Я с тебя худею

Глава 20. Оправдания и уговоры

Чувствую клубнику и мяту на Лешиных невероятно мягких, теплых губах. Они сладкие и безумно вкусные. Я уже не понимаю от чего больше пьяна: от алкоголя или от этого чувственного, хотя и вполне целомудренного поцелуя. Мне хочется, чтобы Соколов не сдерживался, стал смелее, а он как будто читает мои мысли и тут же углубляет поцелуй. И вот тогда он становится по-настоящему жарким. Вау, просто вау!

Голова кружится, закрываю глаза и мысленно отпускаю «стоп-кран», позволяя себе насладиться этим моментом. Мои руки сами тянутся к его широким плечам, я поднимаюсь выше и погружаюсь пальцами в его густую шевелюру на затылке. Слышу Лешин приглушенный стон и прижимаюсь к его мускулистому телу. Крепкие руки Соколова обвивают меня за талию, гуляют по пояснице и опускаются все ниже и ниже и сжимают попу. Вместо того, чтобы отстраниться, я еще больше подаюсь вперед и тихо постанываю. Все, мне вышибает мозги. Напрочь!

Удивительно, как легко я подстраиваюсь под его темперамент и отвечаю с не меньшим энтузиазмом. Как будто мы всегда только этим и занимались, что целовали друг друга, а сегодня достигли идеальной гармонии. Или в прошлой жизни мы уже были вместе, а сейчас наши души узнали друг друга и посылают сигналы в тела. Иначе я не могу объяснить, почему мне так хорошо, что не хочется останавливаться. Слишком хорошо!

Нас неожиданно ослепляют включенные фары из машины напротив. Я вздрагиваю и зажмуриваюсь. Леша слегка отстраняется от меня, но не выпускает из объятий.

— Соррян, ребят! — из окна Тойоты высовывается мужская лохматая голова. — Не хотел вас отвлекать, но мне домой надо, а вы тут, походу, надолго…

— Едь давай уже! — ворчит Соколов хриплым голосом и возвращает все внимание ко мне. — Весь кайф испортил.

Он смотрит на меня опьяненным взглядом и улыбается. У меня сердце замирает от нежности в его глазах, она исходит от него всего. На меня еще никто и никогда так не смотрел.

— На чем мы остановились? — он говорит, а меня размазывает от теплоты его голоса. Таю, как масло в его руках. Вообще ничего не могу ответить. Мозг, а точнее то, что от него осталось, окончательно плавится.

— Кажется, ты поцеловал меня… — наконец шепчу я и неосознанно облизываю свои губы. На них до сих пор чувствуется вкус клубники.

— Кажется? — хмыкает он, изогнув бровь, и приближается к моим губам близко-близко. Еще чуть-чуть и коснется их своими. — Что нужно сделать, чтобы больше не казалось?

— Перекреститься?

Он мотает головой и выдыхает мне в губы:

— Повторить!

«Да, Господи, да!»

Сердце делает радостное сальто. Соколов раскрывает мои губы поцелуем, наши языки встречаются, и мы оба стонем, словно именно этого желали всю свою жизнь.

— Чувствую себя подростком у подъезда, — тихо усмехается Леша, отстраняясь от моих губ, и касается моего лба своим.

Можно записывать новое время в книгу рекордов за самый долгий поцелуй в мире. У меня горят губы и щеки, в ушах пульсирует сумасшедший ритм сердца, но я чертовски счастлива!

— Ты такая пьяная, Ермакова, — кончиком указательного пальца он проводит линию по моей скуле и подчеркивает мою нижнюю губу. — Уверен, я могу с точностью назвать ингредиенты коктейля, который ты пила.

Моргаю, чтобы прогнать с глаз блаженную пелену и сообразить, что он имеет в виду.

— Главное, по дороге не нарваться на ДПС и алкотестер. — Его губы расплываются в улыбке, когда до меня доходит смысл его слов и я морщу нос. Он смеется и легонько щелкает пальцами по самому его кончику. — По-любому покажет, что я в хлам!

— Да, взгляд у тебя, если честно, немного расфокусированный, — подначиваю его я, крутя пальцами вокруг своих висков и изображая безумие.

