Реквием часовщице

Постукивание. Шлепок. Поглаживание.

— Она получила свое, — уже не приглушая слова, сказал молодой человек. — Скоро весь зиккурат узнает правду.

В темноте зазвучали шаги. Они удалились за пределы комнаты. Затем кто-то приблизился к Крине. Ее тело напряглось от ужаса. Невидящие глаза в отчаянии осматривали черноту перед собой. Она не могла пошевелить рукой. Она не могла защитить себя. Внезапно Крина почувствовала близость другого человека. Она почувствовала жар тела и слабый запах цитрусовых фруктов.

Тонкий запах помпельмусов, оставленных где-то в комнате, догадалась она. Кто-то отметил меня. Я-то думала, что сама наказываю провинившихся. Но кто из врагов послал мне такой подарок?

Чья-то рука приподняла ее локоть. Вторая прижалась к ее ладони, создавая теплую серию постукиваний и хлопков. Тонкие пальцы передавали символы тактилослэнга.

Твои часы умерли удивительно быстро. Как будто они сами этого хотели. Мне жаль. Твой брат сбежал. Я принесла сюда помпельмусы с твоего порога.

Ее наперсница отступила от ложа и растворилась вдалеке — за кругом пространства, в котором теснились ее страхи, дрожь и ленивые мысли. Сон пришел и проник в осколки сознания. Кружение тайных планов сводило с ума, словно шоу волшебного фонаря, в котором тени бурлили и перемешивались в чушь. Наконец, оранжевый свет взломал черноту, и Крина увидела собственные руки, отмеченные созвездиями черных нарывов. Но она была такой слабой, что не могла понять, чем вызвана ее болезнь. Какой-то чернотой. Черной плодовой плесенью.

Кто-то еще находился в этой странной комнате. Мужчина, сидевший в кресле. Его старые башмаки поскрипывали в тишине, и качавшееся кресло отвечало им синкопой. Она видела его силуэт на фоне окна, в котором прогорклый свет, процеженный сквозь пыль, проникал снаружи и нарезал полосками клубы табачного дыма. Неужели ее любимые часы были разрушены? Да, это черное пятно. Куда бежал Лемет? Что стало с их салоном? Где она? Где ее дом? Сохранился ли зиккурат? Возможно, ее похитили мятежники, взбунтовавшиеся против урбанизации. Она жадно вдохнула аромат табака. Ей было приятно ощущать полузабытый запах одиночества. Какая странная ностальгия к табачному дыму! Ни его ли она чувствовала, когда держала в пальцах крепкие спирали часов, показывавших будущее? Крина повернулась, чтобы рассмотреть табачную трубку на тумбочке, но увидела там лишь безликие часы, которые лежали в бездумной неподвижности, тикая, тикая, тикая и отсчитывая ненавистно идеальные отрезки времени. Перевод с английского Сергея Трофимова