. Выглядят потрясающе… Обязательно зарисую эту лодку с лантанами себе на память.

Интересно, мама тогда была так же счастлива, как я сейчас?..

Я поднимаю лицо к небу и разглядываю белые, пористые облака, мысленно протягивая руки к родителям, чтобы крепко их обнять.

Затем я смотрю на Ронни. Запоминаю линии его сосредоточенного профиля, изгиб бровей, разрез глаз, полноту губ, твердость подбородка, напряженность шеи и ширину плеч. Ореол солнца, что очерчивает его фигуру, как готовый эскиз для портрета. Если мне получится правильно передать все цвета на обычную бумагу — рисунок будет великолепным.

А затем я ловлю себя на том, что разглядываю его крепкое тело, на котором под белоснежной рубашкой бугрятся мышцы от работы веслами.

Разумеется, Ронни обращает на это внимание. А как иначе?

— Хочешь пощупать? — играет он мускулами. — Могу даже снять рубашку.

— Ты не можешь быть серьёзным дольше двух минут, верно? — сужаю я на него глаза.

Ронни неопределённо качает головой, мол, что есть, то есть, и закидывает весла в лодку. Садится на дно и протягивает руку:

— Иди ко мне, Мелисса?

Щеки опаляет жар, но я перебарываю приступ смущения и обхватываю пальцы Ронни. Он помогает мне сесть в его объятья, в которых мне сразу же становится тепло и уютно, и укладывает подбородок на моё плечо:

— Здесь красиво.

— Очень, — тихо соглашаюсь я.

Некоторое время мы просто молчим, любуясь видом озера и далёкого берега, на котором от ветра качаются верхушки деревьев.

— Расскажи, почему ты решила притворяться? — просит Ронни. — Почему это важно для тебя?

Я закрываю глаза, переносясь в тот день, когда до меня дошло, что я буду жить в семье священника.

— Мой папа был заядлым католиком, он дружил с отцом Коллинзом. Крепко дружил. Отец Коллинз частно наставлял папу на путь истинный, потому что тот иногда с него сбивался. Когда мои родители погибли, дальние родственники не захотели брать на себя ответственность в моём лице, потому меня удочерила семья священника. Несколько месяцев я попросту находилась в шоке, была сама не своя: тихая и спокойная. Наверное, привыкала к новой действительности, — горько усмехаюсь я.

— И тебя можно понять, — соглашается со мной Ронни. — И что потом?

— Потом я случайно услышала разговор мамы Маргарет и её мужа. Речь шла обо мне.

— Что-то плохое?

— Как сказать… Они были приятно удивлены тем, что я вовсе не та чересчур озорная проказница, как обо мне отзывался папа. Они выдохнули с облегчением, поняв, что от меня будет гораздо меньше проблем, чем они предполагали.