— О, какие слова мы выговариваем! — дразнит он и щиплет меня за бок.

Я взвизгиваю и стучу его ладонью по плечу. Леша начинает щекотать меня, а я извиваюсь, уворачиваюсь и хохочу. Мы дурачимся как дети, я не могу выбраться из хватки Соколова и пищу сквозь смех:

— Прекрати, не то я описаюсь!

— О! Что-то новенькое! — он останавливается, в его глазах плещется веселье. — Такого с тобой при мне еще не было.

— Дурак! — снова собираюсь шлепнуть его по плечу.

Соколов перехватывает мою руку, крепко держит за кисть. Мы оба часто дышим, запыхавшись после дурачества, и смотрим друг на друга не отрываясь. А потом одновременно, не сговариваясь, набрасываемся друг на друга в еще одном поцелуе.

***

Я просыпаюсь от того, что машина плавно останавливается, шурша колесами. Приятное успокаивающее рычание мотора затихает, и я открываю глаза. Мы приехали к воротам моего дома. На улице уже рассвело.

— Блин, я что уснула? — потирая щеку, часто моргаю, отгоняя от себя остатки сна.

— Да, — Леша поворачивается ко мне, по его лицу расползается озорная улыбка. — Ты храпела.

Я широко распахиваю глаза и в ужасе смотрю на него. Сон как рукой сняло.

— Плюс один пункт в список того, от чего любой нормальный парень убежал бы прочь, — бормочу я, ерзая на сиденье. Зря не согласилась вернуться в бар или не искала по дороге кустики, а настояла на том, чтобы поехать домой.

— Значит я — ненормальный, — Соколов смотрит на меня с хитрой ухмылкой и придвигается ближе, но замечает, что я дергаюсь. — А вот ты беги, Ермакова! — он смеется, а у меня мурашки по спине от его приятного смеха. Хочется слушать и слушать его, но не могу выключить дурацкую физиологию. — Иначе мы добавим еще один пункт в твой список.

Я киваю, берусь за ручку, но прежде чем открыть дверь оборачиваюсь:

— А ты меня дождешься?

— А надо?

Я едва не выпаливаю «да», но сдерживаю порыв и закусываю губы. Не могу признаться, что не готова расстаться с ним сегодня.

— Иди уже, я буду здесь. — Он откидывается на подголовник, закрывает глаза, но улыбка никуда не исчезает с его лица, а становится только шире. — Думаешь, Я хочу, чтобы лучшее свидание в моей жизни заканчивалось?

— Это не свидание! — чересчур резко и неправдоподобно ворчу я и бросаюсь к двери. Только бы он не видел, как загорелись мои глаза от его последних слов.

— Интересно, когда я буду надевать кольцо тебе на палец, ты также будешь отнекиваться и говорить, что это не то, чем кажется?

Выхожу и показываю ему средний палец. Соколов заливисто смеется. Я громко захлопываю дверь. Чересчур громко. Бегу домой с одним единственным желанием — поскорей вернуться.

Милаш встречает меня и скачет взад-вперед по веранде.

— Сейчас погуляем, — обещаю я, потрепав его за ухом, он лижет мне руку. — Я скоро!

Бегу в туалет и мысленно посылаю благодарности в космос за то, что у меня достаточно крепкий мочевой пузырь, чтобы не превратить этот вечер в катастрофу. Точнее, утро.

Смотрю на часы и в ужасе хватаюсь за голову. Пять часов.

Меня волнует вовсе не то, что я вернулась домой с рассветом, а то, что Соколову нужно уезжать. Он говорил, что у него ранняя тренировка. Как теперь отпустить его, да и вообще лечь спать и официально завершить этот день?

Я подхожу к рукомойнику, умываюсь и смотрю на себя в зеркало. Ну и видок! Черные точки под глазами от осыпавшейся туши, на щеке какой-то отпечаток, губы распухли и раскраснелись от поцелуев, а глаза… никогда еще не видела у себя таких глаз! Они и пьяные и возбужденные, но… счастливые.

— Боже! — вздыхаю я, потирая щеку мокрой рукой. — Только бы не влюбиться!

Слова эхом отражаются от стен ванной комнаты, отчего звучат еще громче и возвращаются ко мне с удвоенной силой. Меня пронимает до дрожи. Хочется надавать себе пощечин за то, что сказала это вслух. Теперь это уже не эфемерная мысль и нельзя притвориться, что ее не существует.

В конце концов я успокаиваюсь тем, что мои зародившиеся чувства к Леше ничем, абсолютно ничем не похожи на то, что я испытываю к Аксенову. А значит, это — не любовь.

Хорошо сама себя оправдала, мне понравилось!

Со спокойной совестью чищу зубы мятной пастой и выбегаю из дома, захватив с собой Милаша.

Соколов стоит, опираясь бедром на капот и смотрит на меня с небрежной ухмылкой. От его утренне-помятого вида ладони потеют. Хочется остановиться и запечатлеть его в памяти именно таким.

Милаш чуть не сбивает меня с ног и первым несется к хозяину. Он прыгает вокруг Леши, как ненормальный.

— Привет, собаня! — Соколов приветствует пса, радостный от встречи, но как только эта «собаня» закидывает лапы на его плечи и облизывает ему лицо, он отскакивает в сторону. — Фу, чувак! Что за подстава? Давай сегодня без поцелуев!

Леша вытирает рот нижней частью футболки, задирая ее вверх, а я спотыкаюсь об собственные ноги, ослепленная его безупречным, накаченным прессом и рельефными кубиками.

— Прошу, только не забирай Милаша прямо сейчас! — вспоминаю, что еще не сообщила Ульяне о том, что хозяин собаки уже выписался из больницы. — Это разобьет сердце моей сестре.

— Как хорошо, что ты у меня есть, Ермакова, — Милаш падает на спину, Соколов садится и чешет ему пузо. — Сегодня я не планировал его забирать, у меня весь день до вечера расписан. Что я буду делать в Москве в таких ситуациях — понятия не имею! Да и попробуй еще найти нормальную квартиру, в которую бы мне разрешили такого крупнокалиберного пса.

Обрывки разговоров с его родителями в больнице и мои переписки с Тимуром вмиг объединяются в одну картинку. Черт!

— Ты правда поедешь в Москву? — мой голос звучит отчаянно, и я даже не пытаюсь спрятать чувства, которые испытываю в данный момент.

— Перееду, — поправляет он, выпрямляется и смотрит на меня изучающим взглядом. — Только не говори, что это такая неожиданность для тебя. Ты же сама прекрасно все слышала.

— Но я… — осекаюсь, подавляю ком подкативший к горлу, и пытаюсь собраться с мыслями. — Я не думала, что это случится так… скоро.

— Я и так пропустил все сроки подачи заявления, нужно наверстывать упущенное и готовиться к экзаменам.

Милаш остается лежать на траве и наблюдает за нами, философски переводя взгляд с меня на хозяина и обратно. Он лениво зевает и укладывает морду на лапы, собираясь спать. Счастливчик!

— А куда ты хочешь поступать? — прячу руки в карманы, чтобы скрыть небольшой тремор, хотя мне кажется меня уже всю бьет мелкая дрожь.

— Хочу? — Леша брезгливо морщится. — А кто и когда спрашивал, чего я хочу? Я должен поступить на архитектурный, чтобы строить дома вместе с отцом. Он наконец дождался моего факапа и быстро все устроил.

Не представляю, чтобы мама запрещала мне решать что-то, касаемо моего будущего или заставляла делать что-то против моей воли. Я чувствую огромный прилив благодарности.

— И ты не можешь отказаться? — я выгляжу, как обиженный ребенок, и злюсь на себя за это.

— Нет, Ермакова, не могу.

— Почему?

— Потому что я дал слово.

— Но ты ведь не хочешь уезжать.

— Срываться и пить до потери сознания я тоже не хотел…

Пару минут назад он сиял от счастья, а теперь выглядит так, будто кто-то взял и опустил рубильник с его эмоциональным настроением до самой нижней отметки. Я и сама чувствую себя точно так же.

Соколов медленно приближается ко мне и обнимает. Перестаю дрожать от тепла его рук на своей талии, и от всего его тела, прижавшегося к моему. Эти ощущения так чудны для меня, но так… приятны!